Теперь, постепенно становясь все самостоятельнее, мой сын, думаю, прощает мне, что я забросила его в этот мир, не спросив, – по крайней мере, насколько может прощать одиннадцатилетний мальчик. Симона де Бовуар научила меня пересматривать представления о материнстве, и это послужило опорой, когда я чувствовала себя всеми покинутой. Быть родителями подростка для многих оказывается еще труднее, чем нянчиться с младенцем, поскольку ощущение собственной значимости от того, что можешь заботиться о беспомощном ребенке, перевешивает и депрессию, и перегруженность, и недосып{277}.
Мне, как не сумевшей самореализоваться во взаимодействии с младенцем, но обнаружившей массу интересного в наших с сыном взаимоотношениях после младенчества, с трудом верится, что подростковая стадия будет еще хлеще. Но теперь я вооружена тем, что почерпнула у де Бовуар, и, надеюсь, лучше подготовлена к наступлению переходного возраста. По крайней мере, я могу сказать: «Пока все идет хорошо». Надеюсь, мы с сыном сможем выстроить свою жизнь так, чтобы наши отношения по-прежнему основывались на взаимности и мы могли рука об руку добиваться каждый своей самореализации.
Подлинное родительство требует большей осведомленности, признания и понимания тех титанических усилий, которыми даются дети. Ему необходимы контекст, в котором человек выбирает и не выбирает заводить ребенка, а также все, что говорится и умалчивается о родительском опыте. Мы как общество и как отдельные личности должны отважиться на открытое высказывание правды о материнстве, иначе впадем в самообман, будем лгать себе или друг другу, скрывая истину или отворачиваясь от нее и надеясь, что все обойдется.
Если мужья будут глубже вовлекаться в семейные дела, а матери – проявлять сестринскую солидарность, то вместе мы сможем развенчать миф об идеальном родителе и трансформировать коллективное понимание не просто материнства, но и родительства. До этих пор нам бесполезно ждать каких-либо перемен в принятой в западном обществе «недобросовестной рекламе», которая пропагандирует и идеализирует материнство, но не предлагает никакой реальной поддержки матерей. Политика, проводимая в социально-экономической области и сфере здравоохранения, не позволяет в полной мере отразить так называемую суть материнства в повседневном опыте женщины.
Понимать, где именно люди оказываются брошенными на произвол судьбы, полезно, поскольку таким образом опровергается представление о том, что матери должны преуспевать во всем и что в материнстве можно двигаться только по заданной траектории, размеченной указателями «идеальная мать» и «плохая мать». Осведомленность о том, какие проблемы и трудности возникают у воспитателя, придаст материнской роли многомерность и позволит матерям стать полноправными хозяйками своего жизненного опыта, а не заложницами или рабынями.
Осведомленность подведет нас к пониманию родительства как становления, то есть бесконечного процесса, который нельзя воплотить в навсегда заученной роли. Вместо того чтобы пытаться стать идеальными и неизбежно терпеть фиаско, родителям лучше воспринимать свою задачу как обязательство развивать основанные на любви взаимоотношения с ребенком. Единственно верного пути к идеальному материнству не существует так же, как и единственно верного представления об участии в детско-родительских взаимоотношениях.
Нам пора перестать относиться к материнству как к статичному идеалу и вместо этого сделать основной упор на формирование связей. Материнство нужно рассматривать как постоянный процесс, предполагающий, что детско-родительские отношения необходимо непрерывно выстраивать, перестраивать, развивать и взращивать – часто совершенно неожиданными способами.
Симона де Бовуар предполагала, что ядром отношений между родителями и взрослеющими детьми должна быть дружба. Главная героиня романа «Мандарины» Анна плохо ладит со своей дочерью-подростком, но, когда они начинают воспринимать друг друга как равных, отношения гармонично превращаются в дружбу. Стать подлинным родителем – значит поддерживать ребенка на пути к самодостаточности и к тому, чтобы он, повзрослев, смог заняться самореализацией. Не нужно быть ребенку лучшим другом (набиваться в друзья, чтобы почувствовать себя моложе, в принципе опасно). Стать подлинным родителем – значит учитывать разницу в возрасте и опыте, но при этом признавать субъектность ребенка и помогать ему добиться благополучия.
Родительство – это урок запланированного старения, подготовка к тому дню, когда благоденствие ваших детей уже не будет зависеть главным образом от вас, и это будет хорошо. Может быть, мы и не в состоянии полностью устранить заложенную в родительском опыте неоднозначность, но можем помочь друг другу внести некоторую ясность в эту неразбериху. Можем ради общего блага признать и помочь друг другу осознать присущую человеческому состоянию экзистенциальную заброшенность и увидеть возможности помимо отчаяния. «Отнесемся бережно к нашему будущему и не дадим воображению обеднить его», – писала Симона де Бовуар{278}. И хотя воображение жизненно важно на любом этапе нашего существования, в пожилом возрасте им часто пренебрегают, а ведь именно на этой стадии подлинность оказывается для многих вполне досягаемой.
Старение
Казалось бы, нет ничего более ожидаемого, чем старость, но нет ничего более неожиданного.
Чем старше мы становимся, тем больше понимание благополучия смещается у нас от биологического выживания к экзистенциальному процветанию. Нам нужно продолжать свои поиски реализации. Всем необходимо найти в жизни смысл, даже – а может, и тем более – пожилым. Существование без цели – просто времяпрепровождение, праздные шатания живого трупа. Симона де Бовуар переосмыслила пожилой возраст как жизненный этап, отличающийся от зрелости, но тоже полный возможностей{279}.
Содержащийся в кризисе старости вопрос де Бовуар формулирует так: «Могу ли я стать другим, оставаясь самим собой?»{280} Иными словами, кто этот человек, в которого я превращаюсь, – тот, кто старится у меня на глазах, хотя я по-прежнему ощущаю себя молодым? Де Бовуар рассматривала множество способов, которыми старость лишает нас власти над самоопределением, – это может быть дряхление организма или то, как общество определяет старение за нас и от нашего имени.
Опыт старения сильно отличается у разных людей, но по поводу своего старения Симона де Бовуар была настроена пессимистично, и этот пессимизм побуждал ее писать о старости много и подробно. Она рассуждала об этом жизненном этапе в мемуарах, во «Втором поле» и в шестисотстраничном труде, который так и назвала – «Старость» (La Vieillesse, 1970). Работа над ним, которую она вела на седьмом десятке жизни, должна была помочь ей побороть страх перед старением и дать высказаться еще более старшим, которых на ее глазах лишали голоса, игнорировали или представляли в ложном свете. Больше всего ее беспокоили многочисленные клише и ложь, касающаяся старения, а также нередкая табуированность самой темы старости и отношение к ней как к чему-то стыдному. Одной из главных целей своей жизни Симона де Бовуар считала развенчание мифов, и «Старость» – одна из ее попыток раскрыть правду о старении{281}.
В книге Симона де Бовуар довольно безжалостно описывала пожилой возраст как этап, на котором человек дряхлеет, усыхает, съеживается, скрючивается и рискует не выдержать нервозности, тревоги и прогрессирующего склероза. С точки зрения де Бовуар, старение тянет из человека силы, гасит пламя задора и энтузиазм, взамен оставляя смесь усталости, скуки, апатии, лени, печали, пустоты, одиночества и уныния. Для любого другого возраста эти факторы были бы нехарактерны – по крайней мере, в совокупности и постоянстве, – но на склоне лет в них уже не видят ничего необычного, поэтому старость становится, как называет ее Симона де Бовуар, обескураживающе «нормальной ненормальностью»{282}.
На шестом десятке де Бовуар почувствовала, что ею «завладела болезнь, оставляющая неизгладимые отметины, и от нее уже не вылечиться», и от будущего она ждала одних несчастий{283}. Она так боялась ожидания смерти, что нередко задумывалась о самоубийстве. Так чувствуют себя далеко не все, но многие действительно пытаются избежать старения. Однако тех, кто не умрет молодым – покончив с собой, от болезни или несчастного случая, – старость настигнет обязательно.
Симона де Бовуар каталогизировала неизбежные факторы старости в попытке понять, над чем она властна, а над чем – нет. Один из факторов заключается в том, что старение – это что-то «непознаваемое». Де Бовуар, ссылаясь на Сартра, определяет непознаваемое как «бытие, рассматриваемое извне и тем самым сковывающее любой мой выбор»{284}. Старение ограничивает выбор, поскольку эйджистские представления закрывают возможности для возрастных – в частности, возможности работы. Старение вынуждает нас жить в реальности, плохо поддающейся нашему пониманию. Между нашим внутренним ощущением и неуловимыми взглядами окружающих часто разверзается пропасть.
«Француженка, писательница, шестидесятилетняя – вот мои обстоятельства, которые я проживаю. Но в окружающем мире эти обстоятельства существуют в объективной форме, которая от меня ускользает», – рассуждала де Бовуар{285}. Старение – обстоятельство, существующее вне нас; мы стары с точки зрения других. Есть, конечно, набившая оскомину фраза, что нам столько лет, на сколько мы себя ощущаем, но это чрезмерное упрощение. В нашем самоопределении участвуют и окружающие.