Симона де Бовуар объясняет членовредительство лишь частично. Так, она ничего не говорит о том, почему калечат себя мужчины и мальчики. Между членовредительством, регламентацией и одержимостью самоконтролем существует тесная взаимосвязь, которую я не до конца понимаю, но не сомневаюсь, что в ближайшее время она из современной культуры не исчезнет. И все же де Бовуар помогла мне хотя бы в первом приближении разобраться в терзаниях моего отрочества и желании управлять своим телом в угоду другим.
Может быть, я и не переживала бы так из-за этого диктата, если бы не волосы. «Сходи уже в парикмахерскую, пусть что-нибудь сделают с твоими лохмами», – говорил папа. «Ноги надо брить», – заявляли школьные подруги. «Брей подмышки», – велела мама. «Вот тебе телефон моего мастера, она и не с такими густыми бровями справляется», – делились подруги постарше. «Брей везде», – требовали парни, с которыми я встречалась. Все как в стихотворении Камиллы Рейнвилл «Они сказали – будь леди» (Be a Lady, They Said), которое читала Синтия Никсон в вирусном видеоролике 2020 года. В нем подробно перечисляются все безжалостные противоречивые месседжи, регламентирующие внешний вид и поведение женщины и порицающие ее независимо от того, что она выберет{109}.
В юности меня удручало, что телесная естественность может считаться настолько стыдной, неприличной и неуместной. Но я поддавалась давлению – выщипывала, брила, эпилировала, удаляла воском и лазером, стараясь не плакать от боли. Столько мучений во имя соответствия, в надежде стать в буквальном смысле шелковой, добиться гладкости, достойной социального одобрения, загоняющего тебя обратно в детскую допубертатную оболочку.
Я подозревала, что предаю себя, но мне не хватало духу взбунтоваться, отстаивая свою волосатую подлинность. Сейчас, замечая у женщин волосы под мышками, я понимаю, до какой степени впитала сексистские установки, когда сначала все-таки испытываю удивление и только потом оно сменяется глубоким восторгом перед людьми, которым все-таки удалось отделаться от сексистской социализации в тех моментах, где я перед ней по-прежнему пасую.
Брила ли что-то Симона де Бовуар, неизвестно, но думаю, вряд ли. В одном интервью она сказала, что в детстве «намеренно не заботилась о внешности, потому что эта забота ассоциировалась с родителями и их мещанством»{110}. Во время войны она в основном носила тюрбан, поскольку предпочитала тратить свои скудные заработки на еду, а не на уход за волосами.
Я белая обладательница совершенно, как мне всегда казалось, непримечательных абсолютно прямых волос невыразительного мышиного цвета. И только теперь я понимаю, каких издевательств я (как и де Бовуар) избежала. Меня никогда не подвергали дискриминации из-за прически, как цветных женщин. Подавляющему большинству темнокожих женщин приходится что-то делать со своими волосами, чтобы не получать нареканий на работе, – в противном случае они рискуют потерять место из-за выговоров, никак не связанных с выполнением должностных обязанностей. Из-за прически их часто воспринимают как менее компетентных и профессиональных работников (правда, стандарты и нормы отличаются в зависимости от сферы деятельности).
Темнокожих школьников часто отстраняют от занятий или оставляют после уроков из-за того, что в естественном виде их волосы или прически в виде косичек или дредов расцениваются (обычно белой администрацией) как нарушение школьного устава. Правила, регламентирующие прически, принимают в качестве нормы волосы белых, что является пагубным расистским предубеждением, соответствие которому требует от темнокожих немалого напряжения физических и душевных сил{111}.
Неудивительно, что многим детям никак не удается приспособиться ко множеству этих указаний и ожиданий, касающихся внешности, и как-то сбалансировать их между собой. Де Бовуар говорила, что каждый человек справляется с конфликтом между внутренними и внешними ожиданиями по-своему. Одни стараются не думать о расхождениях и уходят с головой в работу и серьезные дела. Некоторые молодые женщины погружаются в мазохизм, поскольку, стирая себя, превращая себя в объект, выглядят в чужих глазах ослепительно прекрасными идолами. Иные девушки в принципе не задаются вопросами о своей объективации, продолжая принимать передаваемые из поколения в поколение ценности как должное. Есть и такие, кто впадает в нарциссизм, возводя уход за собой в культ; кто-то ищет поддержку, спасение и подпитку самоуважения у друзей; кто-то исследует собственную сексуальность. Но есть и те, кто бунтует, пытаясь отстоять независимость, контролировать обстановку и ощущать себя сильными. Нарушение запретов приносит человеку экстатическое упоение от того, что он рискует свободой, но «уловка-22» состоит в том, что своим протестом он еще настойчивее превращает себя в объект – только уже не восхищения и похвал, а порицания и недовольства.
Вырабатывание комплекса неполноценности у женщин не только наносит травму им, но пагубно влияет и на мужчин. Женская неполноценность означает, что существование мужчины опирается не на положительную величину – свободу, а на отрицательную, на отсутствие свободы у Другого, и гордиться здесь ему нечем{112}. Как доказывает писательница Иджеома Олуо, это незаслуженное превосходство вредит всем: «Вознаграждая мужскую белую посредственность, мы не только отнимаем у белых мужчин стимул стараться и проявлять воображение, но и вынуждены препятствовать успеху женщин и цветных, чтобы обеспечивать обещанное белое мужское превосходство»{113}.
Тот же феномен необоснованного превосходства учит мужчин скрывать страх. белл хукс утверждала, что патриархальная система приучает мужчин не выказывать ранимость и обиду и трансформировать фрустрацию в агрессию и самоутверждение. Эти уловки подрывают человеческие отношения и часто взаимосвязаны с тиранией и насилием. Кроме того, они обедняют эмоциональную жизнь мужчин{114}.
Собственно, господствующие гендерные нормы угрожают не только психологическому, но и физическому здоровью мужчин. Вспомним пандемию COVID-19. Как показывает статистика, мужчины значительно реже носили маски, чаще заражались коронавирусом, реже обращались к врачу с жалобами на симптомы и чаще умирали – и все это имеет непосредственное отношение к сложившимся представлениям о мужественности{115}.
Такие представления транслируют не только мужчины. Когда бывший в то время кандидатом в президенты Джо Байден выложил в своем Твиттере видеоролик, в котором надевает маску с подписью: «Маска важна. Маска спасает жизнь», телеведущая и политический обозреватель Томи Ларен перепостила ролик, написав: «Осталось еще сумочку к ней подобрать, Джо»{116}. Комментарий подразумевал, что маска, предполагающая заботу о себе и других, – это признак слабости, женственности и недостойно мужчины. Подобные установки загоняют и мужчин, и женщин в ловушку саморазрушительных сексистских шаблонов.
У детей возникает диссонанс между самоопределением и определением со стороны других. Де Бовуар считает ответственными за укрепление этого диссонанса часть женщин (преимущественно привилегированных белых), признавая, что представители маргинализованных слоев не могут разделять эту ответственность в той же мере. Разница в положении белых женщин и цветного населения, согласно де Бовуар, состоит в том, что темнокожие мужчины и женщины «восстают против своей судьбы, тем более что никакие преимущества не компенсируют ее жестокости, [белую] женщину же приучают к тому, чтобы она примирилась со своей участью»{117}.
Иными словами, если маргинализованные слои к подчинению принуждаются, то женщин настраивают на жертвенность и вассальную зависимость исподволь. Для привилегированных женщин подчинение по-прежнему вопрос выбора, но подпорченного манипуляцией. Цена, последствия и плюсы подчинения сильно рознятся в зависимости от конкретных ситуаций. Если привилегированных женщин манят песни сирен (сирены не всегда женского пола) о патриархальной защищенности, то темнокожим такой компенсации не предлагают. У многих цветных женщины выбора просто нет, поскольку системное неравенство гарантированно ведет к тому, чтобы вопрос о выборе собственной судьбы перед ними не стоял. Подростковый возраст – это ознакомление с возможностями и ценой подчинения и бунта.
Бездумно повиноваться уготованной судьбе – распространенный способ снять с себя ответственность за создание собственного будущего. Но это – тот самый самообман, который заставляет прятаться в тени других, замкнуться в состоянии инфантильности и не признавать собственную свободу.
Воспитатель-экзистенциалист должен выстроить для ребенка трамплин к созиданию себя в подлинном ключе: к тому, чтобы реализоваться как самостоятельная личность, уверенно взять будущее в свои руки, смотреть на мир здраво и отважно, пользоваться свободой ответственно, самоутверждаясь, а не превращая себя и других в объекты. Как писала Симона де Бовуар, «именно в этом и заключается трогательность материнской любви в правильном ее понимании. Мы должны знать, что не создаем для других ничего, кроме отправной точки, и тем не менее должны намечать ее себе как цель»{118}.
Объяснений, почему дети вырастают такими разными, предлагается много. Но если отбросить нюансы, станет понятно: с момента появления на свет ребенок подвергается культурному воздействию, направляющему его в русло определенной рол