. И хотя она выбирает жизнь, смерть как вариант выбора тоже не отменяется и остается с ней навсегда.
Несмотря на те редкие случаи, когда самоубийство может являть собой подлинный выбор, для большинства из нас гораздо более трудная проблема – как жить, если и жизнь, и смерть неизбежны. Еще одна героиня «Мандаринов», Поль, советуется с Робером, стоит ли ей принять синильную кислоту. И когда Робер отвечает: «Никакой синильной кислоты!» – она спрашивает: «Но как тогда мне жить?»
Вопрос Поль мучил и Симону де Бовуар. Однозначного ответа на вопрос, как стремиться к бытию-ради-жизни, не существует. Каждый из нас должен сам решать, ради чего жить – ради собственного будущего «я», ради любимых, ради выбранных им самим целей и так далее.
В «Мандаринах» ключевым доводом против самоубийства оказывается оправдывающая существование Анны привязанность к дочери и внучке. Этого недостаточно, чтобы сделать ее счастливой, но вполне хватает, чтобы вернуть ее к жизни. «Раз мое сердце продолжает биться, надо, непременно надо, чтобы оно билось ради чего-то, ради кого-то», – решает она.
Симона де Бовуар говорила впоследствии, что возвращение Анны к той же самой пресной обыденной жизни должно было восприниматься как фиаско. Анна возвращается к рутине, которая не дает ей самореализации; она не уверена, что эта череда «бесчисленных завтра, завтра, завтра» того стоит. Выбор Анны не преподносится как безоговорочно подходящий всем. Де Бовуар писала: «Я показала людей [таких как Анна], одержимых надеждой и сомнениями, вслепую ищущих свой путь, и задаюсь вопросом: что же я все-таки доказала этим?»{343}
Доказала она то, что жизнь не только способность дышать. Жить – значит активно осознавать ценность продолжаемого существования. Другие люди не всегда наполняют нашу жизнь радостью, но они на это способны и могут придать ей смысл. Не стоит недооценивать нашу склонность любить, заводить друзей, получать удовольствие от вещей, замыслов и событий и соизмерять свою жизнь с этими привязанностями. Это прямая противоположность некоторым буддистским воззрениям, согласно которым именно привязанности – главная причина наших страданий. Для Симоны де Бовуар привязанности, наоборот, составляют смысл и источник ценностей. Ради привязанностей стоит потрудиться, даже если они несут нам страдания.
Каким образом человеку, переживающему смерть другого, справиться со своими муками в подлинном ключе? Как пишет Симона де Бовуар в эссе «Мой писательский опыт», когда мы испытываем сильную боль – например, от потери близкого и любимого, страдание обрушивается на нас сразу с двух сторон: по причине сокрушающего несчастья как такового и по причине горя, в результате чего человек ощущает себя в этих страданиях невыносимо одиноким. Поэтому, когда мы пишем, говорим, читаем о смерти – опыте, который объединяет всех, – у нас появляется возможность сплотиться, почувствовать себя теснее связанными с другими и не такими покинутыми. Де Бовуар обнаружила, что делиться печалями и признаваться в душевной боли иногда помогает.
Сама де Бовуар пыталась справиться с переживаниями по поводу смерти матери от рака, изливая свои размышления на бумаге. (Она часто писала о кончине своих любимых, в том числе Сартра – в «Прощании», Зазы – в «Неразлучных» и некоторых других книгах.) Де Бовуар обвиняли в непочтительности за то, что она делала записи у смертного одра матери, и порицали за то, что воспользовалась ситуацией ради личной выгоды. Но для Симоны де Бовуар писательство было чем-то вроде благословения{344}. Писательство утешало и лечило, поскольку слова позволяли сохранить проникнутые любовью воспоминания о друзьях и близких. Протоколирование событий помогало отрефлексировать собственную смертность, разобраться с мыслями о самоубийстве и справиться с горем. Помощь читателям в переживании их собственных потерь была лишь побочным эффектом:
Если вы умеете писать, писательство само по себе преодолевает это разобщение. Зачастую писатели изображают болезненные переживания не потому, что создают литературу из всего, что попадается под руку, не гнушаясь кощунством, как иногда говорится, а потому, что так они преодолевают свое горе, свою боль, свою печаль. То же самое происходит и с читателем, поскольку он уже не замыкается в своем горе или муках и ему становится легче их вынести{345}.
Этот тип коммуникации особенно важен, когда мы имеем дело с самоубийством, поскольку оно словно рассеяно в обществе: нередко оказывается, что в круге знакомых у покончившего с собой были и другие самоубийцы{346}. Кто-то подумает: я не отвечаю за то, как остальные будут справляться с моей смертью, они вольны относиться к смерти как пожелают. Но это верно лишь отчасти: Симона де Бовуар напоминает, что мы отвечаем и друг за друга, поскольку живем в обществе.
Выбрать жизнь – поступок ценный уже тем, что так мы отвращаем других от суицида. Поговорив о смерти и боли, можно спасти чьи-то жизни – как нашу собственную, так и чужие. И хотя в страдании человек чувствует себя оторванным от остальных и не таким, как все, делиться своими переживаниями – значит давать друг другу понять, насколько мы важны и насколько важно решиться жить.
Мир ежедневно требует от нас согласия принять очередное завтра, но сдаваться на милость повседневности – не слишком хорошая идея. Де Бовуар показывает, что смерть подстерегает нас на каждом сделанном (или несделанном) шаге в будущее, такое неоднозначное и сложное. Свое решение продолжать жить мы регулярно подтверждаем заново, каждый раз, когда совершаем усилие, иногда невыносимо мучительное, чтобы написать новую строчку поэмы нашего существования.
Жизнь всегда балансирует между бытием и ничто, вероятностью смерти и поводом прожить еще один день, утверждением нашей свободы и принятием хаоса нигилизма и апатии. Жизнь уязвима и хрупка. Неизбежность смерти нависает над нами вечной тенью. Поиск способов жить с неопределенным будущим – осуществлять его, ставить под сомнение, упорно стремиться к самореализации – ценен сам по себе. Это и есть смысл подлинной жизни, свободно движущейся к подлинной смерти.
Когда Сартр скончался от отека легких в возрасте семидесяти четырех лет, Симона де Бовуар сказала: «Его смерть нас разлучает. Моя смерть нас не воссоединит. Таково положение дел. Замечательно уже одно то, что мы сумели так долго прожить в гармонии»{347}. Теперь они похоронены рядом на кладбище Монпарнас в Париже. Пусть мы умираем поодиночке, но жить мы должны вместе – жить, а не просто существовать – так, будто мы намерены продолжать в том же духе и после ухода в небытие.
«В конце концов, выжить означает непрестанно вновь начинать жить», – писала Симона де Бовуар в «Мандаринах»{348}. Пока еще бьются наши сердца, каждый из нас должен сам отвечать на вопросы «как?», «зачем?», «ради кого?», «с кем?». Симона де Бовуар призывает нас непрестанно начинать жить снова и отважно встречать все наши завтра. Этот подход перерастает и ее жизнь, и ее философию.
В следующем разделе мы рассмотрим еще несколько идей Симоны де Бовуар, касающихся того, как найти себе проект для самореализации и как понять, какой проект будет достойным. Когда мы пытаемся оценить свою жизнь, ориентируясь на бытие-для-себя в ущерб бытию-для-других, отрекаемся от себя в погоне за бытием-для-других или стремимся к счастью как к самоцели, мы занимаемся самосаботажем. Стремление к подлинности требует внимательного анализа этих отвлекающих факторов и противостояния им. Однако противостоять им в одиночку недостаточно. Этика Симоны де Бовуар предлагает отважиться на бунт и прокладывать тропу не только для себя, но и для других, чтобы каждый мог отправиться в путь, ведущий к подлинной самореализации.
Часть IIIК обретению себя
Самосаботаж
Я больше не задавалась вопросом, что делать. Делать все, что я давно хотела: избавляться от заблуждений, находить правду, высказывать ее, объяснять мир и, быть может, даже помогать его преобразовывать. ‹…› все оставалось возможным.
Забывать о себе, подчиняясь автоматизму архетипов, – значит уходить от подлинности, а мы делаем это сплошь и рядом. Согласно Симоне де Бовуар, одни занимаются самосаботажем, творя кумира из любимого или бездумно растворяясь в традиционных ролях жены или мужа. Другие предают свою свободу, преклоняясь перед собственным идеализированным образом (нарциссизм) или духовными силами – религией, астрологией и прочими псевдонауками (мистицизм).
Нарциссизм и мистицизм не всегда представляют проблему сами по себе. Но они могут создавать почву для неподлинности в силу чрезмерной сосредоточенности на бытии-для-себя в ущерб бытию-для-других или, наоборот, бытию-для-других в ущерб бытию-для-себя. Как добиться подлинности, если любое действие создает конфликт между этими двумя режимами – бытием для себя и для других? Де Бовуар советует: «Современная женщина не способна на великие свершения главным образом по одной причине: ей не удается забыть о себе. Но для того чтобы забыть о себе, человеку необходима твердая уверенность в том, что он себя обрел»{349}. Если забудем о себе преждевременно, мы себя потеряем.
За измену себе ради кумира можно сильно поплатиться. Поиск спасения у высших сил (бога, верховного правителя, духовного гуру) означает уход от подлинности, утверждает де Бовуар, поскольку это разновидность самосаботажа. Добровольное подчинение во имя веры предполагает безропотное и безусловное доверие к чьей-либо безоговорочной власти.