В действительности же это объяснялось арестом Выслана. Наспех сколоченная им случайная группа журналистов рассыпалась. Шендря перешел в одну из фракций либералов, учителя гимназии, которые прежде охотно сотрудничали в газете, теперь побаивались писать. Но самым опасным, по мнению Спинанциу, были правдивые слухи, циркулировавшие в связи с арестом Выслана. В руководящих кругах партии поговаривали, что журналист пытался шантажировать самого Паппа, выжать из него крупную сумму денег, а барон ускорил арест Выслана, хотя в руках у того были документы, крайне невыгодные для многих царанистских руководителей. Ко всему этому прибавлялся уход из партии Сальватора Варга, который во всеоружии перешел во фракцию Александреску и был назначен помощником бургомистра.
Продолжая поправлять мягкий пушистый плед, Спинанциу поглядывал на красный, изрезанный морщинами затылок Пику, который сидел рядом с шофером и, покачиваясь на мягком кожаном сидении, как загипнотизированный, смотрел на руль и приборы.
— Надеюсь, тебя не укачивает? — спросил Спинанциу, чтобы нарушить молчание и отогнать беспокойные мысли.
— Чего? — повернулся к нему Пику, вытаращив от неожиданности глаза. — Нет, все в порядке.
Появление Пику два дня назад на квартире барона Паппа произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Пику привез письмо, в котором царанисты из Лунки предупреждали барона о намерении коммунистов захватить его поместье. Папп долго и недоверчиво смотрел на смущенного, но уже успевшего клюнуть Пику, потом подверг его настоящему допросу и наконец заявил, что «тут возможна провокация». Когда же присутствовавший при разговоре доктор Гуяшиу подтвердил, что поместье Зеринд в волости Лунка согласно закону о земельной реформе должно быть экспроприировано, барон многозначительно подмигнул (хотя эта многозначительность никого уже не вводит в заблуждение) и заявил, что, во-первых, коммунисты никогда не осмелятся пойти на такой шаг, а во-вторых, все настолько хорошо улажено с уездными властями, финансовыми органами и министерством земледелия, что в этом отношении положение «можно считать безупречным, а все замыслы коммунистов иллюзорными». Но в тот же день в «Патриотул» появилась резкая передовая, в которой разоблачались махинации барона и назывались по именам все его сообщники. Тут же высказывалось требование, чтобы все они были отданы под суд как саботажники проводимой правительством аграрной реформы. Тогда на глазах всего руководства царанистской партии произошла тяжелая сцена: барон, который до 23 августа[25], искусно маневрируя, мастерски выходил из самых трудных положений, вселяя уверенность в других, теперь вдруг пронзительно заверещал. Голос у него оказался тонким, визгливым, и казалось, что он не кричит, а плачет. Барон вконец разволновался, изрыгал бессвязные ругательства, потом ему стало плохо, и пришлось вызывать врача. Но старик не стал дожидаться приезда доктора, а приказал Спинанциу, которого за последнее время неизвестно почему приблизил к себе, немедленно следовать за собой, влез в машину и помчался прямо на квартиру к генералу Белеге. Генерал Белега, бывший префект Арада, командовал теперь кавалерийской дивизией и, по мнению царанистских кругов, блестяще умел поддерживать «боевой дух» во вверенных ему войсках. Дивизия почти не нюхала пороху и поэтому сохранила весь свой первоначальный состав. Офицеры, все как на подбор молодые и красивые, сыновья благородных семей, обожали короля, который даже присутствовал на торжестве последнего выпуска. Этот «блестящий дух» проявился, в частности, и 8 ноября, когда кавалерия рассеяла, не применив оружия, коммунистическую манифестацию, а офицерам удалось спасти гимназиста, тяжело ранившего из револьвера партийного активиста. Генерал Белега был также членом Союзной Контрольной Комиссии, и, по расчетам царанистских вожаков, могло пройти еще немало времени, прежде чем его начнут преследовать за то, что он был префектом при Антонеску.
Папп со Спинанциу прибыли на новую виллу, которую Белега отстроил только этой весной, и бурей ворвались в гостиную, где генерал беседовал с двумя английскими офицерами, навестившими его проездом в Венгрию. Напуганный искаженным лицом барона, Белега бросился к нему навстречу, почти насильно усадил в кресло и налил виски. Папп разом опрокинул бокал, но поперхнулся и закашлялся, весьма сконфузив этим хозяина. Генерал начал представлять барона в самых почтительных выражениях невозмутимым англичанам но Папп, не знавший ни одного английского слова, потерял терпение, перебил его и спросил, понимают ли господа союзники по-французски. Офицеры слегка кивнули головой, и Папп стал рассказывать о «бессовестной коммунистической провокации». После нескольких фраз он, незаметно для себя, перешел на немецкий язык и, почувствовав себя в своей стихни, стал колотить кулаком по столу, ругаться, как студент, и требовать от генерала нескольких эскадронов, чтобы проучить мужиков. Потом он обратился за сочувствием к англичанам и рассказал им, что у него в поместье побывал один из видных редакторов «Таймс», в честь которого барон даже вывесил на доме британский флаг. Спинанциу вспотел от стыда, видя затруднительное положение генерала, но Белега — неплохой дипломат — объяснил барону, что вмешательство войск причинило бы большой ущерб не только делу царанистов, но и армии, которую следует оберегать от коммунистических контрударов, тем более что в распоряжении коммунистов имеются добровольческие дивизии. Англичане кивали головами с такой же готовностью, как они делали это, слушая бессвязные жалобы барона. Неожиданно барон снова принял свой обычный сдержанный и надменный вид, и Спинанциу не удержался, чтобы в тысячный раз не восхититься им. «Конечно, старик чуточку одряхлел, но он умеет проигрывать и побеждать не как спортсмен (что было бы поверхностно и по-мальчишески), а как опытный «политический деятель».
Через четверть часа барон встал, протянул два пальца сначала генералу, потом англичанам и уехал. В машине он все время молчал и только дома, поднимаясь по лестнице, остановился и взял Спинанциу за пуговицу.
— Это не генерал, а дерьмо, — сказал он с горькой улыбкой. — Из-за таких людей нам будет труднее выиграть сражение. Вас же я очень ценю. А теперь пойдемте ужинать.
За ужином было тоскливо. Разговор не клеился, только Гуяшиу, который за последнее время стал пить сверх всякой меры и терял голову после третьей рюмки, пытался развлечься, заставляя Пику глотать чудовищную мешанину из всяких вин и рассказывать скабрезные истории из жизни села. Пику смотрел на него с упреком и отвращением. Он думал лишь об одном — как завести разговор с этим старым бароном об имении, о себе и Гэврилэ. Совершенно иначе представлял он себе председателя арадской организации царанистов. Но поговорить пока не удавалось, барон сидел далеко, на противоположном конце стола и к тому же, вероятно, был туговат на ухо, как большинство дряхлых старцев. Неожиданно барон спросил его, сколько в Лунке царанистов.
— Чего? — переспросил Пику, а когда ему разъяснили, о чем спрашивает барон, сделал печальное лицо.
— Село наше, господа, бедное, а бедняки, сами изволите знать, стоит коммунистам поманить их землей, валом валят к ним. Дураки, что с ними поделаешь? Я в Лунке вроде председателя, хоть выбрали Урсу, потому как у меня чахотка. У нас есть еще учитель Кордиш, священник отец Иожа и Клоамбеш, да вы его знаете.
— Эти по крайней мере не перейдут к фракционерам! — иронически заметил барон, и улыбка, вызванная словами Пику, мгновенно растаяла на лицах гостей. Намек барона был обидным, но не лишенным оснований, — в эти тяжелые времена царанистскую партию покинули многие.
Барон, который обычно ложился очень рано, на этот раз отпустил гостей только после полуночи. Уходя, он распорядился уложить Пику в одну из комнат для прислуги, а Спинанциу предложил с самого утра прийти к нему в кабинет.
На следующее утро в «Патриотул» появилась новая резкая статья, и Спинанциу застал барона за газетой. Всю ночь адвокат ломал себе голову в поисках выхода и пришел к выводу, что барону следует пойти на попятную. Выступить против реформы с принципиальных позиций было невозможно, а попытки сорвать ее скомпрометировали бы многих лиц и самую царанистскую партию, что было особенно рискованно теперь, накануне выборов. Вся трудность состояла в том, как высказать все это Паппу и, не ущемив его гордости, намекнуть, что пора уступить дорогу молодежи. Старая политика кабинетных интриг и комбинаций была обречена на провал. Конечно, разногласия между русскими и Западом обострятся, но не так скоро, как надеется барон.
— Итак, что вы решили? — осторожно спросил Спинанциу.
— Дорогой друг, собирайтесь, мы поедем в имение. — Старик постучал длинным, костлявым пальцем по газете. — Вы понимаете, дорогой, мы не можем в данном случае пожертвовать своим авторитетом. Я поставлю все село на службу нашему делу. Через полчаса мы выезжаем.
Спинанциу согласился, не зная, как отказать старику. Кроме того, он надеялся разгадать по пути намерения барона, но, как только они выехали за пределы города, надежда его угасла — старик закрыл глаза и преспокойно уснул.
Два часа машина мчалась по шоссе, затем свернула на узкую, но хорошую дорогу, посыпанную мелким щебнем и обсаженную молодыми тополями. Барон открыл глаза, бодро улыбнулся и толкнул в спину шофера, чтобы тот прибавил скорость.
— Не знаете ли вы, дорогой Спинанциу, православное это село или униатское?
— Понятия не имею, — раздраженно пожал плечами Спинанциу.
Новая затея барона. Словно разделение церквей имеет сегодня такое же значение, как и в 1700 году. Чепуха!
— Послушайте, Спинанциу, — ткнул его Папп в бок пальцем, — вы помните латынь?
— Нет… то есть постольку, поскольку…
— Красивый язык! Gallia omnia divisa est in partes tres…[26] Divisa!
Уткнувшись носом в стекло, Пику пожирал глазами прямую дорогу, деревья, поля. Он не представлял себе, что поместье барона так велико, и теперь встревожился: конечно, старик не захочет расстаться с таким богатством.