И тут оказывается, что у обоих есть другая, более захватывающая жизнь: они оба наемные убийцы, но выясняют это, только получив задание убить друг друга. Безуспешно пытаясь устранить заказанного, каждый из них от раза к разу узнает больше о прошлом, об опыте и умениях супруга, анализирует его сильные стороны, проникается к нему уважением и постепенно переходит к взаимодействию с ним на равных. В результате их союз только крепнет и они, объединившись, сражаются уже не друг против друга, а плечом к плечу против своих заказчиков. С экзистенциалистской точки зрения, лишь когда их отношения начинают строиться на дружбе, искренности и взаимопонимании, они получают возможность взаимодействовать в подлинном ключе. «Нам придется переговорить все наши разговоры заново», – говорит Джон, осознав, что все сказанное ими с первой встречи – сплошная ложь.
Иногда я задумываюсь, свободно ли выбрала свой брак, или это была уступка внешнему давлению? Не могу сказать со стопроцентной уверенностью, что меня к этому не понуждали. Когда я съехалась со своим бойфрендом, отец сказал: «От слова “сожительство” меня мутит». Это замечание задело меня за живое, и я до сих пор чувствую холод этого метафорического клинка, с которого капает яд осуждения. Я вышла замуж из-за глубоко укорененного во мне желания быть принятой обществом? Отчасти да. Однако с экзистенциалистской точки зрения важно уметь в истинном свете видеть, что нас держит, рассматривать альтернативы и делать решающий выбор с учетом стороннего влияния и вопреки ему.
Нам с партнером не нужен был брачный договор, чтобы заявить о желании быть вместе. Мы опасались, что договор убьет романтику и только все усложнит. И тем не менее аргументы «за» тоже имелись: совместная ипотека, меньше суеты и путаницы, когда дойдет дело до детей или переездов за границу, да и фамилия мужа мне нравилась больше моей. Но это были не более чем логические обоснования, удобные и банальные. Я вышла замуж, потому что мне хотелось чего-то более динамичного, чем отношения как таковые. Мне нужен был решающий, жизнеутверждающий скачок в будущее, твердое «я выбираю тебя», и пусть все об этом знают. Как Жан-Пьер и Кларисса в «Лишних ртах» де Бовуар, хотела с кем-то объединить силы, чтобы вести жизненную борьбу сообща.
Если бы я не открыла для себя де Бовуар, на сторонний взгляд все было бы точно так же: я в том же самом розовом платье, жених в том же костюме, тот же шоколадный торт с марципановой глазурью в том же летнем саду. Но внутренне я ощущаю удовлетворение, пусть и с примесью тревоги. Мой брак, в свете идей де Бовуар, требует разбираться с подобными большими выборами и вместе принимать такие решения, касающиеся нашего союза, которые будут укреплять создаваемые нами цели и ценности.
Мы с мужем стараемся признавать свободу друг друга в рамках нашего договора. Надеюсь, когда наши личностные границы подвергнутся серьезному испытанию, мы сможем все обсудить и договориться о том, что подходит каждому из нас. А если договориться не получится, важно знать, что мы вольны не только в своем выборе быть вместе, но вольны и уйти.
На человека всегда будет что-то давить, толкая его в ту или иную сторону. Родительские нравоучения. Друзья, сияющие от счастья и удовлетворения в день свадьбы. Невероятно трудно бывает порой отделить внешнее влияние от подлинных желаний – то, над чем мы властны и над чем не властны, – поэтому необходимо яснее осознавать давление и создавать общество, в котором люди смогут делать иной выбор без ущерба для себя и жить искренне в браке или вне его.
А теперь вернемся к тому, с чего начиналась эта глава. После занятия в пабе один из слушателей подошел ко мне и сказал, что его жена предлагает сделать отношения открытыми. И он озадачен, рассержен и разочарован тем, что я не защищала на занятии традиционный брак. Его чувства вполне понятны, учитывая, что изначально они с женой о таком не договаривались.
Я не знала, что ему ответить, не повторяя уже сказанного на занятии. Сейчас, оглядываясь назад, думаю, нужно было объяснить ему (при условии, что жена искренне хотела что-то поменять, а не просто провоцировала его на расставание), что решение жены обсудить с ним такую возможность говорит не только о неудовлетворенности сложившимся положением дел, но и о том, что ей хватает мужества и доверия ему это предложить. Он мог бы выяснить, как она видит их брак: чего ей недостает, с чем ей трудно справиться. Может быть, ее не устраивает распределение хозяйственных дел? Может, ей не хватает времени на себя или на друзей? Может, она хотела бы, чтобы он ворвался в спальню в костюме пожарного? (Ну, например.)
В подлинных отношениях партнеры признают свободу друг друга, поэтому жена вполне может захотеть чего-то другого, нет ничего странного в том, что она меняется сама и меняются ее желания. Традиционный брак плохо принимает перемены, но все-таки он на это способен. Жена отваживается на переоценку отношений. Хочется надеяться, что муж сможет подняться над своим уязвленным эго и исследовать новые возможности совместно с женой. Он волен как пуститься на поиски вместе с ней, так и завершить отношения. «Нередко, чтобы обнаружить имеющиеся у нас возможности, приходится развестись», – писала де Бовуар{232}. Однако в предложении, сделанном женой моего слушателя, столько же шансов для развода, сколько и для невероятной душевной близости и честности.
Адриенна Рич[30] писала: «Достойные человеческие взаимоотношения – то есть такие, в которых два человека имеют право употреблять слово “любовь”, – это процесс, тонкий, бурный, часто пугающий обоих участников. Процесс совершенствования правды, которую они могут друг другу сказать»{233}. Да, это трудно, и да, это может пугать, но правда и в самом деле способна вскрыть все сложности и все вероятности данных отношений. Лгать – значит упустить их из виду, пожертвовать захватывающей драмой правды ради унылой драмы обмана. Таким образом, брак превращается в обещание поддерживать субъектность друг друга всеми силами. И быть честными.
Однако стандартные свадебные клятвы, как правило, представляют собой лишь пустые слова или выдают желаемое за действительное. Глупо ждать, что два человека будут одинаково устраивать друг друга на протяжении всей жизни. Это слишком большая ответственность. Если бы мы, обмениваясь кольцами, понимали, что брак создан не для соответствия возвышенному идеалу «единого целого» и что в браке отношения предрасположены (но не обязаны) терять способность к дальнейшему развитию, у супругов было бы больше шансов выстроить подлинный брак, динамичный и живой.
В подлинном браке жизнь проживается сообща так, чтобы супруги не пытались заточить друг друга в отношениях, как в темнице. Могут, конечно, возникнуть опасения, что слишком большая свобода, наоборот, подталкивает к отдалению друг от друга. Такое возможно, но и держать другого слишком близко опасно не меньше – объятия могут стать удушающими.
Меня иногда спрашивают, как повлияло изучение философии на мой брак. «Замужняя экзистенциалистка? Это что-то новенькое!» – поддразнивают некоторые. «Ничего, пока держимся», – смеемся в ответ мы с мужем. Здесь, как водится, лишь доля шутки. Влияние экзистенциализма проявляется в том, что мы воспринимаем свои отношения как негарантированные, как бы мы ни старались их закрепить. То, что помогает сейчас, не обязательно будет помогать всегда. Как сказала философ Джудит Батлер, «мы всегда можем расстаться, поэтому стараемся держаться вместе»{234}.
Представления о подлинности помогают нам с мужем не считать друг друга данностью. Изо дня в день я заново признаю и ценю его свободный выбор быть со мной и свой выбор быть с ним. В этом случае незыблемый статус в качестве центральной оси брака уступает место более гибкому подходу, который учитывает хрупкость жизни и любви и побуждает нас творить, активно признавать себя ответственными за поведение в рамках договоренностей и искать способы постоянно обновляться самим и обновлять свои отношения. Мой брак далек от идеала, но это не завершенное произведение, а творческий процесс поиска самореализации. Говоря на языке экзистенциализма, мы становимся. Сообща.
Так происходило и у Симоны де Бовуар с Сартром. Они говорили, что ощущают единство, и де Бовуар часто называла Сартра своей жизнью, своим счастьем, своим абсолютом. В письме к нему она признавалась: «Вся новизна, романтика и счастье моей жизни связаны с тобой, мой милый спутник, сопровождающий меня уже двадцать лет»{235}. До конца своих дней они поддерживали друг друга и вместе обсуждали все свои идеи. Они радовались, что нашли и вдохновляют друг друга, даже не вступая в брак. Однако им было проще – у них не было ответственности за детей.
Материнство
Жизнь этой женщины наполнена смыслом, благодаря этому она даст ребенку максимум, требуя от него минимум; именно такая женщина, добиваясь успеха в своих начинаниях, побеждает в борьбе, познает истинные человеческие ценности, она же будет и лучшей воспитательницей для потомства.
Возможность выбора для женщины – как в материнстве, так и в других жизненных областях – была и остается подвержена мифологизации и ограничивается неподвластными ей социальными, экономическими и юридическими факторами. Это означает, что какие-то решения принимаются исходя из неверных посылов, ввергающих в обстоятельства, к которым мы не готовы, и подрывающих борьбу за подлинность.
Казалось бы, странно обращаться за советами по материнству к Симоне де Бовуар, не имевшей личного опыта воспитания детей. (Опеку над своей приемной дочерью Сильви ле Бон Симона де Бовуар оформила, когда та была уже совсем взрослой, – чтобы назначить ее своей душеприказчицей.) Де Бовуар возмущали двойные стандарты: ее бесконечно критиковали за то, что у нее нет детей, и часто спрашивали, не ощущает ли она себя ущербной из-за этого. Она отвечала: «Чтобы писать о воронах, не обязательно быть вороной»