Толстый венгр вытаращил глаза и почесал лоб кнутовищем. Парень не дал ему опомниться, подошел вплотную к нему и обнял за плечи.
— Пропустите нас. Мы идем в волостное управление, чтобы выгнать оттуда Ионашку, палача трудящихся. Дружище Палли, попроси людей пропустить нас. Мы не причиним вам никакого убытка. Только вот тут, в серединочке, потеснитесь немного.
— А мне какое дело, — пожал плечами толстый венгр. — Пусть будет по-твоему.
Оба стали с криками проталкиваться сквозь толпу, за ними — человек пятьдесят крестьян. Рабочие снова запели «Интернационал», но повторяли только слова, где говорилось, что земля принадлежит трудящимся.
Казалось, страсти успокоились и впредь все пойдет мирно. Крестьяне раздались в стороны, освободив для прохода колонны коридор в несколько метров ширины. Вокруг рабочих собирались группы любопытных, изумленных тем, что те осмеливаются выступать против полковника Ионашку, занимающего пост волостного коменданта еще со времен Антонеску и запугавшего всю волость. Кто-то показал пальцем на красивую виллу с балконом, принадлежавшую адвокату Митрану. Там разместился комитет национал-царанистской партии. На балконе появилась служанка и вывесила большой трехцветный флаг, потом вышел какой-то господин и выставил огромный портрет короля Михая. Но внимание толпы привлекло другое.
Перед тяжелыми воротами из мореного дуба выстроились двенадцать жандармов с винтовками.
Рабочие, как по сигналу, хором закричали:
— Долой Брэтиану и Маниу!
— Долой Маниу и Брэтиану.
— Долой!
Все потонуло в этом крике.
Прислуга застыла на балконе с флагом в руках. Полотнище его повисло почти до земли и легло на голову одного из жандармов, который то и дело отстранял флаг штыком. Толпа пошатнулась, словно собиралась двинуться вперед, и затопталась на месте. Тогда жандармы защелкали затворами и взяли ружья на изготовку. Однако стоявшие впереди рабочие ясно видели, что винтовки у них дрожат, а сами они испуганно посматривают по сторонам. На балконе появился господин Митран. Он нервно жестикулировал и что-то кричал прислуге, вырывая у нее из рук флаг. Завладев наконец флагом, он попытался сам укрепить его, но ему это не удалось, и он отвесил звонкую пощечину служанке. Толпа возмущенно загудела и двинулась к дверям.
— Долой Маниу и Брэтиану! Долой царанистскую партию.
Жандармы размахивали винтовками, как на учении, — то прицеливались, то снова брали к ноге. Господин Митран отчаянно жестикулировал и растерянно топтался на месте, потом вытащил из кармана темные очки и напялил их на нос.
Пущенный кем-то камень гулко ударился в ворота. Жандармы застыли, опустив винтовки. Тогда на широкой кирпичной стене, окружавшей дом и сад Митрана, появилась высокая фигура человека с лохматыми, светлыми, почти белыми волосами. Силуэт ее четко вырисовывался на сером фоне неба. Человек с молниеносной быстротой выдернул руку из кармана, послышался сухой хлопок выстрела, и красный плакат, закачавшись, исчез среди моря голов. В следующую же секунду человек исчез за стеной.
Перед началом побоища Гэврилэ Урсу зашел на квартиру к Митрану. Он нисколько не уважал этого выскочку адвоката, появившегося в городке лет двадцать тому назад с одним деревянным чемоданчиком, в черном засаленном костюме, перешитом из отцовской рясы. Однако скоро о Митране заговорили. Шла молва, что он в доле с конокрадами и другими ворами. И действительно, с его помощью многим преступникам удавалось отделываться пустяковыми наказаниями. Говорили, что Митран так мастерски дает взятки, что сам король не счел бы себя оскорбленным. Через два года после приезда Митран женился на дочери владельца универсального магазина Штиглера. Девушка уже много лет страдала костным туберкулезом, что, однако, не помешало Митрану завести с ней ребенка. Женщина умерла при родах, а хилый недоношенный ребенок промучился еще всего два месяца. Митран, чтобы заглушить боль, как он утверждал, с головой ушел в политику и вступил в национал-царанистскую партию. Обходительность, присущая адвокату, и притворная терпимость к людям разных национальностей неоднократно приносили ему депутатский мандат. Во времена Антонеску он даже попал в концентрационный лагерь как франкмасон, хотя и понятия не имел, что это такое. «Ардеалул демократ» писал о нем: «…принципиальный, честный интеллигент, тесно связанный с крестьянством, блестящий ученый, непоколебимый защитник собственности». В действительности, единственным его качеством была исключительная память на фамилии и лица. Он знал в лицо каждого человека в волости, даже тех, кого встречал совершенно случайно. Поэтому когда прислуга сообщила ему, что его спрашивает Гэврилэ Урсу из Лунки, Митран принял его почтительно, а когда узнал, что тот собирается создать на селе царанистскую организацию, изобразил глубокое волнение и даже расцеловал гостя. Вместе с тем Митран был очень обеспокоен. Он знал, что коммунисты намерены прогнать «волостного коменданта», и хотел доказать всей стране, что в его округе они не смогут добиться того, что им удалось в других местах.
Цитируя, как всегда, библию, Гэврилэ пространно говорил о тяжелых временах и перечислял людей из Лунки, на которых царанисты могли бы положиться в трудную минуту. Митран кивал головой, улыбался, брался за карандаш и записную книжку, чтобы сделать заметки, но тут же словно забывал об этом. В самом деле, за последнее время он мало интересовался вопросами местной организации, а большую часть времени проводил в Араде, где партийные вожаки готовили ряд тонких махинаций для смещения барона Паппа, ошибки которого причинили большой вред. Конечно, Митран не надеялся занять место барона, он здраво смотрел на вещи и не мог питать подобных иллюзий. Однако он знал, что пользуется расположением молодого крыла партии, а теперь наступил момент решающих ударов и комбинаций, для которых требовались хитрость и смелость, а не старческая прямолинейность барона.
Гэврилэ вдруг почувствовал, что говорит впустую, хотя лицо адвоката не изменилось. Старик спокойно замолчал — он мог бы вообще не говорить. В камине весело потрескивал огонь, освещая большую сумрачную комнату, и красные блики его отражались в стекле на письменном столе адвоката. «Какое им дело до всего этого, — печально подумал Гэврилэ. — У них свои дела и свои мысли». Он пожалел, что приехал и оставил дочь внизу на кухне, как служанку. Мелькнула мысль, что все его проповеди о человеколюбии напрасны и бесполезны.
— Знаете что, сударь? — почти зло сказал он. — Внизу, в кухне, меня ждет дочь. Думаю, ей наскучило торчать там.
— Да что же это я, господин Урсу? Разве это возможно? Прошу вас, позовите ее. Все, что вы рассказываете, очень интересно. Пусть накажет меня бог, — хитро улыбнулся Митран, — если не грех, что вы такой… такой… образованный человек и копаетесь в земле.
Адвокат вызвал прислугу и приказал ей немедленно пригласить мадемуазель Урсу.
— Что бишь я хотел сказать?.. — с улыбкой обернулся он к Гэврилэ. — Все-таки кто-нибудь должен заниматься и земледелием.
— Да, конечно, — согласился Гэврилэ.
Мария вошла красная, напуганная. Весь день ее преследовал страх. Она не могла понять, зачем отец взял ее с собой в город. Этого он никогда не делал. Несомненно, он что-то узнал. Тогда почему не скажет, чтобы разом покончить с этим? Лучше броситься в колодец, чем ждать так, в страхе и страданиях. Начался второй месяц беременности, ее мучила тошнота, и скоро она уже не сможет ничего скрыть. И тогда, господь милостивый, если ее не убьет Гэврилэ, то задушит Эзекиил. Брата она боялась, пожалуй, даже больше, чем отца, испытывая перед ним какой-то животный ужас. Когда Мария сталкивалась с Эзекиилом в доме или у колодца, тот смотрел на нее злобными, сверкающими глазами и, криво улыбаясь, что-то ворчал себе под нос.
Мария присела на краешек стула. И когда отец сказал холодно и твердо: «Это я позвал тебя сюда», — почувствовала, как все ее тело обдало жаром.
Митран начал нервничать, уж не напрасно ли эти кретины из Арада напугали его?
— Стаканчик вермута? — учтиво предложил он.
— Нет! — отказался Гэврилэ.
— Чашечку кофе?
— Нет.
— Ну, наконец, пирожное?
— Нет.
Неожиданно дверь широко распахнулась, ударившись о стену, и вошел высокий, очень худой человек с длинными светлыми волосами, засунутыми под воротник кожаного пальто. Его небритое лицо напоминало неоструганную доску.
— В чем дело? — вскочил Митран, задрожав от негодования.
— Ты, Митран? Какого дьявола ты торчишь тут?
Заметив Марию, он зло усмехнулся.
— Пардон, красавица.
Митран позеленел. Так вот как они начинают. Хотят убить меня. Хорошо еще, что здесь этот мужик… Или, может быть?..
— С кем имею честь? — пролепетал он.
— Я тот самый… понимаешь? Из усадьбы… Тот самый, красавчик…
Митран так перепугался, что Гэврилэ понял, — прибывший, должно быть, очень высокопоставленное лицо.
— Как приятно… Какая честь. Прошу вас…
— Большевики двинулись со станции. Идут, чтобы выбросить нашего дражайшего Ионашку. Что вы подготовили?
— Уважаемый господин…
— Короче.
— Уважаемый господин, я… я объясню вам… Дела неважные. У нас здесь было несколько студентов-медиков из Клужа. Вчера они уехали… Это очень печально, но мы можем рассчитывать только на…
— Эх вы, кабинетные крысы.
— Так мы пойдем, — медленно поднялся Гэврилэ. — Ежели выберете время, приезжайте к нам, поговорите с людьми, объясните, что мы хотим, чтобы не поддались на обман голодранцев…
Сквозь двойные рамы в комнату проник приглушенный гул надвигавшейся толпы.
— Что же нам теперь делать, господин? — пробормотал Митран.
— Я скажу, что делать. Если все такие же идиоты, как ты, мне лучше всего смыться в Германию или Испанию. Разве так готовятся такие дела? Что я скажу «развалине»?
— Простите, кому?
— Да этому… графу… У меня восемь человек. Восемь раз по двадцать — сколько будет?..