У старости можно найти множество преимуществ – если захотеть поискать. Мудрость, опыт, более глубокое понимание себя – это навскидку. Кому-то этот этап приносит облегчение. Когда гормональные бури остаются позади, женщина может порадоваться избавлению от менструаций{316}. (Правда, де Бовуар писала это, вряд ли успев испытать на себе симптомы менопаузы.) Меньшая включенность в общество тоже бывает преимуществом. Возникновение подобной дистанции – повод снять с себя некоторую часть общественных ожиданий и обязательств. А еще можно не особенно заботиться о том, чтобы вызывать симпатию у окружающих{317}.
Древнегреческая поэтесса Сапфо жаловалась, что с годами ее кожа одрябла, волосы побелели, сердце уже не так горячо и ноги не так резвы. Однако, говорила она, зрелость несет с собой дары, которые в молодости не ценятся, – не только мудрость, но и более искушенный взгляд на мир. «Эрот подарил мне красу, которую не разглядишь при блеске дня: терпение и жажду жизни, у юных еще не созревшие»{318}.
Старость открывает возможности и для большей подлинности. Она позволяет человеку укрепить взаимоотношения с самим собой. Пожилые могут больше прислушиваться к своим потребностям и меньше чувствовать себя в долгу перед окружающими. Экзистенциальный ключ к старению – продолжать ставить себе новые цели, плотно взаимодействовать с миром и не прекращать поиски самореализации. Какой смысл существовать на Земле, если бредешь по ней живым трупом? Но изменить ощущения от перехода в категорию пожилых за счет одной только смены собственного отношения не получится. Нужно менять мир, чтобы пожилым было проще с ним серьезно взаимодействовать.
«Дожить до старости – это подарок, – говорила мне мама. – Смотри, сколько людей трагически погибает молодыми. Важно, как ты этот период проходишь, как уживаешься с тем, что не можешь контролировать». Практико-инертность бывает нелегко сдвинуть с места. Эйджистские взгляды становятся постоянными вашими спутниками, а время толкает к могиле всех без исключения. На склоне лет оставаться активным и творческим человеком важно как никогда, но сил на это уходит гораздо больше, чем прежде. Говоря словами Симоны де Бовуар, «есть только один способ сделать так, чтобы старость не выглядела нелепой пародией на нашу прежнюю жизнь: преследовать цели, которые наполняют наше существование смыслом, – приверженность отдельным людям, группам, делам, общественной, политической, умственной или творческой работе»{319}.
Открывать новые пути прогресса, ведущие к более совершенному миру, – это лучший способ вовлечь человека в общество. Причем способ этот предназначен для всех. Для кого-то выход на пенсию – долгожданный отдых и возможность вырваться наконец из той жизни, в которой ты крутился как белка в колесе, но того, кому работа приносит отдачу и радость, уход на покой может подкосить, а общество зачастую пенсионеров не поддерживает. Симона де Бовуар справедливо предполагала, что принудительно отправить пожилого человека на пенсию – все равно что выбросить его на свалку.
Важно, чтобы у старшего поколения имелась возможность заниматься различными делами – работой, хобби, искусством, волонтерством, состоять в различных ассоциациях. Таким образом у людей остается простор для того, чтобы оставаться активными участниками общества и избавиться от одиночества, уныния, тоски. Марта Нуссбаум доказывала, что общество, заинтересованное в справедливом отношении к пожилым, должно отменить возраст обязательного выхода на пенсию, чтобы у тех, кто хочет продолжать работать, была такая возможность. Кроме того, следует совершенствовать инфраструктуру – здравоохранение, системы социальной поддержки для пенсионеров, комфортный общественный транспорт. Последний позволяет людям, которые уже не могут водить машину, не терять мобильности и продолжать заниматься важными для них делами{320}.
На склоне лет трудно находить новые цели в жизни. Чтобы не выпасть из жизненного потока и сохранять яркий и убедительный смысл существования, нужны ощутимые усилия. Де Бовуар старение не радовало, но в основном ей удалось с ним примириться. Она писала книги и публиковалась в том числе и в довольно зрелые годы, хотя к восьмому десятку, принимаясь за новую работу, говорила: «Время мое, кажется, уже на исходе»{321}. Зато она стала большей активисткой, чем когда-либо прежде; адаптировала свои идеи к новой аудитории – вспомним хотя бы экранизацию «Сломленной» – и признала себя феминисткой, которой отказывалась именоваться большую часть жизни.
Симона де Бовуар рекомендует рассуждать так: «Мне уже не так долго осталось. Я должна сказать последнее, что мне нужно сказать, причем поскорее»{322}. Я бы советовала не ждать до старости, чтобы себе об этом напомнить. Мудрость преклонного возраста способна приблизить человека к подлинности больше, чем на любом другом жизненном этапе. В пожилом возрасте он меньше подвержен иллюзиям более ранних лет. И поскольку старость приближает нас к смерти, к концу нашего становления, потенциально она может привести нас в ту точку, где мы окажемся ближе к самореализации. «Ее труднее принять, чем притворство, – писала де Бовуар, – но если ее достигнуть, она может нас только осчастливить. Отметание фетишей и иллюзий – это самый истинный, самый ценный из всех вкладов, вносимых возрастом»{323}. Однако смириться с морщинами – это совсем не то же самое, что смириться с грядущей смертью. Мысль о пустоте, о чернильно-черной бездне, о непредвиденном одновременно манит и ужасает.
Смерть
Чем они могли заниматься другим, если не пить, не смеяться, не заигрывать? Раз уж они остались в живых, значит, следовало жить.
Симону де Бовуар воспитывали как примерную католичку, поэтому в юности жизнь и смерть виделись ей в розовом свете. С Господом ей было хорошо. Она ложилась на пол, скрещивала руки на груди и грезила о белоснежных ангелах и лазурных небесах, где у нее тоже будут мерцающие крылья, на которых она станет летать среди цветов и в солнечном сиянии.
В пятнадцать Симона прочла «Русалочку». Андерсеновская героиня отказывается от бессмертной души ради любви и превращается в морскую пену, тихо оседающую на безлюдном берегу. Эта сказка развеяла восторженные иллюзии де Бовуар. От мысли об исчезновении, превращении в ничто у нее шел мороз по коже и выступали слезы ужаса. Осознав, что бог никакой роли не играет, что он для нее мертв и что она сама тоже когда-нибудь умрет, Симона, не сдержав отчаяния, принялась кататься в истерике по ковру. «А как живут другие люди? Как мне теперь жить?» – в смятении спрашивала она себя
Мысль о полной аннигиляции преследовала Симону де Бовуар на протяжении всей жизни. В двадцать и тридцать смерть казалась ей запредельным кошмаром. Позже она желала, чтобы смерть наступила безболезненно. Она надеялась, что узы, удерживающие ее на земле, постепенно истончатся и она сможет проникнуться безразличием к грядущему уходу. Иногда она задумывалась о самоубийстве – покончить со всем, лишь бы прекратить жуткое ожидание. А иногда, наоборот, сетовала, что время летит слишком быстро и короткие часы во весь опор мчат ее к могиле{324}. В документальном фильме, снятом на ее седьмом десятке, де Бовуар размышляла об этой отчаянной противоречивости своего отношения к смерти: «Может быть, потому, что в юности ‹…› мы кажемся себе так и или иначе вечными, мысль об исчезновении противоречит всему, что происходит в нашем сознании, всем нашим переживаниям и убеждениям»{325}.
И хотя Симона де Бовуар так и не примирилась до конца со своей смертностью, она все же наметила несколько вариантов подлинного отношения к смерти. Можно воспринимать смерть как избавление от проблем и мук или отрицать саму ее реальность, но подлинное отношение к нашей смертности означает храбро смотреть смерти в лицо, упорно выбирать жизнь и сохранять оптимизм в борьбе за выбор и стремление к самореализации.
Симона де Бовуар не соглашалась с тезисом Хайдеггера, что подлинность – это бытие-к-смерти. Бытие-к-смерти есть осознание, что подлинная жизнь возможна только в том случае, если мы открыто признаем неизбежность своей кончины. Да, ограничение в виде смерти структурирует нашу жизнь, формирует и придает ей неотложность, но, с точки зрения де Бовуар, «каждый шаг к смерти – это жизнь»{326}. Мы живем не ради смерти. Мы живем ради жизни. Для Симоны де Бовуар подлинность – это бытие-ради-жизни.
Бытие-ради-жизни не отрицает ни неотвратимость смерти, ни ее предначертанность. Отрицание неотвратимости люди демонстрируют часто: это и одержимость омолаживающими процедурами; и отказ писать завещание или оставлять заблаговременные распоряжения на случай кончины, что создает немало хлопот и головной боли наследникам; и вредные привычки, и безрассудство в попытках доказать, что смерть – это вообще не про них. Но подлинное отношение – то, при котором мы приветствуем смерть как судьбу и утверждаем свое существование, невзирая на нее.
Смерть – не только естественный факт и финишная черта человеческой судьбы, но и неизменное приглашение возлюбить свою смертность – и чужую тоже. Де Бовуар описывала этот конфликт между существованием и смертностью так: «Существование не должно отрицать смерть, которую носит в своей сердцевине; оно должно утверждать себя как абсолют во всей его конечности; человек либо реализуется в течение времени, либо не реализуется вовсе. Он должен относиться к своим деяниям как к конечным и распоряжаться ими абсолютно»