Подлинная дружба, писала Симона де Бовуар, основывается на свободе, чувстве, которое «не зависит ни от каких не имеющих к нему отношения правил, когда переживающий его человек может быть искренним и ничего не бояться»{158}. Мои слушатели не были ни свободными, ни бесстрашными. Рассчитывать на полную искренность – нашу и их, – учитывая гнетущую обстановку за стеклянной стеной, было бы самонадеянно. Большинство слушателей составляли неблагополучные темнокожие, часть которых, по их собственным словам, не окончили среднюю школу.
Если бы я, привилегированная белая женщина, что-то сказала или сделала не так, меня в худшем случае попросили бы покинуть учреждение и больше не возвращаться, и программе обучения это навредило бы. Если бы оплошность совершил кто-то из них, в лучшем случае их ждало бы унижение, а в худшем – камера-одиночка и увеличение срока. Какой-то выбор у них все-таки был – приходить ли на занятия, участвовать ли, вести ли себя доброжелательно. Но по большому счету набор опций был крайне ограничен. В предлагаемых обстоятельствах и при подобном неравенстве позиций о подлинной взаимности или интерсубъективности и думать не приходилось, но мы понимали, чем каждая сторона рискует, и мне в этом виделось достаточное взаимное расположение.
В своих отзывах о курсе и лично мне слушатели говорили, что чтение и обсуждение философских текстов дало им бесценный опыт, позволяющий отвлечься от мыслей о заключении и поработать мозгами так, как им давно не доводилось. Один из слушателей сказал, что впервые за долгое время почувствовал, что смог оторваться от своей повседневной жизни. Другой признался, что не помнит, когда в последний раз кто-то интересовался его мнением о чем бы то ни было. Многим понравились «свобода мысли» и непростые дискуссии. Они говорили, что им полезно было выслушать и лучше понять друг друга, стать взаимно внимательнее и уважительнее. Группа буквально искрила любознательностью и желанием узнать больше о философии, все слушатели до единого просили продолжить занятия. (В этом и состояла задача программы, ведь чем больше заключенных повысят уровень образования, тем меньше вероятность, что они угодят в тюрьму снова{159}.)
Они вдохновляли и меня. На занятиях по методике «Театра угнетенных» было задание прочитать философский текст и пересказать своими словами. Самый впечатляющий пересказ получился, когда двое студентов прочитали часть речи Диотимы в виде рэпа, который сочинили на ходу, вскочив на стулья. Дословно сейчас не вспомню, но тогда меня поразило, как точно они все уловили, как творчески и с умом воспроизвели.
Под конец курса я случайно услышала, как один из учеников спрашивает мою ассистентку: «И вы нас совсем не боитесь? Большинство – там, – он кивнул на окна, – считают нас чудовищами». Помощница ответила, что не боимся. Конечно, я нервничала перед началом – в основном от страха перед неизвестностью, – но во время преподавательской подготовки к нам приходили студенты из числа бывших заключенных, и мы знали, что наша задача на занятиях со слушателями – учить, а не судить. Мы увидели, как тюрьма грубо низводит человека до состояния объекта, определяя его через прошлое и отнимая у него будущее, а это, согласно идеям Симоны де Бовуар, является моральным насилием.
Мы попытались создать атмосферу, подразумевающую, что слушатели, хоть и находятся в крайне имманентном положении, лишающем их почти всякого выбора, все-таки по-прежнему могут взаимодействовать друг с другом как незавершенные, неоднозначные субъекты, у которых есть будущее за стенами тюрьмы.
Не знаю, увидимся ли мы с кем-то из них снова, но на тех немногих занятиях, в те немногие часы они взаимодействовали друг с другом (и полагаю, что и я вместе с ними) не только как философы в первоначальном смысле слова – «любители мудрости», – но и в духе подлинной дружбы: раскрывая друг другу сердца и мысли, вдохновляясь и проявляя интерсубъективность, способствуя взаимному успеху и в процессе становясь мудрее. Возможно, некоторые относились так друг к другу и прежде, но целенаправленные философские рассуждения о дружбе дали им новую парадигму, позволяющую более четко осмыслить свои связи с окружающими.
Обучение заключенных – занятие непривычное, однако оно позволяет убедиться, что разница в положении, возрасте, жизненном опыте не помеха дружбе. Встретить человека, абсолютно равного нам во всем, маловероятно, поэтому самое главное – создать взаимоотношения, основанные на интерсубъективности. А возможность для интерсубъективности есть всегда, даже когда люди не равны или, если на то пошло, не совсем свободны.
Еще один вывод о дружбе, который можно сделать из этой истории, заключается в том, что важна не продолжительность интерсубъективной связи, а качество. Долгая дружба не обязательно значит близкая. По де Бовуар, хотя время создает больше возможностей для интенсификации связей, долгая дружба часто основывается на привычке. Люди принимают за подлинную привязанность совместный опыт или общее прошлое – обучение в одной школе, например, или принадлежность к одной спортивной команде. Любой человеческий контакт таит в себе возможность для дружбы и сотрудничества, возможность взаимного внимания и участия. Нам ведь всем хочется, чтобы нас по-настоящему слышали, понимали и считались с нами? Насколько это получится, зависит не только от нас, но великодушно протянуть руку другому – неплохое начало.
Вдохновляясь идеями Мишеля Фуко, художница и активистка Надежда Толоконникова писала: НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ТОЛОКОННИКОВОЙ НАДЕЖДОЙ АНДРЕЕВНОЙ ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ТОЛОКОННИКОВОЙ НАДЕЖДЫ АНДРЕЕВНЫ «Тюрьма – это отражение окружающего общества. Если мы не изменим и то и другое, мы все окажемся в своего рода тюрьме»{160}. Именно к этому представлению, но не столь четко выраженному, приближалась в своих работах Симона де Бовуар. Мы должны видеть друг в друге свободную субъектность, чтобы обосновывать свое существование и понимать самих себя{161}. Хотя слушатели-заключенные были физически лишены свободы и я ничего с этим обстоятельством поделать не могла, на занятиях у них появлялись лазейки для интеллектуальной и нравственной свободы, а значит, для взаимности.
Взаимности мешает отчуждение. Де Бовуар называет стремление противопоставить Другого себе следствием «захватнических свойств человеческого сознания», установкой, используемой, чтобы возвыситься над другими, и далеко не всегда мы отдаем себе в этом отчет{162}. Мы (преподаватели) пытались нивелировать свое превосходство, упраздняя стандартную иерархию внутри класса и создавая простор для свободы мысли. Практикум в тюрьме показал, что в самой значительной степени меня от моих слушателей отличает привилегированность и везение. Я очень старалась избежать отчуждения слушателей-заключенных, и это позволило нам (в какой-то мере) установить контакт.
Симона де Бовуар показывает, что подлинная дружба побуждает нас совершенствоваться и потому не только приятна и полезна, но и меняет мир к лучшему. Разлад начинается, когда люди выискивают друг в друге недостатки, пытаясь самоутвердиться или видят в других орудие, ресурс, средство, чтобы расширить и обогатить свой мир за их счет вместо того, чтобы воспринимать каждого из них как самоцель.
Хотя нам и так приходится смириться с невозможностью знать все, что о нас думают другие, и расстаться с желанием добыть недостающий фрагмент нашего бытия, которым владеют другие, для подлинных отношений с друзьями необходимо перестроиться полностью – отказаться от эгоцентризма и развивать интерсубъективность. Все человеческие связи непрочны и ненадежны, но в каждой заложена вероятность дружбы. Если Франсуаза видит в Ксавьер помеху, которую нужно устранить, чтобы Франсуазе жилось комфортнее, то Эмма, Заза и мои слушатели-заключенные показывают нам другие пути, уводящие от враждебности и приближающие к взаимности, подлинной дружбе и единению на более высоком уровне.
Романтическая любовь
Идеально было бы любить женщину так же, как мужчину, то есть как человека, чисто и просто, без страха, без принуждения, без обязательств.
В письме к американскому писателю Нельсону Олгрену, с которым у нее был бурный роман, Симона де Бовуар признавалась: «Если мне и есть чем хвастаться, так это нашей любовью. Просто я очень хочу, чтобы мы были не только любовниками, но и друзьями и как можно больше знали друг о друге»{163}. Однако ни друзьями, ни любовниками остаться не получилось. Олгрен вознамерился жениться на де Бовуар. Она любила его, но не хотела вступать в брак, оставлять Сартра и переезжать в Чикаго. Может быть, именно этот конфликт между сексом и дружбой и привел де Бовуар к выводу, что влюбленность для женщины всегда чревата страхами, принуждением и обязательствами?
В известном фильме «Когда Гарри встретил Салли» (1989) главный герой произносит реплику, которая стала классической: «Мужчина и женщина не могут быть друзьями, потому что им всегда будет мешать секс». Гарри имеет в виду то, что или мужчина захочет заняться со своей подругой сексом, или женщина влюбится в своего друга и тогда дружба обречена. В этом утверждении есть доля истины, пусть даже сформулированной в чрезмерно обобщенной и гетеронормативной форме. (Похоже, именно это противоречие и стало причиной напряженных отношений де Бовуар, Сартра, Ольги и Ванды Козакевич, о которых говорилось в предшествующей главе.)
Тем не менее сводить межличностные отношения к животным импульсам было бы слишком упрощенно и цинично. С экзистенциалистской точки зрения мы являемся не только живот