провела свою первую персональную выставку и вошла в сотню самых влиятельных людей мира по версии журнала Time в 2019 году – в возрасте девяноста восьми лет. Практико-инертность – не приговор, целиком и полностью определяющий будущее человека. Привычки можно изменить, а глобальное потепление замедлить, но задачи это сложные и требующие больших усилий.
Третий неизбежный фактор старения, который отмечала Симона де Бовуар, – трансформация нашего отношения ко времени. В молодости все кажется новым, восхитительным и неизведанным. Мы заняты настоящим и торопимся в будущее, которое широко простирается перед нами. Но чем старше становимся, тем меньше встречается нового, меньше крупных происшествий, меньше открытий, переворачивающих наши представления и отпечатывающихся в памяти{294}.
Симону де Бовуар можно без особой натяжки обвинить в эйджизме. В тридцать она пообещала себе, что к сорока откажется от секса. Ей казалось, что в таком возрасте уже неприлично флиртовать, привлекать внимание и с кем-то спать. Об одном из таких приступов злостного эйджизма она вспоминала так: «Я терпеть не могла “старых кляч”, как я их называла, и обещала себе, когда моя шкура поизносится, сдать ее на свалку»{295}.
Но на пороге сорокалетия ее планы отправиться на свалку нарушил Клод Ланцман, редактор выпускаемого Сартром и де Бовуар журнала Les temps modernes. Когда мужчина младше нее на семнадцать лет позвонил ей и пригласил в кино, Симона согласилась, а потом, положив трубку, расплакалась. Ее тело говорило «нет». Воображение говорило «да». Воображение победило. И, закрутив роман с Ланцманом, она вскоре обнаружила, что не такая уж она старая кляча, как ей представлялось. «Я с новой силой пылко устремлялась навстречу счастью», – писала она{296}.
И тем не менее из года в год старение пугало Симону де Бовуар больше, чем смерть. В своих мемуарах под названием «Сила обстоятельств», вышедших, когда ей было пятьдесят пять, она говорила, что ее замыслы умирают в зародыше и связи с миром слабеют. Она по-прежнему путешествовала, читала лекции, строила планы, но уже не с такой горячностью и уже не так энергично устремлялась в бесконечное. «Задор, который побуждал меня рваться вперед, иссяк ‹…› Короткий отрезок будущего передо мной – это тупик. Я сознаю собственную конечность»{297}.
Если бы у Симоны де Бовуар была впереди еще сотня лет здоровой полноценной жизни в окружении любимых людей (а ведь вполне может статься, что в не столь далеком будущем средняя продолжительность человеческой жизни будет именно такова), она бы, по ее собственному мнению, с упоением открывала новые горизонты и пускалась в новые предприятия, несмотря на страх старости. Больше всего в старении Симону де Бовуар угнетало то, что тускнеют воспоминания о друзьях – Альбере Камю, Альберто Джакометти, Морисе Мерло-Понти. То, что удавалось восстановить в памяти, было лишь «холодной имитацией», которая, как она прекрасно понимала, никак не отражала полноцветной и полнокровной действительности их отношений{298}. Возможно, именно поэтому, предполагала де Бовуар, пожилые так любят рассказывать о своем прошлом: так они поддерживают легенду о себе и пытаются увековечить себя как личность, которой они когда-то были, в отношениях, в которых когда-то участвовали.
Я не считаю себя старой, но сейчас, на пятом десятке, малейшее изменение в моем теле меня шокирует. Когда я встретилась с другом, которого не видела со времен колледжа, и он сказал мне: «Ты вообще не изменилась! Совершенно такая же, только вот тут пара морщинок!» – я хотела сказать ему, чтобы не издевался, но вместо этого выпалила: «Ха! И ты тоже!»
Некоторое время назад я поинтересовалась у офтальмолога, что у меня с глазами. «А сколько вам лет? – уточнил он и усмехнулся: – Ну да, зрение обычно падает в числе первых». Я ахнула. Его ответ пронзил меня, словно гвоздь, забитый в крышку гроба. Этим дело не кончилось. Книга под названием «Манифест менопаузы» в подарок от подруги – еще один гвоздь. Похмелье после одного-единственного бокала – тоже гвоздь. Боль во время занятий йогой, если переусердствовала на растяжке, – опять гвоздь. Нельзя сказать, что все это исключительно возрастные изменения, но каждое из них я воспринимаю как удар, наносимый временем.
Симона де Бовуар отмечала, что в некоторых обществах к пожилым, главным образом – мужчинам, относятся с почтением. Там считается, что человек, достигший вершины жизни, ближе к божественному началу, или, по крайней мере, его чтят как обладателя бесценных знаний и опыта. В конфуцианстве старость и мудрость – синонимы. У древнекитайского философа Лао-цзы старость подается как добродетель и мужчины в возрасте за шестьдесят приравниваются едва ли не к святым. Римский политик и историк Марк Порций Катон Старший, доживший до восьмидесяти пяти, считал, что с каждым годом мужчина становится все мудрее и авторитетнее. Аристотель полагал, что возраст несет с собой фронезис, то есть благоразумие, побуждающее соблюдать нравственные принципы{299}.
Однако пожилых, особенно женщин, почитали не всегда. В XXV веке до н. э. древнеегипетский философ и поэт Птаххотеп сокрушался, что старость – это горе и зло{300}. Афродита говорит Гомеру, что боги ненавидят старость. Гораций сравнивает старость с горьким лекарством, прощается со счастьем и готовится встречать лютую зиму. Старость печалила даже Эпикура, который вроде бы достиг атараксии (покоя и уравновешенной безмятежности){301}. В некоторых древних сообществах пожилых людей принято было изгонять; где-то старики совершали самоубийство в ходе особой церемонии, где-то добровольно погребали себя заживо. В Римской империи стариков порой топили. Де Бовуар указывала, что во многих обществах жизнь ловит дряхлеющее тело в капкан неподобающего немилосердного страдания{302}.
Современное общество по-прежнему боится и стыдится старения и немощи. Учитывая дискриминацию, которой подвергаются пожилые при поисках работы, а также то, как их выдавливают на пенсию, высмеивают за забывчивость и нерасторопность, считают неспособными осваивать новое или работать с передовыми технологиями, стоит ли удивляться тому, что старость стараются отсрочить любой ценой. В 2019 году мировой рынок средств омоложения оценивался примерно в 110 миллиардов долларов и демонстрировал стремительный рост{303}. Одни компании модифицируют ДНК в надежде обратить старение вспять, другие обращаются к цифровому пространству в поисках «виртуального бессмертия». Философы – например, Дэвид Чалмерс – утверждают, что когда-нибудь мы сможем загружать сознание в виртуальное облако, освобождаясь от обузы в виде бренного тела.
Люди стали жить дольше, и, возможно, однажды технологии действительно позволят нам преодолеть фактичность старения и смерти. Но сейчас, когда я пишу эту книгу, старость по-прежнему уготована всем нам. Эликсир молодости не найден, и еще рано этого ждать, затаив дыхание. Нас все так же перемалывает мельница жизни, «жернова» человечества, как их называет Симона де Бовуар{304}.
Многие люди пытаются обмануть биологические процессы, принимая меры еще до того, как начнут заметно стареть. На шестом десятке де Бовуар сообщала: «Я хожу к парикмахеру примерно дважды в месяц – на укладку и окраску. Моя седина как раз самой неопрятной стадии – “перец с солью”. Шиньон искусственный, своих волос у меня негусто»{305}. И хотя я не согласна с тем, что стадия «перец с солью» – это неопрятно, многие красят волосы, а также делают маникюр, маски для лица, выщипывают седую растительность. В этом уходе ничего плохого нет. А вот более серьезное вмешательство – такое как инъекции токсинов – вызывает больше опасений. Рынок пластической хирургии, предлагающий и уколы ботулотоксина типа А (ботокса), и инъекционные имплантаты (филлеры), и подтяжку лица и живота, и липосакцию, приносит миллиардные прибыли. Женщины тратят на подобные процедуры в семь раз больше мужчин{306}.
Феминистки твердят, что женщины должны любить свое тело таким, какое есть, или, по крайней мере, уважать и поддерживать друг друга в возможности выбирать самим. Освобожденная женщина, согласно этому распространенному мнению, не считается со взглядами окружающих и не заботится о сексуальной привлекательности. Ей все равно, большая у нее грудь или маленькая и не слишком ли открыта; она не переживает, что на ее лице слишком яркий макияж или он вообще отсутствует; ее не беспокоит, соответствует ли ее внешний вид представлениям тех, кто сейчас меряет ее оценивающим объективирующим взглядом. Де Бовуар признает, что мы ориентируемся на эти взгляды, причем с возрастом все больше.
«Ты себе что-то делала?» Имеется в виду пластика. «Нет, все свое, родное». Многие не хотят признаваться, что где-то что-то подправили. Кто-то стыдится возраста или думает, что предает тем самым феминистские принципы. Одним стыдно, что они стараются выглядеть моложе своего возраста, хотя это вроде бы заботить не должно. Другие не хотят признаваться себе и окружающим, что время не щадит и их. Не хотят, чтобы их считали старыми и относились к ним отчужденно, и потому любыми средствами маскируют признаки увядания. Эти признаки часто выбивают почву из-под ног, запуская порочный круг вины и отвращения к себе из-за старения. Становится страшно, что вершина пройд