Самые привилегированные выбираются через люк в потолке и обретают свободу, но для этого им, как правило, приходится карабкаться по головам более угнетенных, и тогда вслед за ними выбираются другие оказавшиеся ближе к вершине. Тем, кто находится у самого дна, гораздо труднее вскарабкаться повыше и уж тем более выбраться. В этом образе отражена двойственность положения многих представителей общества, поскольку, находясь в этом подвале и испытывая гнет, они в то же время сами давят на Других, находящихся еще ниже.
Де Бовуар наблюдала крайние проявления расизма, классовой дискриминации и сексизма в Америке 1940-х, однако их можно заметить и сегодня, в том числе в полицейском произволе по отношению к непривилегированным слоям и очевидной снисходительности приговоров по уголовным делам, когда преступление совершается белым против темнокожих. Белым понадобилось немало лет, чтобы начать ценить жизнь черных и сколько-нибудь значимо протестовать против их гибели.
Термин BLM (Black Lives Matter – «Жизни темнокожих важны») возник в 2013 году, когда Алисия Гарза, Патрисс Куллорс и Айо Томети инициировали волну протестов против оправдательного приговора полицейскому, убившему Трейвона Мартина. Но подлинного размаха движение достигло только в 2020 году, после убийства Джорджа Флойда, – возможно, потому что во время пандемии COVID-19 больше людей сидели в соцсетях и возмущались оголтелым расизмом, демагогией и несостоятельностью мер борьбы с пандемией{446}.
Страх угнетателей оказаться угнетенными породил альтернативное движение – #AllLivesMatter («Все жизни важны»). Оно противостоит движению BLM на том основании, что забота о жизни темнокожих ведет к притеснению белых (так называемый «расизм наоборот»). Де Бовуар отмечала, что угнетатели часто борются за неизменность существующего порядка, чтобы сохранить уже имеющуюся у них свободу и власть, позволяющую им угнетать и эксплуатировать. Если исходить из названия, #AllLivesMatter призвано отстаивать свободу для всех, однако хэштег этот обманчив. Движение направлено на защиту свободы одних за счет ограничения свободы Других. Для Симоны де Бовуар такое явление, как, допустим, подлинный фашист, не существует, поскольку «свободу, заинтересованную только в отрицании свободы, признавать нельзя»{447}.
Почему же фашизм, даже ограничивающий свободу, так привлекает некоторых? Начнем с того, что эта идеология дается без труда – по крайней мере, ее сторонникам. Четвертый миф, обозначенный Симоной де Бовуар, – культ овеществления[40] (например, такого как национализм или традиционализм), к которому люди прибегают, осознавая, что сберечь имеющуюся систему, апеллируя к свободе, не получится. Поборники традиции желают отстоять цивилизацию, институты, памятники, так называемые «объективные» ценности и доблести, вписывающиеся в их мировоззрение.
В Соединенных Штатах до сих пор сохраняется больше тысячи памятников и символов Конфедерации. Возвеличивание Конфедерации основано на убеждении, что превосходство белой расы – «естественно и нравственно» (обратите внимание, опять отсылка к «естественному»). С начала протестов BLM часть этих символов успели снести. Кроме того, протесты послужили толчком к переменам на международном уровне.
На волне протестов BLM бельгийцы посмотрели свежим взглядом на памятники королю Леопольду II. Леопольд II был печально известен как жестокий эксплуататор-садист, который в XIX веке колонизировал Конго, чтобы наживаться на торговле слоновой костью и каучуком. Его режим насаждал рабство, практиковал геноцид, сексуальное насилие и пытки, чтобы сохранить власть. И хотя многие бельгийцы подключились к протестам и принялись громить памятники, не меньшее число подписывало петиции в защиту статуй короля, аргументируя свою позицию, кроме прочего, необходимостью сохранять традиции и историческое наследие.
Как отмечала Симона де Бовуар, защитники памятников приводят в качестве довода и художественную ценность статуй: «Они ведь красивы сами по себе»{448}. И действительно, когда в 2017 году протестующие ополчились на памятники конфедератам, президент США написал в Твиттере: «Горько видеть, как рвется в клочья история и культура нашей великой страны с уничтожением наших прекрасных статуй и памятников»{449}.
Посмотрим правде в глаза: защитники памятников ценят вовсе не сами статуи, а то, что они олицетворяют. Статуи – это напоминание о системе и обществе, которые давали одним людям возможность низвести других до состояния вещей. Возносить тех, кто творил злодеяния, на пьедестал и называть в их честь улицы и магистрали – вместо того, чтобы признать несправедливость злодеяний и почтить их жертвы, – безнравственно и порочно.
Важно признавать прошлое как живой динамичный процесс, всегда связанный с будущим. Де Бовуар высказывала идею, что прошлое – неотъемлемая часть человеческой жизни и, «если бы за плечами у нас оставалась голая земля, мы и впереди видели бы одну лишь унылую пустыню»{450}. Чтобы понимать настоящее, нужно интегрировать в сегодняшние действия прошлое. Необходимо учиться на прежних ошибках и неудачах, чтобы учитывать нынешние действия и намерения. Если будем отрицать значение прошлого, если нам будет безразлично, о чем заботились и к чему стремились предшественники, мы создадим все предпосылки для того, чтобы последователям стало точно так же безразлично то, о чем сейчас заботимся мы. Но ведь текущими действиями движет надежда на будущее.
Симона де Бовуар, наверное, согласилась бы с ученым и борцом за права человека сэром Джеффом Палмером, что сносить неугодные статуи не выход, поскольку это означает вымарывать страницы истории{451}. Честнее будет просвещать зрителей, допустим, устанавливая рядом с памятником информационные таблички, рассказывающие о непростой истории, которую он отражает. Просветительский подход обладает достаточной силой, чтобы напоминать о необходимости порвать с эксплуататорскими привычками, помочь сохранить честную память об истории и осознать, что никто – в том числе и увековеченные персонажи – не может быть исключительно плохим или исключительно хорошим и каждый представляет собой клубок противоречий и двусмысленностей.
К этому примирению с историей можно относиться как к примирению с травмой. Журналистка Изабель Уилкерсон в книге «Касты» рекомендует прорабатывать психологическую травму, связанную с открытием мрачной истории своей страны, так:
Вы не забьетесь в угол с чувством вины или стыда от сделанных открытий. ‹…› вы займетесь самообразованием. Вы будете говорить с людьми, которые прошли через то же самое, и со специалистами интересующего вас профиля. Вы узнаете о последствиях и препятствиях, вариантах и методах лечения. ‹…› Затем вы примете меры предосторожности, чтобы защитить себя и последующие поколения, и будете работать над тем, чтобы эти напасти, в чем бы они ни состояли, никогда не вернулись в вашу жизнь{452}.
Чтобы встретить будущее нравственно, необходимо отважно признать прошлое таким, какое оно было, без искажений, и с учетом накопленных знаний подстраховать настоящее. Если мы этого не сделаем, цивилизация, как справедливо отмечала Уилкерсон, уподобится прекрасному старинному особняку, выстроенному на прогнившем фундаменте. Снаружи он, возможно, будет даже красив, но внутри с первого же взгляда станет понятно, что он вот-вот развалится – однако все будут считать себя ни при чем, ведь их просто не было на свете, когда его строили.
Блаженное неведение – пятый миф, обозначенный де Бовуар. Угнетатели часто убеждают себя, что у угнетаемых все хорошо, поэтому ни освобождать их, ни просвещать о собственном положении не надо. Угнетатели утверждают, что угнетенным так лучше: свобода их поглотит, нарушит без всякой нужды их покой и всем будет плохо{453}.
Именно на этой идиотской мифологии основываются такие действия, как газлайтинг, когда в результате целенаправленной манипуляции человек начинает сомневаться в своем восприятии, рассудке, памяти, теряет уверенность в собственном опыте. Такое отношение часто усваивают и угнетенные: они могут не подозревать о своем подчиненном положении и об имеющихся возможностях, могут считать свое положение естественным и не видеть смысла в бунте. Иногда люди настолько сживаются со своим положением и им настолько затуманивают разум иллюзии, что они просто не замечают решетку своей клетки или то, что небо открыто только другим.
У этого обмана есть отдельная разновидность, когда угнетатели рассказывают угнетенным, что все необходимые им свобода и счастье у них есть. Бывший муж моей подруги Оливии внушал ей, что она должна быть счастлива в своей «золотой клетке» (по его выражению), а если она жалуется, это просто черная неблагодарность. И много лет блеск этих золоченых прутьев ослеплял ее.
Угнетенных часто наказывают за «неправильное» стремление к счастью, расставляя для них двойные капканы. Делай то, что велит угнетатель, тогда тебя не накажут и ты будешь счастлив, а если ты делаешь это, но счастья почему-то нет, значит, сам виноват. Подобные убеждения не просто лицемерны, но и чудовищно неподлинны. Этот посыл искажает ситуацию угнетения и преподносит ее в ложном свете.
Когда муж Оливии при мне принялся поливать ее оскорблениями, а она стояла, как статуя, и безропотно дожидалась, пока этот поток иссякнет, я спросила: «Тебе это все как с гуся вода?» Она беспомощно и смиренно пожала плечами: «А что такого, он всегда так». Лавина беспочвенных обвинений, которую обрушивал на нее муж, была для Оливии привычной. Ежедневное унижение стало нормой. Разводиться муж не хотел, угрожал скрыть сбережения и активы, так что в итоге Оливия оказалась бы на улице. Он пытался заставить ее молчать, беря с нее обещания никогда никому не рассказывать об этих стычках – точнее, об оскорблениях, лжи и подозрениях на уровне конспирологии, сыплющихся на нее градом.