ена, все хорошее позади и теперь только вниз по наклонной. Каждая морщинка сигналит об утратах, потерях, упущенном времени, и все это не добавляет оптимизма{307}.
Симона де Бовуар тоже пережила это отвращение. В пятьдесят с небольшим зеркало демонстрировало ей, что «над глазами нависло, под глазами – мешки, лицо располнело, а чего стоит этот печальный вид, который придают морщины вокруг губ!»{308}. Ей хотелось разбить все свои зеркала, как графине де Кастильоне, итальянской аристократке XIX века, позировавшей придворным фотографам. Графиня запретила любые зеркала в доме, чтобы не видеть, как увядает ее красота. Глядя на свое отражение, Симона де Бовуар вспоминала – все более и более смутно, – какой была раньше, и сокрушалась об атрофии не только плоти, но и страсти, желания противиться смерти и наслаждаться жизнью.
В 2016 году The New York Times напечатала заметку Деборы Спар (тогдашнего ректора Барнарда, нью-йоркского женского колледжа, в котором я преподаю) с признанием, что она разрывается между желанием оставаться верной принципам феминизма и подавать правильный пример более молодым женщинам, с одной стороны, и прибегнуть к помощи пластической хирургии, чтобы избежать эйджизма, – с другой{309}. Беда в том, справедливо отмечает Спар, что пожилые женщины попали в ловушку дилеммы: мы делаем что-то потому, что это делают все, так что, если все разом прекратят коллективные действия, будет только лучше.
В том, чтобы изменить фактичность своего тела, ничего заведомо плохого нет, это пример экзистенциальной трансценденции к иному будущему. Но косметическую хирургию отравляют эйджизм, сексизм и классовый подход. И когда одни совершенствуют тело, чтобы выглядеть моложе, это отражается и на тех, кто так не поступает, – видимые признаки увядания становятся дискриминацией по возрастному признаку и потерей востребованности.
Я попробовала поколоть ботокс пару раз, но потом прекратила. Я не узнавала собственное лицо, и мне казалось, что я предаю и себя, и других. Да и денег это стоило совершенно неприличных. Чем старше я становлюсь, тем труднее сопротивляться искушению попробовать еще, тем более когда видишь, как ровесницы, наоборот, все молодеют. Но мне делается не по себе, когда я разговариваю с обладательницами неподвижных лиц, как у степфордских жен[37]. Не хватает микромимики и неуловимых нюансов подлинной живой беседы. Странно видеть на лицах пустоту, отсутствие сложности, которое ставит под вопрос существование. Такое чувство, будто у меня отнимают одну из составляющих взаимности{310}.
Ложь насчет косметических процедур создает не меньше проблем, чем их проведение, поскольку навязывает окружающим фальшивые стандарты внешности. Это как инсайдерский трейдинг – сделки с использованием конфиденциальной информации, которая от кого-то скрывается, а немногим избранным позволяет получить эксклюзивное преимущество и потому вредит тем, кто не может позволить себе участие. А лгут многие, как умолчанием, так и на словах.
В прекрасном фильме «Блондинка в законе» (2001) проблема улучшения внешности превращается в фарс: Брук Уиндем – тренер по фитнесу, которую берется защищать в суде главная героиня, будущий адвокат Эль Вудс, – даже под страхом смертной казни за убийство, которого не совершала, не может признаться в том, что сделала липосакцию. Да, тех, кто не скрывает факт «доработки», осуждают и стыдят – как осуждали Дебору Спар{311}.
Заметка Спар в The New York Times вызвала бурную полемику в Барнарде. Некоторые студентки были разочарованы. Если женщина, занимающая такое положение, как Спар, поддается давлению общества, внушающего, что старение нежелательно, – если даже ей не хватает уверенности в себе, чтобы этому противостоять, – значит, надежды никакой? Других ее откровенность, наоборот, обнадежила.
Философ Марта Нуссбаум к терзаниям по этому поводу не склонна. В своей книге «Осмысленное старение» (Aging Thoughtfully) Нуссбаум доказывала: «Глупо накладывать вето на все косметические процедуры, просто заклеймив их как “неестественность”». Отказываясь поддаваться ненависти к себе, которую взращивает в нас общество, считающее увядание некрасивым, Нуссбаум заявляет: «Я буду делать косметические процедуры каждый день». Ботокс, филлеры, IPL-процедуры для лица абсолютно нормальны и приемлемы, говорит Нуссбаум, поскольку они нужны для красоты, а не для омоложения «и недорого стоят»{312}. Кому как. Пара сотен долларов или около того в месяц для очень многих выглядит довольно ощутимо. Отметим также, что избавление от морщин в понятие красоты, по Нуссбаум, тоже входит, а это подозрительно похоже на омоложение.
«Старость» Симоны де Бовуар Марта Нуссбаум отвергает полностью как возмутительную и лживую книгу. Нуссбаум утверждает, что де Бовуар этой работой только закрепляет стигмы, несправедливость и фатализм, поскольку преподносит возраст как нечто, с чем ничего нельзя поделать. А Нуссбаум занимается спортом, ведет активную жизнь и не чувствует, по ее собственным словам, никаких особенных метаморфоз, никакого нежелательного воздействия возраста. Это замечательно, что Нуссбаум может позволить себе отсрочить возрастные изменения, однако в своей отповеди она недооценивает имеющиеся у нее привилегии. И хотя де Бовуар действительно подчеркивала негативные составляющие старения, она усердно боролась с эйджистскими стереотипами и призывала всех к деятельности и вовлеченности в жизнь.
Ее подход вполне совместим и с рассуждениями Спар, и с позицией Нуссбаум, поскольку, как писала де Бовуар, «хотим мы того или нет, в конце концов мы все равно сдаемся на милость стороннего взгляда»{313}. Симона де Бовуар считалась с тем, что каждый существует в своем уникальном контексте, который давит на нас совершенно определенным образом. Я не знаю, как будет выглядеть мое будущее и какие задачи придется решать. Но я думаю, де Бовуар по-прежнему будет нашептывать мне в ухо со своим грассирующим французским акцентом, что свобода не отменяет ответственности, то есть необходимости учитывать, как отразится мой выбор на других людях.
Омолаживающие процедуры могут быть неподлинными, если это прикрытие, очередная маска, размытая тень, отбрасываемая из глубин нашей личной пещеры ради создания иллюзий, которые затем становится все труднее и дороже поддерживать. Обычно эти процедуры только подчеркивают наше увядание, а еще искушают схитрить и срезать с их помощью путь к спасению, отказываясь от подлинной борьбы с эйджизмом.
Вообще-то, рассуждая о старении, хорошо бы уточнить, о чьем старении мы, собственно, говорим. Вопрос о том, маскировать ли увядание, актуален только для располагающих средствами – деньгами или свободным временем. На восприятие старости сильно влияет классовая принадлежность: не все могут выкладывать тысячи долларов ежегодно на омолаживающие процедуры. Старость и бедность, писала де Бовуар, часто являются тавтологией. Для женщин из более консервативных и сексистских обществ, а также для бедных и маргинализованных людей где бы то ни было старение всегда выглядит более мрачным. «Утрата» красоты и молодости превращает стареющих женщин в невидимок; их считают не опытными, а допотопными, не хранительницами пережитого, а пережитком. Но чем большим престижем, властью и имуществом человек обладает, тем надежнее он защищен от превратностей старения и тем более гладким, плавным и удобным будет его путь через преклонные годы.
Ситуация со старением изменится только тогда, когда все мы признаем, что старение – это нормально и в нем нет ничего некрасивого или стыдного. «Чтобы справиться с “кризисом идентичности”, нужно безоговорочно принять свой новый образ», – писала Симона де Бовуар{314}. С годами я осознала, что это тяжело и мучительно, но совершенно необходимо. Жизнь на склоне лет меняется – и это на самом деле нормально.
Это не значит, что нужно отвергать медицинские достижения, позволяющие увеличить продолжительность жизни и лечить болезни. Менять следует наше отношение к старости как к чему-то ненормальному и делающему человека ущербным. Причем добиваться этого нужно не попытками чем-то себя занять, чтобы отвлечься от неизбежного, хотя находить себе занятия тоже важно. Надо принять фактичность своего увядающего тела, признать, что старение – просто этап нашего пути к самореализации, создающий новые обстоятельства, но не определяющий, как мы должны себя вести.
В книге «Второй пол», которая вышла, когда Симоне де Бовуар было сорок с лишним, она предполагала, что менопауза наносит сокрушительный удар по жизни женщины. Биологическая встряска и без того достаточно сурова, но психологическое состояние может оказаться гораздо более мучительным испытанием. Менопауза знаменует внезапный переход к новой жизни, однако и тогда возможны колебания от упоения новой жизненной фазой до скорби об уходящем времени.
Де Бовуар писала, что менопауза лишает женщин не только способности к деторождению, но и женственности и сексуальной привлекательности. Заявление вроде бы откровенно эйджистское, но де Бовуар просто облекла в слова уже сложившееся отношение к женщинам такого возраста. Мы действительно живем в эйджистском обществе, которое по-прежнему расценивает женщину как сексуальный объект. И пока мы не избавимся от этого несправедливого слияния эйджизма с сексизмом, менопауза будет связывать женщин экзистенциальными путами и оставаться этапом, на котором, по словам Симоны де Бовуар, «тоска хватает за горло, и женщине кажется, что жизнь прошла, хотя до смерти еще далеко»