Пути к смыслу?
Не хлебом единым жив человек…
Только сердцем человек хорошо видит.
Глазу главное невидимо.
Если мы попытаемся поближе рассмотреть понятийное поле, существующее вокруг «спиритуальности», то возникнут следующие ассоциации: духовность, расширение сознания, целостность, отказ от дуализма, пережитый опыт, ощущение связи с миром и с собой, сеть взаимодействий, ответственность, сострадание, знание сердцем, ориентированность на сплоченность, не иерархичное, женское, экологическое.
Спиритуальность имеет дело с потребностями, которые расширяют наше обыденное сознание и выводят его за переделы умопостигаемого, со стремлениями, которые мы переживаем как созидание смысла, обладание высшей ценностью и соединение нас чем-то, что больше нашего Я и что превосходит нашу ограниченность. Духовность – это не теоретическое или философское понятие, а переживаемый опыт, внутренняя позиция и установка по отношению к жизни, для которой характерны любовь и ответственность. Духовные переживания затрагивают самую суть, захватывают и изменяют нас, являясь проявлением нашего контакта с тайной, с нуминозным. В духовном опыте мы осознаем, что наша природа по сути – это «всеобъемлющее единство», которое не знает границ.
Спиритуальность (от лат. spiritus – дух) имела ранее в языке значение дыхания, подвижного воздуха, ветра и выражала идею динамической силы, называемой в других традициях пневмой или праной, «безграничной» и в то же время структурированной. Духовный опыт предполагает выход за пределы ограниченного обыденного сознания и переживание трансперсонального, превосходящего меня сознания, открытости границ Я и личности по отношению к надындивидуальному бытию. В психологии говорят об «истинном Я», об архетипе Самости как внутреннем ядре личности, а в алхимии – о «золоте» или «философском камне». На религиозном языке говорят о переживании абсолютного, священного, то есть того, что теология обозначает словом «Бог», а мистика называет «искрой души». При этом подразумевается такое состояние сознания, при котором мир вещей, души и духа исходят из одной первоосновы и эту первооснову можно ощутить в собственной душе. Мистик Майстер Экхарт писал о таком состоянии сознания очень просто: «Глаза, коими я познаю Бога, единосущны тем, коими Бог познает меня. Мои глаза и глаза Бога – одно и то же, едины в зрении, едины в знании, едины в любви».
Направления психологии и психотерапии, включающие такое религиозное измерение души в свои теории и методы, стали называть общим термином «трансперсональная психология» (Zundel, Loomans, 1994).
Трансперсональный опыт бывает спонтанным, без особых внешних условий и подготовки к нему, но чаще проживается в связи с эмоционально переполняющими событиями – в позитивном смысле, например, в связи с глубинным сексуальным слиянием или с другими захватывающим чувственным опытом, при переживании красоты природы или искусства. Но трансперсональное переживание могут спровоцировать и экзистенциальные кризисы, и критические ситуации: болезнь, страдание, смерть и отчаяние.
Часто духовное переживание описывают как пробуждение, как умирание старого и рост чего-то нового, обновляющего. К духовному опыту относится циклическое переживание «Умри и стань!», принятие нашего истинного Я в его приемлемых и неприемлемых проявлениях. В представлении Юнга целью любого преобразования было «преображение смертного во мне в бессмертное» (Jung, 1989, 9/1, par. 238). Он неоднократно указывал на то, что успешная жизнь может затруднить преобразования или вообще воспрепятствовать им, потому что импульс сохранить то, что есть, сильнее, чем стремление обновляться. Однако жизнь требует постоянного становления, частью которого является отказ от ригидных установок Я, оказывающих сопротивление развитию.
Если у нас есть духовные переживания, происходит поворот внутрь себя, сдвиг от Я к Самости. В результате преодолевается наше привычное, дуалистически расщепленное восприятие духа и материи, Я и тела, чувствования и мышления. Мы ощущаем, что не обладаем сознанием, наоборот, являемся «воплощенным» сознанием, частью целостного человеческого опыта, цивилизации, социального и космического порядка. Мы переживаем самих себя как единство тела, души и духа и знаем из мистического или духовного опыта, «что все так, как есть и так, как есть, есть наилучшее» (Jäger, 1991). Духовность означает восприятие «целого», познание парадокса, что все едино и в то же время многообразно, что часть и целое – это две стороны одного целого.
Трансперсональный опыт сопровождается проникновением в суть вещей и собственной самости (сущностным видением, по-японски kensho), что соответствует «медитативному сознанию», то есть повышенной ясности восприятия и погруженности в то, что есть.
Все религиозные традиции исходят из одного духовного источника, который объединяет их между собой, что позволило Олдосу Хаксли говорить о philоsophia perennis[45]. В США издали 25-томную энциклопедию «Мировая духовность. Энциклопедия истории религиозных исканий», которая опирается на положение, что духовное ядро является центром личности. В таком понимании, религия – это усилия людей обнаружить свою глубочайшую первооснову, смысл своей жизни в контексте жизни вообще. Это зависит и от отношений человека с бессознательным. Бессознательное – это своего рода «окно в вечность», соединяющее нас с мощным потоком жизни. Если мы можем ощутить, как в нас возникает и растет то, что позволяет нам исцелиться, и мы позволяем себе делиться этим с другими людьми, то мы кое-что знаем об «общем смысле», который является религиозным в самом широком значении этого слова.
Духовный поиск глубочайшего внутреннего ядра становится особенно насущным, когда нас сотрясают кризисы смысла, если мы страдаем от неизлечимых болезней, нуждаемся в физическом и психическом обновлении, в новом отношении к себе и миру. Юнг писал о пути индивидуации как о поиске, квесте, духовном паломничестве, пути к тому, кто я есть на самом деле, к осознанию того, что я – «звено в великой сети бытия», часть целого. Юнга считают «первопроходцем и классиком» трансперсональной психологии, которая обращена к религиозному измерению души и занимается состояниями сознания, при которых мы соприкасаемся с пограничными сферами и приближаемся к опыту мистиков. Одно из основных положений аналитической психологии состоит в том, что религиозное измерение жизни – это часть человеческой психики, которое действует внутри каждого из нас как своего рода автономный духовный принцип. Процесс внутренних преобразований как развитие в направлении к «целостности», к полному осознанию человеком собственного потенциала и своей включенности в великий поток жизни, считается естественным жизненным процессом, который поддерживают и сопровождают в процессе психотерапии. Такая интенсификация и расширение сознания часто сопровождаются сильными муками роста и страданием; от них неотделима готовность человека ответственно проживать то, с чем он сталкивается. Человек, уверенно опирающийся на духовность, ощущает процесс внутренних преобразований как свою постоянную задачу и моральную обязанность. Не существует никакого «ускоренного введения в духовность» (Miller, 1994, S. 34), в чем нас пытаются убедить организаторы семинаров по духовному туризму.
Если человек воспринимает содержание своей жизни, без значительных искажений и «переживает средоточие себя и мира как единое» (Scharfetter, 1991), то это вносит духовность в повседневность, то есть приводит к такому внутреннему отношению ко всему происходящему, которое Дюркгейм в своей экзистенциально-инициальной терапии называл «повседневность как духовная практика» В инициальной терапии ежедневная практика нацелена на то, чтобы сделать человека проницаемым для трансцендентного. В своей повседневности человеку следует свидетельствовать о присутствии надличностного, духовного бытия в каждом из нас. Духовная жизнь находит свое выражение в наших обыденных взаимосвязях, «не в экстраординарных состояниях сознания, но в милосердной, доброжелательной, толерантной деятельности в пределах повседневной жизни» (Scharfetter, 1991, S. 32). Переживание, познание и деятельность неразрывно связаны друг с другом.
Важнейшим следствием нового сознания и новой религиозности является решительный сдвиг в сторону социальной ответственности. Новая мистика отличается «экологическим сознанием», то есть ответственностью каждого за общее целое, за «спасение всех живых существ», как это называют в буддизме, включая и так называемую «неживую» материю. Здесь уже нет места той «ярмарке тщеславия», в которой часто упрекают психотерапию. Подлинная духовная позиция должна проявляться как в повседневной жизни, так и в обыденной психотерапевтической практике. «Духовный путь, который не проживается в повседневности и не касается отношений с окружающими меня людьми, является заблуждением… Если я осознаю, вставая утром с постели и надевая тапочки, что это – глубоко религиозное действие, тогда я понимаю, что такое религия» (Jäger, 1991, S. 75).
В конце концов, лишь такая укорененность в духовности помогает нам при работе с людьми, находящимися в критических ситуациях, когда ледяные глаза смерти вдруг заставляют нас замереть посреди потока жизни, избежать защит, цинизма и беспомощности, и бережет нас от грандиозного представления о том, что мы можем перехитрить смерть.
Когда в нашей практике мы встречаемся с глубоким отчаянием психотических больных, когда мы переживаем сумерки души вместе с тяжелыми суицидальными пациентами, то, вопреки всем теориям умеренности и результативности, нам часто помогает только собственная непоколебимая вера в осмысленность наших терапевтических встреч и лишь она защищает нас от выгорания и истощения терапевтической энергии.
Спиритуальность характеризуется не только созерцательным взглядом внутрь, но и осознанным и вовлеченным отношением к жизни, напоминающим нам о том, что «смысл возникает в действии». Рабиндранат Тагор выразил эту мудрость более поэтично:
«Я спал и видел сон, что жизнь – это радость. Я проснулся и увидел, что жизнь – это служение. Я стал делать и понял, что служение – это радость».
«Служение» тесно связано с психотерапией, ведь изначальное значение греческого слова therapeia — «служба», «лечение», «уход», «исцеление». Забота о душе, своей и доверенной нам другим человеком, о мире и людях, что нас окружают, осознание того, что все связано со всем, является духовным переживанием. Ощущение своей принадлежности и взаимосвязанности исцеляет даже кризис смысла, то есть отход от смыслообразующей целостности. Духовное представление о мире и человеке исходит из того, что человек достаточно силен, чтобы разрушить мир, но мудр, чтобы не делать этого. Если мы дополним психологическое представление о человеке духовной его частью, то сознанию откроются новые горизонты смысла, поскольку преодолевается фрагментированность и отдельный человек узнает о своей связи с целым.
Вождю племени, жившего там, где теперь стоит город Сиэттл, приписывают следующее наставление: «Учите своих детей тому, чему мы учили своих. Не земля принадлежит нам, а мы принадлежим земле. Все вещи связаны друг с другом, так же как кровные узы связывают членов одной семьи. Не человечество связало сеть жизни. Мы лишь нить в этой сети. Как мы обращаемся с этой сетью, так и она поступает с нами. Все связано со всем».
Ключевое понятие и главная ценность нового сознания, сформулированная уже движением Нью-Эйдж, – это сетевая взаимосвязь всех феноменов, связанность всех сущностей и их проявлений, преодоление субъект-объектного расщепления, характерного для существовавшего столетиями платоновского и картезианского дуализма. Бэконовская образная формула, согласно которой ученый должен пытать природу, чтобы она выдала ему свои тайны, разоблачает теневую сторону жизнеутверждающих метафор науки. Позитивизм привел к тому, что наука начала манипулировать и управлять природой, но, несмотря на это, ценность чуткой интуиции и внимания ко всему живому только возрастает (Capra, Steindl-Rast, 1993). Дух и материя уже не так жестко отделены друг от друга; они две стороны одного целого – дух (сознание) порождает материю. Вместо «частей» на первый план выходит «целое».
Перелом начался в первое десятилетие XX века в физике, когда появилась квантовая теория и теория относительности. Затем возникла кибернетика и когнитивная наука. В физике были преодолены границы рационального представления о мире: «морфогенетические поля» (Шелдрейк) и «неявный порядок» (Дэвид Бом) «ин-формировали», то есть давали жизнь новым формам. Так возникают видимые структуры, организмы и системы, и потому материя утрачивает свою «компактность». При расщеплении на атомы она превращается уже не в малые частицы, а в энергию. Подобно средневековой мистике, современная физика в своих исследованиях соприкасается с «запредельным переживанием безграничности» (Whitmont, 1993a).
Ни понятия, созданные нашим разумом, ни воспринимаемые нами объекты не являются точными и достоверными описаниями и конструктами собственно реальности, которая превосходит любые наши представления. Так же недоступен нам и смысл целого, «общий смысл». «Мы понимаем в этом не больше, чем корова – в радиоприемнике» (Whitmont, 1993a). Да было бы и удивительно, если бы наш ограниченный «аппарат восприятия» позволил нам объять всю полноту и разнообразие мира. Это так же невероятно, как радиоприемник, который может принимать любые электромагнитные волны Вселенной. Видимая часть «нашей» реальности крайне ограниченна, и лишь человек в своей гордыне дерзнул вообразить, что реальность, вымышленная им, и Бог, образ Бога, который он «вообразил», – единственно возможные и верные. «Эта» реальность существует лишь в нашем субъективном опыте, а «собственно» реальность превосходит все пределы понимания. Мир не похож ни на нагромождение отдельных частей, ни на гигантский механизм, скорее, он напоминает «мысль Бога», как сказал один из современных физиков.
Такая картина мира ставит физиков на одну плоскость с религиозными мистиками.
К парадоксам современной картины мира следует отнести и то, что граница между живыми организмами и неживой материей является размытой. Четкое разграничение между жизнью и смертью оказывается безосновательным, как и любые другие границы, зафиксированные в традиционном, обыденном сознании – границы между добром и злом, болезнью и здоровьем. «Мистик» Гёте в своем «Фаусте» вкладывает в уста Мефистофеля слова, что он «часть силы той, что без числа творит добро, всему желая зла»[46].
В судьбоанализе Липота Сонди эта диалектическая сила «бытия-добра-и-зла» названа каиновой тенденцией: «Ничто в мире не происходит без фактора е: доброе и злое, бессовестное и совестливое, терпеливое и нетерпеливое поведение, беззаконие и закон, лавина аффектов и свобода от любых грубых порывов, нанесение ран и их лечение» (Szondi, 1972, S. 103). Фактором е в этой теории обозначена каинова/авелева тенденция. Руководствуясь судьбоанализом, Юттнер изучил моральные и этические аспекты этой парадоксальной взаимосвязи добра и зла (Jüttner, 1994).
Соответственно, и целитель становится «ранящим целителем», должен причинять «зло» и быть причиной боли так же неизбежно, как хирург. Психотерапия имеет смысл, даже если причиняет боль, ведь нормальный рост невозможен без болезненных кризисов. Поэтому должно быть так, чтобы все серьезные терапевтические методы отводили должное место конфронтации с болью и страданием (Whitmont, 1993a).
К ценностям нового сознания, для которого характерно базовое чувство сопричастности и связанности всего со всем, относятся толерантность и сострадание, важность диалога, радость общения и взаимообмена, открытость иному, готовность выслушать, что скажут нам другие. «Это мне о чем-то говорит» означает «Это имеет смысл». Так открывается смысл в диалоге, преодолевающем границы; он возникает в «промежутке», между Я и Ты, в связующей сфере личных отношений, а не внутри бытия-для-себя-самого, отграниченного от мира.
Этот новый вид сознания тесно связан с тем, что мы назвали женским началом, которое связывает, балансирует, пытается преодолеть противоположности и находится в живительном контакте с бессознательным. Это женское начало не связано с полом, а относится к архетипической структуре, допускающей становление и невмешательство, плодотворность и личностный рост, умирание и смерть, мудрость творчества. Лишь когда мы действуем с оглядкой на такой «женский» способ обращения с миром, мы достигаем большей свободы и осознанности в отношении себя и мира, что приводит не только к тому, что мы по-другому относимся к себе и окружающим, но и поддерживает новый осмысленный интерес к тайне нашего существования, в центре которой находятся любовь и благоговение перед жизнью.
Духовное измерение в психотерапии
Какое же значение имеют ценности этого нового мировоззрения и духовное измерение в нашей конкретной психотерапевтической работе с людьми, находящимися в критических ситуациях? Почему ориентированность на смысл, духовность или религиозный опыт является в психотерапии важным целительным фактором?
Сегодня мы столкнулись с вопросом, что же означает для психотерапии расширение ее границ за счет включения в нее духовного измерения. Ведь трансперсональный опыт запускает процесс преобразования личности, который оказывает влияние и на терапевтический процесс. Мы должны знать, каковы физические и психические симптомы кризисов, чтобы суметь сопровождать этот процесс. Нам нужны новые понятия, чтобы суметь провести терапию психических расстройств и духовных кризисов с позиции, учитывающей трансперсональное измерение жизни. Психотерапия только начинает понимать, как надо работать с духовными кризисами и структурными трансформациями личности и каким образом уверенно различать психопатологические феномены и духовные перипетии. В этом контексте роль психотерапевта также должна быть переосмыслена.
Уже возникают критические вопросы, не стали ли психотерапевты, так сказать, «новым светским духовенством» и не играют ли они в обществе роль духовных наставников, которая в старых религиозных традициях отводилась монахам, старцам, гуру или роши[47]. Если мы рассматриваем аналитический процесс как путь, который помогает пациенту найти учителя в себе самом, если мы считаем, что этот процесс поиска развивается недирективно и в условиях взаимного доверия, то обнаруживаем общность с известной духовной традицией, когда гуру часто отвечает на вопрос молчанием. Смысл обнаруживается в том, чтобы дать-себе-время, чтобы побыть в тишине, в умении выжидать, в процессе постепенного изменения. Оглядываясь на свою жизнь, Юнг писал о том, что он решительно сторонился роли мудреца или знатока, и привел прекрасную иллюстрацию своей терапевтической позиции:
«Однажды некто зачерпнул шляпой воду из реки. Ну и что? Я не река. Я стою у реки, но ничего не делаю. Другие – тоже у реки, но по большей части полагают, что должны сами черпать воду. Я не считаю, что должен заботиться о том, чтобы у вишни был черешок. Я стою здесь, удивляясь тому, на что способна природа» (Jung, 1976, S. 357).
В терапевтической работе нам нужны скромность и смирение перед психикой. Мы должны быть на службе у бессознательного, определяющего эти процессы, и тогда мы сможем следовать за Самостью в ходе ее проявлений, но никогда не будем в состоянии предугадать, что же является целью процесса индивидуации.
Наша задача заключается, скорее, в том, чтобы, понимая, помогать естественному становлению Самости наших пациентов. При этом психотерапевты не являются духовными наставниками и гуру, которые знают все возможности и указывают верный путь к исцелению, а, напротив, они лишь сопровождают то, что возникает из бессознательного и проникает в сознание. Психотерапевта радует, что именно и каким удивительным образом творит сама психика, какой путь для реализации находит Самость пациента. При работе с кризисными переживаниями мы должны полагаться на то, что процесс перемен пойдет естественным образом, а не стараться продвигать пациента к изменению его состояния. «Мы пускаем дао процесса на самотек» – кредо процесс-ориентированных психотерапевтов (Goodbread, Mindell, 1994, S. 232). Из накопленного опыта психотерапии мы знаем, что можем продвинуться с пациентом лишь настолько, насколько позволяют наши собственные комплексы. Это верно и для духовных наставников – они могут передать своим ученикам лишь то, что сами аутентично проживают в рамках духовной традиции, то есть лишь то, в чем они могут служить образцом для подражания.
Для терапевтов это означает, что они должны встретиться с «темной ночью» своей души, перед тем как смогут уверенно и внушающим доверие образом погрузиться в глубины души пациентов. Во всех духовных традициях существует скрытое сообщение, выраженное в образе раненого целителя, которое означает, что мы должны сами выстрадать болезнь и бессилие, боль и отчаяние, чтобы заслужить право соприкоснуться со страданиями наших клиентов и воздействовать на них целительным образом. Психотерапия – это, конечно, больше, чем сумма техник.
Включение в психотерапевтический процесс духовного измерения помогает пережить действительность более глубоко, прийти к наполненным смыслом отношениям между отдельным человеком и целым космосом, к удовлетворению исконной человеческой потребности в трансцендентном опыте.
Растет число терапевтов, которые не готовы больше соглашаться на табуирование этой сферы. Они внимательно вчувствуются в образы, сновидения и символы, в которых отражается «иная» реальность, взаимосвязь с трансперсональной сферой. Они слушают «третьим ухом» и пытаются вместе с клиентом сформировать такое внутреннее пространство, где могло бы разворачиваться духовное измерение жизни.
В аналитической психологии этот трансперсональный уровень и смысл являются основой терапевтической практики. Но и в дазайн-аналитической терапии с ее открытостью тайне и загадке человеческого существования трансперсональные аспекты психического опыта играют большую роль (Holzhey, 1991). Перикл Кастринидис подчеркивает, что, опираясь на феноменологическую установку сознания «отпускать», «допускать» и «пускаться во что-либо», дазайн-анализ открывает «философское пространство игры ума», в котором может быть понято и трансперсональное (Kastrinidis, 1994, S. 135).
На трансперсональное измерение бытия очень сильно ориентирована экзистенциально-инициальная терапия, основанная графом и графиней Дюркгейм в Тодтмосе в Шварцвальде, на юге Германии. Они считали, что «прикосновения бытия», то есть значимые переживания нуминозного, могут инициировать путь внутрь себя и начать естественный процесс индивидуации.
Системная психотерапия опирается также на концепцию «циркулярности» отношений части и целого, которую можно рассматривать как духовный аспект мировоззрения личности. Ресурсно-ориентированный подход системной психотерапии подчеркивает важность креативности и имеет множественные пересечения с ценностями нового сознания.
В широком спектре направлений феминистской психотерапии всегда присутствует духовное измерение. Осознание женской духовности, борьба за смысл в ходе травматических событий, трансперсональные переживания в «психотическом» контексте, значение мифов, символов и ритуалов в процессе исцеления являются типичными темами работы феминистских психотерапевтов.
Работы Станислава Грофа, посвященные исследованиям измененных состояний сознания под влиянием психоделической и холотропной терапии, дают нам представление о разнообразии трансперсональных феноменов единства человека с природой, Вселенной и Богом (Grof, 1994, S. 159–219).
Сегодня многие помогающие профессионалы понимают, что психотерапевтическая и религиозная практика имеют много общего. Медитация стала частью церковной практики, а некоторые психотерапевтические школы переняли кое-что у религиозных традиций: например, гештальт-терапия – у буддизма, или системная психотерапия и логотерапия с их техникой парадоксальной интенции – у коанов дзен-буддизма. Отношения между психотерапией и церковью стали менее напряженными, что выражается в том факте, что в церковных общинах часто предлагается разнообразная психотерапия, в том числе глубинная психология. Кроме того, в работе конгрессов по трансперсональной психологии участвуют и представители церкви, которые исследуют созерцательные подходы к трансперсональному пространству. Второй Ватиканский собор открыто рекомендовал духовенству «учитывать и применять» психотерапевтические знания. Для все большего количества теологов догматически узкое понимание религии оказывается неприемлемым. Они исходят из того, что религиозный опыт возникает в душе человека и разделяют точку зрения теолога Карла Ранера: «Человек будущего или станет мистиком, или его не станет».
Если мы рассмотрим сходство между недогматическими – терапевтической и религиозной – практиками, то в обеих присутствуют «техника сосредоточенного внимания» и открытость внутреннему миру, то есть отказ от подчинения идеологическим клише теологических или психологических учений. Психоаналитические техники свободного ассоциирования и «свободно плавающего внимания» очень схожи с «беспристрастной открытостью» в медитации. Общим является и искомый смысл – доступ к реальности истинного Я, или же к реальности нуминозного опыта. В настоящее время самопознание в ходе тренинг-анализа является обязательным условием профессиональной компетентности, и многие священники пользуются возможностью аналитически исследовать собственный внутренний мир, поскольку они тоже в той или иной мере страдают от широко распространенной «потери души» (Hillmann. 1981, S. 53).
Наша с клиентом «встреча» (в нуминозном смысле) возможна только в случае, если мы находимся в контакте с нашими собственными глубинами, с нашим «внутренним наставником». При взаимодействии этой «вертикальной оси» коммуникации внутри нас с «горизонтальным» уровнем отношений «Я и Ты» может произойти констелляция архетипического и возникнуть интенсивное переживание, преодолевающее любые границы расы, культуры, социальной принадлежности, образования, рациональности, вероисповедания или безверия. Когда «Я» находится в хорошем контакте с собой и в то же время глубоко связано с сознательным и бессознательным «Ты», то совместное молчание соединяет терапевта и пациента с такими глубинами психики, где возникают исцеляющий инсайт, религиозное переживание «первоосновы бытия» и, наконец, ощущение смысла. Тогда в ходе терапевтической встречи появляется переживание принадлежности чему-то большему, которое сродни «возвращению домой» и умиротворению, составляющему ядро любого религиозного опыта в любой мировой религиозной традиции (Capra, Steindl-Rast, 1993).
Религиозный опыт и психотерапевтический поиск души, истинного Я соприкасаются с такими психическими сферами, где все пределы и границы растворяются в переживании чего-то непостижимого и невыразимого. Путь туда идет через интеграцию тени и вытесненных психических содержаний, через воссоединение со всем тем, от чего в ходе жизни человек избавлялся как от неполноценного, плохого, угрожающего. Обрист считает, что ключевое понятие нового сознания – это индивидуация. В противоположность одностороннему индивидуализму здесь речь идет о том, чтобы восстановить жизненный процесс, невротически зажатый между активностью и самоотдачей. Должен быть восстановлен баланс между собственными усилиями и открытостью для «милости Божьей», диалог между Я и Самостью, продолжено движение внутрь к основам бытия и души. Эта новая мистика психотерапии является «мистикой спуска» в бессознательное, «путем в лабиринте… встречей с вещами, которые столетиями были низшими: материя, тело, женщина, зло, грех, сексуальность, страсть» (Hillmann, 1981, S. 53).
Психотерапия может подготавливать почву для религиозного опыта или идти параллельно нему. Тропа в новое измерение, ворота и «царский путь» в бессознательное – это наши сновидения, «забытый язык Божий», а кроме того, образы бессознательного, архетипические персонажи сказок и мифов или трансперсональные телесные переживания Самости. Нам нужно прийти к целостному пониманию, соединяющему позицию Фрейда (бессознательное является «чуланом, полным хлама») и Юнга (бессознательное является архетипической сокровищницей, в которой хранится наиценнейшее в человеке – его религиозность и творческая фантазия). Хиллман использует экологическое понятие переработки и вторичного использования (recycling), чтобы проиллюстрировать, как в «контейнере» психотерапии и пасторской работы восстанавливается ценность того, что якобы ненужно и отвергнуто. Он напоминает, что «гнилая капуста тоже удобряет», что в так называемой неполноценности скрыт творческий потенциал. Такая смена установки сознания проявляется, прежде всего, в признании большей ценности духовности и в ином отношении ко всему, с чем человек встречается в жизни.
Ориентированность на «здесь-и-сейчас» как на единственную реальность особенно отчетливо проявляется в подлинности терапевтических отношений. Она приближает нас к пониманию значения «моментального взгляда», «вечного сейчас», которые мистики считали единственной «подлинной» реальности. И тогда чувство вины, связанное с прошлым, и страхи или честолюбивые планы и цели, связанные с иллюзорным будущим, утрачивают свою высокую значимость. Действительны лишь актуальная ситуация и шансы на новое целостное отношение к ней во всей ее целостности, включающее инсайт, чувства и телесные ощущения. Однако мы, помогающие профессионалы, действуем под эгидой «теологии освобождения», мы не «проповедуем» поддерживаемые нами ценности и не являемся миссионерами, а стараемся, чтобы наши слова не расходились с делами. Мы прикладываем усилия к тому, чтобы все время быть аутентичными, применяя гибкий, «операциональный подход к правилу абстиненции» (Кремериус) или «выборочную экспрессию» (Хайгл-Эверс и Хайгл), вместо того чтобы вести себя как просветленный гуру.
С изрядной долей сарказма Бухер пишет об эксцессах «новой религиозности», о рыночной духовности, которая предлагает «удобно устроиться на одеяле под убаюкивающие звуки музыки, расширяющей сознание» (Bucher, 1992). Такое рыночное предложение дешевой и поверхностной духовности особенно характерно для движения Нью-Эйдж. Поэтому мы, как профессионалы, вновь и вновь оказываемся перед задачей поиска нашей собственной позиции по отношению к смыслу и бессмысленности трансперсональных феноменов. «Так что именно психотерапевты никак не могут обойти вопросы мировоззрения… Психотерапевтическая деятельность подразумевает способность быть открытым неопределенности. Человеку, много раз натыкавшемуся на „несомненное“, как корабль на рифы, необходимо научиться выдерживать неизвестность, чтобы его развитие продолжилось» (Benedetti, 1969).
Мы, помогающие профессионалы, всегда блуждаем в джунглях ценностных конфликтов. Постоянно спотыкаясь и не соответствуя терапевтическому Я-идеалу, мы все же должны не презирать себя, а, напротив, принимать в себе то, что есть, и тогда, сохраняя «дух первопроходцев», мы сможем достигнуть более глубокого эмоционального принятия наших пациентов (Suzuki, 1975). «Дух дзен» также означает, что надо не впадать в терапевтические амбиции, не стремиться к впечатляющему и скорому эффекту, а отдавать терапевтическому парадоксу «изменения неизменностью» ведущую роль в терапии. Это соответствует парадоксу дзен-искусства стрельбы из лука, согласно которому стрела тогда попадает в «яблочко», когда мы отказываемся от намерения попасть в цель. В терапии это означает, что надо доверять автономному внутрипсихическому процессу и психической саморегуляции. И в то же время терапевту необходимо сохранять контроль над своими внутренними процессами. Такая «мистическая позиция» учит нас, что как терапевтические изменения, так и религиозный опыт не могут быть «созданы», а созревают в свое время и даются нам как дар. В связи с этим вспоминается старая мудрость «medicus curat, natura sanat» («врач лечит – природа исцеляет») или выражение «deo concedente» (исцеление возможно, если на то будет «воля Божья»), которые приобретают более глубокое значение.
Юнг особо подчеркивал значение духовности, исцеления как «милости Божьей» в связи с проблемой алкоголизма. В письме одному из основателей «Общества анонимных алкоголиков» У. Вильсону Юнг писал, что алкогольная зависимость «является выражением низшего уровня духовной жажды человека, жажды ощутить полноту жизни, что на языке средневековья называлось жаждой единения с Богом» (30.01.1961, Mraz, 1994, S. 33–55).
У Юнга в 1931 г. был пациент, страдавший тяжелой формой алкоголизма, лечение которого оборвалось, потому что он не мог больше помогать этому пациенту. Расставаясь с пациентом, он подчеркнул, что ему может помочь только религиозное переживание, духовный опыт.
В письме Вильсону Юнг вспоминает о том, что алкоголь на латыни значит «spiritus»; одно и то же слово употреблялось как в значении высшего опыта, так и опаснейшего яда. Из этого Юнг выводит терапевтическую формулу: «Spiritus contra spiritum».
Сегодня мы знаем, что утрата переживания осмысленности своей жизни является ядром патологической зависимости, и исцеление невозможно без обнаружения этого смысла. 12-шаговая программа, изначально разработанная для алкоголиков, включает в себя также тему духовности и применяется сегодня при расстройствах пищевого поведения, сексуальной и лекарственной зависимости, эмоциональных расстройствах и т. п.
Речь идет о ступенях на пути духовного выздоровления, на пути к жизни, наполненной смыслом и образующей новые смыслы, к принятию высшей силы, которая больше, чем мы сами, и которой стоит доверять. На религиозном языке это означает, что мы можем лишь подготовить условия для того, чтобы «в нас проснулось божественное». «Мы можем лишь позволить, впустить… мы умеем лишь избегать встречи с Богом, как сказал Экхарт» (Jäger, 1991, S. 24). Таким образом, духовный аспект психотерапии создает задел для нуминозного переживания.
Медитация помогает людям отправиться в путь к своему внутреннему центру и открыться нуминозному опыту. Она оказывается хорошим подспорьем на духовном пути для тех, кто ищет более глубокого самопознания, кто хочет ощущать смысл. Медитация как возможность преодоления дуалистического восприятия очень важна в психотерапии. Дюркгейм пишет, что брюшной тип дыхания, в отличие от диафрагмального, способствует тому, что мы вновь чувствуем изначальный ритм, «преобразующее движение» жизни, который часто бывает блокирован у западного человека. Такое дыхание расслабляет, дает ощущение пребывания в потоке и открытость внутреннему процессу, создает возможность более зрелого отношения к внешнему миру. Возможны различные способы медитации – созерцательное восприятие текстов, звуков или своего голоса, образа стихийной энергии, а также двигательная, работающая с визуализацией и т. д. В. Курц обращает наше внимание на «значение „интегрирующей“ медитации для терапевтических отношений» (Kurz, 1986).
Медитация является также хорошим средством психогигиены и профилактики «выгорания» помогающих профессионалов, так как поддерживает баланс между внутренними и внешними ориентирами, который легко может нарушиться из-за неизбежных сложностей терапевтических отношений. В то же время медитация является отличным диагностическим инструментом в процессе целостного восприятия «ауры» клиента за пределами языковых, рациональных и эмоциональных коммуникаций.
Внутренняя тишина и сосредоточенность, достигнутая благодаря медитации, по мнению Курца, двойственна: с ее помощью мы и воспринимаем, и порождаем смысл. Тишина вдохновляет нас на интерес к миру и людям, делает нас открытыми и легко передается от человека к человеку. «Мы находим свой центр среди людей, живущих по принципу основополагающего средоточия, оступившись, наши ноги вновь нащупывают твердую почву среди людей, твердо „стоящих на земле“, мы ощущаем покой среди людей, заразительно излучающих умиротворение» (Kurz, 1986, S. 96).
При такой новой сознательной установке терапевта психотерапия не означает ни самолюбования, ни нарциссической «ярмарки тщеславия», а, напротив, приводит к критической позиции по отношению к социуму, к социальной ответственности и активности. Такая терапия не предлагает духовность как бегство от мира и эгоцентричную отстраненность, а трансцендирует границы Я, социального и экологического окружения человека. Ценности нового мировоззрения, «смысла взаимосвязанности» не отменяют старых ценностей, но дополняют и трансцендируют их. Таким образом, несмотря на приоритет внутреннего мира и его духовных содержаний, духовность не исключает и взаимодействия с материальной стороной жизни. «Молитва и работа» («actio» и «contemplatio») взаимосвязаны, поэтому терапевтическая практика должна опираться на целостную концепцию, учитывающую все уровни человеческого бытия.
Психотерапия, включающая в себя духовное измерение, исходит из того, что все феномены нашей повседневной жизни взаимосвязаны на более глубоком уровне, что существует имеющая смысл структура, «неявный порядок», их организующий. В психотерапии находится место и диалектике повседневной действительности, и конфликтам между любовью и ненавистью, и агрессии, и самоотдаче, и самоутверждению, и интеграции, которые выходят на сцену в ходе жизненной драмы, и основополагающим «откуда» и «куда».
Динамический процесс развития нашего Я опирается на вечные «несущие конструкции» Самости. Стремление к прогрессу, к «становлению» противопоставляется «бытию» за пределами пространства и времени. Но «бытие и время» являются двумя сторонами одного и того же процесса. Если у нас есть опыт глубинного душевного переживания в этой базовой данности – идентичности желаний «быть» и «становиться», иными словами, «парадокса апостола Павла» – «стань тем, кто ты есть», то мы «здоровы» с точки зрения «спасения» и наша жажда смысла утолена.