Хотя соцсети вполне могут выступать важной организационной платформой и пространством для протеста, они чересчур часто заполнены дезинформацией и отвлекают нас от действительно важных вещей. Излагая свое видение нарциссизма, Симона де Бовуар предупреждает о том, как опасно искать определение своей ценности и достоинства у других людей. Мы должны бороться с зашоренностью, которую создает у нас чрезмерная сосредоточенность на себе, и учиться смотреть сквозь черное зеркало телефона.
Мы саботируем себя, подавляя способность выстраивать искренние взаимоотношения с другими и окружающим миром. С точки зрения Симоны де Бовуар, люди, подобные ее героине Регине, погружаются в нарциссизм, потому что отрезаны от непосредственного участия в происходящем вокруг. Их воспитывали как пассивные объекты обожания, призванные пленять и очаровывать, а отсюда всего один шаг до обожания себя. Де Бовуар предполагала, что этим объясняется феномен любви девочек к куклам: многие куклы воплощают образ идеальной женщины. Но прелестные, бессловесные, покорные куклы исподволь внушают, что объективация – это нормально{363}.
Движение #MeToo пролило свет на то, какой ценой дается женщинам стремление избежать самосаботажа. Привилегированные, богатые и знаменитые звезды сделали достоянием гласности проблему, касающуюся очень многих людей, занимающих куда менее привилегированное положение, – это и обслуживающий персонал, и уборщики, и работники без трудового договора – все, кто каждый день терпит домогательства на работе вдобавок к домогательствам и жестокому обращению дома.
Карьера и заработок многих женщин во многих отраслях деятельности находится в зависимости от властных нарциссов-мужчин (а иногда и женщин), распоряжающихся приемом на работу. Многие мужчины требуют сексуальных услуг взамен и наказывают женщин, пытающихся сопротивляться. Очень многих женщин ценят не как талантливых работниц, а как объект, отражающий мужское господство, которое существует только благодаря женской покорности{364}.
Симона де Бовуар считает эту практику (ценить человека за тело и оказываемые услуги сексуального характера, а не за таланты) порочной, поскольку объективация закрепляет гнет навсегда. Человек, рассматриваемый как сексуальный объект, который нужно завоевывать и которым можно обладать, отчуждается от собственного тела. Женщины – иногда и мужчины, но женщины чаще – становятся средством достижения сексуальных целей, а не целью-в-себе. В результате женщина оказывается между двух огней: либо она саботирует карьеру и совершает социальное самоубийство, либо занимается самосаботажем, решив играть по мужским правилам. Этот выбор далек от справедливого.
Соглашаясь на требования мужчин, женщины становятся соучастницами собственной и чужой объективации и эксплуатации. Принимая свою инаковость, они укрепляют представление о том, что мужчинам позволено так поступать. Даже если женщина не станет «платить за вход», она все равно будет принадлежать к сфере, в которой господствует жесткий мужской взгляд. Женское тело формируют, манипулируют им и используют ради выгоды и удовлетворения других. Либо женщина играет в эту игру, чтобы добиться успеха, либо ее вышвыривают прочь. Оба варианта – это саботаж подлинных поисков самореализации.
На мнение Симоны де Бовуар, что сексуальная объективация способствует дальнейшему угнетению женщин, указывает в биографической работе «Становление де Бовуар» философ Кейт Киркпатрик. Она считает эту идею одной из самых сильных и оригинальных у Симоны де Бовуар. Именно поэтому де Бовуар боролась с сексистской рекламой и унижающей визуальной образностью. Реклама, эксплуатирующая женское тело, поощряет у мужчины отношение к себе как к хозяину, а к женщине – как к объекту, которым можно распоряжаться ради выгоды (главным образом мужской) или удовольствия.
Как справедливо отмечала Симона де Бовуар, основная масса рекламы вряд ли тянет на то, чтобы называться искусством. Заявлять, что сексуальная объективация в рекламе – проявление свободы слова, просто нелепо. Обычно люди смотрят рекламу не по собственному активному выбору. Реклама нарушает свободу человека от навязывания ему тех или иных изображений. Де Бовуар писала: «Есть смысл в том, чтобы выступать против образов. У детей тоже имеются глаза, и эти образы отпечатываются в их сознании. Если мы не допустим, чтобы эти образы внушали им презрение к женщине, это уже будет победа»{365}.
Мы должны делать что-то помимо слабых попыток просвещать женщин, которые мирятся с современными разновидностями патриархата. Необходимо вырабатывать «антисексистский рефлекс», как его называла де Бовуар{366}. Важно создать такие культурные условия, в которых сексизм (в частности, насилие над женщинами со стороны мужчин) окажется недопустимым, а все восстающие против несправедливости будут ощущать поддержку. Нужно предоставить людям возможность в правовом поле бороться с несправедливостью и защищать свою жизнь и достоинство.
Оценивающий мужской взгляд склоняет женщину к нарциссизму как к стратегии выживания. Как утверждает Симона де Бовуар, мириться с мужской объективацией женщину побуждает, кроме прочего, страх раствориться в общей массе, оказаться каплей в море других людей, если она не будет никому принадлежать{367}. Нарциссизм – стратегия бегства от страха непризнания другими. Де Бовуар отмечала один из распространенных способов почувствовать себя менее отчужденным: оригинальничать вовсю и преувеличивать свою неповторимость в тщательно спланированной кампании по самопродвижению.
Тренд XXI века в этом жанре – интернет-сообщество с хэштегом #NotLikeOtherGirls, где женщины хвастаются тем, насколько они не похожи на других (читай «насколько они их превосходят»). Другие девушки скупают косметику, одежду и туфли на каблуках, а #NotLikeOtherGirls инвестируют в биткоин, играют в видеоигры и носят кроссовки. Обличая гендерные стереотипы, касающиеся женственности, #NotLikeOtherGirls только закрепляют клишированные представления о «других женщинах». В терминологии Симоны де Бовуар #NotLikeOtherGirls – это копирование мужского взгляда на «других» женщин, принижение других, чтобы привлечь внимание к собственной уникальности.
Создать почву для нарциссизма рискуют не только актеры, рок-звезды и инфлюенсеры из социальных сетей. В самовлюбленности и неискренности Симона де Бовуар обвиняет и писательниц{368}. Этого очень боюсь и я, особенно когда пишу о личных переживаниях. Я опасаюсь, что читателю мои уязвимости покажутся отвратительными или надуманными или что я опускаю важные философские доводы, примеры и перспективы, чтобы избежать критики.
Я поделилась с коллегами по писательской группе своей историей о занятиях в тюрьме. Один из участников заявил, что я не имею права писать о заключенных, раз сама никогда не отбывала срок. Другой возразил, что личного опыта у меня никто не отнимет. Напоминаю себе об этих разногласиях постоянно, как и о том, что не от меня зависит, как будут судить о моем успехе. Могу только осторожно двигаться вперед наперекор опасениям, что меня будут оценивать и, возможно, признают неудачницей. Меня постоянно сопровождает синдром самозванца, который, как демон, принимается нашептывать, что я не имею права писать ни о чем, да и вообще только изображаю из себя философа в красивых туфельках.
Святая Тереза Авильская писала: «Пусть читатель запасется терпением – терплю же я [себя], когда пишу о том, чего не знаю. И впрямь, иногда я возьму бумагу, а сама – дура дурой, не знаю, что сказать, как начать»{369}. Но это не останавливало святую Терезу, и она продолжала – без гордыни, оставаясь уязвимой, понимая, что может ошибаться, но все равно высказываясь о том, что ей удалось понять. Ее установка совпадает с моей, но философия Симоны де Бовуар предполагает, что в моем случае не обошлось без доли нарциссизма – пусть не махрового (хочется надеяться), но все же нарциссизма, проявляющегося в ранимости и сосредоточенности на себе.
Мой страх проистекает из желания выглядеть хорошим, вдумчивым, мыслящим писателем. И я не раз пускалась в самосаботаж, отказываясь от тех или иных возможностей из-за боязни показаться какой-то не такой. Я, например, до ужаса боюсь любых публичных выступлений, поэтому отказалась от приглашения выступить в авторитетном подкасте: а вдруг я не соображу, что сказать; вдруг скажу не те слова, забуду важные мысли или просто буду выглядеть глупо.
Это разновидность нарциссизма, потому что и выступления на публике, и эта книга не обо мне как личности. Святая Тереза отлично это знала, и ее слушали именно потому, что во главу угла она ставила свои идеи, а не себя. Я понимаю, что должна в первую очередь выступать проводником философских идей, но мне по-прежнему трудно отвлечься от себя, освободиться от образа, который я хочу создать. С позиций подлинности уживаться с этим конфликтом, с этой двойственностью можно, и нужно отважно идти на сознательный риск, допускающий вероятность поражения, потому что это разновидность трансценденции.
Симона де Бовуар не избежала обвинений в нарциссизме. Она написала четыре автобиографии и множество книг с внушительной автобиографической составляющей – например, рассказом о смерти матери. Она публиковала личные дневники и письма. Поначалу она боялась писать о себе, опасаясь показаться самонадеянной, но друзья и Сартр переубедили ее{370}.
Когда на восьмом десятке она оглядывалась на свою писательскую карьеру, ей пришлось отбиваться от обвинений в нарциссизме и доказывать, что, говоря о себе, она делилась опытом, касающимся многих других: «Там, где у меня сказано “я”, на самом деле очень часто подразумевается “мы” или “кто-то”, что относится не ко мне одной, а ко всем моим современникам, ко всему моему веку»