— Радуйся, что он вернулся живой, а то осталась бы вдовой с ребенком на руках, — прикрикнула на нее старуха.
Суслэнеску хотелось провалиться сквозь землю от смущения.
Каждый день Эмилия находила множество листков, покрытых мелким неуверенным почерком, и вскоре поняла, что Джеордже тайком учится писать левой рукой. Чтобы доставить ему удовольствие, она притворилась, что ничего не замечает, чтобы в один прекрасный день с восхищением заявить: «Это просто поразительно, как быстро и красиво ты пишешь».
Скрипку, на которой прежде Джеордже любил наигрывать наивные мелодии, Эмилия тщательно спрятала, но Джеордже нашел ее, и однажды, вернувшись из лавки, Эмилия услышала, как он пощипывает струны. Потом раздался сухой удар, в воздухе замер последний жалобный аккорд. Эмилия в страхе распахнула дверь и увидела, что Джеордже стоит перед поломанной скрипкой.
— Я выронил ее, — смущенно пробормотал он. — Жаль, надо было отдать какому-нибудь цыгану.
Было решено, что Джеордже отдохнет месяц, прежде чем приступит к работе в школе. Эмилия надеялась, что это время он займется хозяйством. Приближались весенние полевые работы, надо было договориться с издольщиками об обработке земли. Курятники почти разваливались. Но Джеордже не проявлял никакого желания взяться за дело.
Однажды вечером Эмилия попыталась поговорить с ним, но даже не успела толком все высказать, как суровый голос Джеордже остановил ее.
— Это меня не интересует! — отрезал он.
Эмилия застыла, сомневаясь, правильно ли она расслышала.
— Что тебя не интересует, дорогой?
— Все эти глупости! Дай мне спать!
От незаслуженной обиды слезы подступили у нее к горлу.
Суслэнеску с каждым днем чувствовал себя здесь все хуже и решил вернуться в город. Приезд в село представлялся ему теперь огромной глупостью. Если уж он решил уезжать, то целесообразнее было переехать в Бухарест, попытаться устроиться там в университете, а не похоронить себя в этой дыре среди злых, подозрительных эгоистов.
Каждое утро он входил в учительскую со страхом, ожидая, что на него набросится Кордиш. Человек этот был злобным, ограниченным и упрямым животным, и Суслэнеску с горечью рассуждал, насколько ощутительны классовые различия и как несправедливо, что всю вину сваливали на его класс, на просвещенных, утонченных и чувствительных людей, противопоставляя им таких «людей из народа», как Кордиш.
Эмилия обрисовала ему Кордиша во всей его неприглядной подлости. Старший брат Кордиша — стрелочник Кула — продал два югэра земли, чтобы дать ему возможность стать «просветителем» в родном селе. Односельчане любили Петре за то, что он пьянствовал вместе с ними, пока не сваливался под стол, подтверждая этим, что господа сделаны из того же теста. Кордиш женился на дочери кулака Марку Сими, прожив с ней до этого тайком чуть не три года. В день свадьбы он заставил жену сжечь среди улицы крестьянскую одежду, чтобы знала, что он за человек. Причиной всех несчастий Кордиша было его страстное желание стать директором школы в Лунке, переехать в большой каменный дом, где она помещалась, и остаться там навсегда. Он смертельно ненавидел Джеордже, поносил его, где только мог, бомбардировал инспекторский отдел жалобами и доносами, провоцировал расследования, которые кончались обычно лишь тем, что его же переводили в самые заброшенные деревушки уезда. Через несколько месяцев Кордиш возвращался обратно грязный, оборванный и со слезами на глазах молил Джеордже помочь ему вернуться в Лунку. Он был олицетворением и апологетом невежества, считая при этом, что пятнадцатилетняя практика сделала из него второго Песталоцци. Со дня получения диплома Кордиш ничего не читал, кроме «Альманаха православного христианина». Вспыльчивый и нетерпеливый, он жестоко избивал детей, а когда к нему для объяснений приходил отец ребенка, Петре шел с ним в корчму и угощал палинкой.
— Экий ты, право! Уж не решил ли ты вырастить из него хилого барчука? Тебя, что ли, не бил батька?
— Так-то так… но ребенок говорит, что не пойдет больше в школу.
— А ты не можешь выдернуть из ограды кол, чтобы размять ему кости?
Кроме всего прочего, Кордиш считал себя крупным музыкантом, несмотря на полное отсутствие слуха и неприятный, гнусавый, из-за полипов в носу, голос.
И все же Суслэнеску решил поближе сойтись с ним, якобы из «любопытства и желания понять его», а на самом деле из-за физического страха, который внушал ему Кордиш.
Однажды утром он пришел в учительскую и попросил Кордиша разрешить ему присутствовать на одном из его уроков, поделиться с ним опытом. Кордиш удивленно посмотрел на него и что-то буркнул в ответ. Когда они вышли из учительской, он вдруг остановился, злобно посмотрел на Суслэнеску и резко спросил:
— Что вам понадобилось здесь, в нашем селе?
Суслэнеску похолодел, смешался, потом покраснел до корней волос и решил сказать правду:
— Я бежал сюда, потому что… меня преследуют коммунисты… Господин Кордиш, я понимаю вашу настороженность и даже подозрения. — Голос Суслэнеску стал умоляющим. — Мы переживаем такие тяжелые, такие сложные времена, и нам, румынам, следовало бы… по меньшей мере помогать друг другу.
— Как? Так вы не жид?.. — удивленно воскликнул Кордиш.
— Что вы… Что вы… Я румын. Чистокровный. Из старого боярского рода, о котором упоминалось даже в хрониках.
— Выходит, боярин, — засмеялся учитель с легким оттенком уважения. — Почему же вы раньше не сказали? А Теодореску знает? — снова насупился он.
— Нет, — решительно заявил Суслэнеску. — Нет…
— Так вот, значит, как? Что же вы молчали? Пошли в класс. Мы, сельские учителя, тоже не лыком шиты. Увидите… Через часик пойдем выпьем палинки. Что же вы молчали? Я расскажу вам, в доме кого вы живете, — с таинственным видом продолжал он. — Смотрите, кабы не пронюхал, он способен… Вот оно как!.. Значит, прячетесь? Всякие чужаки нас теперь душат, будь они трижды прокляты. Ну, зайдем.
— Встать. Смирно! — завопил он, переступая порог, класса. Что с тобой Аннуца Бирэу? Почему чешешься? Грязью обросла? Садитесь все. А ты, Глигор, сходи за стулом для господина учителя. Марш!
После того как Суслэнеску уселся, Кордиш стал расхаживать между партами.
— Михай Френц! — пронзительно и резко выкрикнул он вдруг.
— Здесь! — бодро вскочил один из мальчиков.
— Отвечай прямо — знаешь или не знаешь урок? Не будем терять дорогого времени.
— Знаю, — робко пролепетал мальчуган, чувствуя, что учитель в плохом настроении.
— Тогда говори, почему молчишь? Или хочешь, чтобы я тебя попросил?
— А что… говорить, господин учитель?
— Отвечай по истории! Сегодня мы начнем с истории.
— Димитрий Кантемир был господарем Молдовы, он был очень мудрый и еще ребенком мечтал освободить страну от турецкого ига. Он подружился для этого с русским царем, но турки побили их под Стэнилешть, а его величество Кантемир бежал к русским…
— Хватит! — улыбнулся Кордиш, довольный, что ученик сумел ответить. И тут же нахмурился. — Молодец Кантемир, что не стал ждать, пока на кол посадят. Садись! Флоаря Трифон! Говори дальше.
— Нам задано про греков, — сказала девочка и вдруг вся покраснела, словно ее заставили сказать неприличное слово.
Кордиш склонился к Суслэнеску.
— Нам пришлось соединить четвертый и пятый классы, из-за недостатка помещения, зато директор с супругой расположились, как помещики. Эх, знали бы вы… сколько у меня на сердце… а молчу, потому что человек деликатный, не хочу лезть в драку на виду у всех, чтобы эти остолопы смеялись над нами.
— …и греки устраивали игры и бега несколько раз в год, а тому, кто побеждал, оказывали большие почести, разбивали перед ним ворота города и надевали ему на голову венок из листьев.
— Конечно, не на зад, — вмешался Кордиш. — Мелете, мелете, как испорченные мельницы, а не думаете. «Надевали на голову»… Куда же еще?
— А как же еще сказать, господин учитель? — стояла на своем девочка.
— Как? Венок из листьев! На лоб, телка! Садись!.. Теперь я буду диктовать! Достаньте тетради! Тихо. Готовы? Все пишут. Раз, два, три: «Не хочет косой косить косой, говорит, что коса коса». Попробуйте только что-нибудь напутать! Дальше пишите: «Вам не мячом играть, а мечом махать… Ворота вора вымазали варом… Среди роз шиповник рос… Пиши не спеши…»
Примеры такого рода в изобилии можно было обнаружить на последних страницах «Альманаха православного христианина». Дети написали и в страхе ждали, что будет дальше. Обычно Кордиш заставлял писать эти фразы на доске самых слабых и, заранее уверенный в их провале, приказывал Зинкэ Пуцу, очень способному цыганенку, бить учеников прутьями по ладоням.
— Что, не нравится, когда тебя бьет цыганенок? Учись! Цыган, а умнее вас всех! Дай ему, Зинкэ, дай еще!
Кордиш как раз собирался показать Суслэнеску, как он умеет развивать дух соревнования у детей, когда дверь бесшумно отворилась и на пороге появился Джеордже. Ученики встали, зашаркав ногами, и гнусаво протянули:
— Добрый день!
Джеордже улыбнулся, встретившись глазами с Суслэнеску, и молча прошел в глубину класса, где стояла свободная парта, махнув Кордишу рукой, чтобы тот продолжал. Впервые после возвращения он почувствовал сегодня потребность зайти в класс. Как сквозь туман, до него доносились звонкие голоса учеников. Солнечные лучи врывались в окна и золотистыми бликами перебегали по партам и стенам. Один из мальчиков, высунув от усердия язык, старался накрыть ладонью солнечного зайчика, но тот не давался, прорываясь между пальцами. Возмущенный молчанием Джеордже, который, по правилам вежливости, должен был бы прервать урок и поговорить с учителями, Кордиш решил отплатить ему за это.
— Георге Трифан! Вставай! Заснул, что ли? А ну, отвечай. Если кто-нибудь явится к тебе и скажет: «Георге, я дам тебе целый воз денег, если покажешь дорогу на Бухарест, я хочу пробраться туда, чтобы убить его величество короля румын Михая Первого?» Как ты тогда поступишь? Отвечай быстро, не раздумывай. Покажи, какой ты смышленый.