Эмилия вздрогнула, словно отгоняя от себя эти мысли; они с Джеордже были вместе и наконец одни, а остальное не имело теперь никакого значения.
— Почему у тебя все время такой удрученный вид, Джеордже? — спросила она, взяв мужа под руку.
— Совсем не удрученный. Откуда ты это взяла?
— Тогда озабоченный. Не стоит, милый… Все уладится. Ты не должен так переутомляться… Тебе нужен отдых…
— Зачем, Эмилия?
— Чтобы забыть, — собравшись с духом, ответила она.
Джеордже как-то странно взглянул на нее.
— А ты уверена, что я хочу забыть?
— Конечно, хочешь… Каждый человек стремится забыть о прошлом и жить только завтрашним днем. Ты разве не знаешь этого?
Джеордже пожал плечами и усмехнулся.
— Возможно.
Они дошли до поворота. Здесь, на принадлежащей Гэврилэ Урсу земле, рос древний дуб. Гэврилэ не хотел его рубить, хотя корни дерева высасывали всю влагу вокруг. Он утверждал, что дуб приносит счастье селу. В ветвях дерева звучал неумолкаемый птичий гомон. Эмилия вдруг почувствовала себя очень счастливой. Ей захотелось посидеть с Джеордже под дубом. Сидеть вместе и молчать.
— Ты знаешь, я долго думала и убедилась, что ты прав во всех своих действиях. Во всех, понимаешь? Эта маленькая страна…
— Тс-с, — Джеордже прикрыл ей рот ладонью.
Суровая ласка взволновала Эмилию, и она покраснела, боясь, что он догадается об этом.
— Почему ты не даешь мне сказать? Вот, например, бедняки крестьяне. Мы живем в селе столько времени и знаем их. Кто, кроме тебя, подумал об их участи, пришел им на помощь?
— Эмилия, не надо…
— И я спрашиваю себя — будут ли они признательны? Люди такие…
— Довольно, довольно, — сурово прервал он. — Прошу тебя…
— Понимаю, дорогой мой, ты это делаешь не ради благодарности. Я так хорошо знаю тебя.
— Какой же я, по-твоему? — склонив голову, спросил Джеордже.
Эмилии показалось странным говорить о муже после стольких лет совместной жизни, но отступать тоже не хотелось.
— Ты добрый, добрый… до глупости, — пробормотала она, еще сильнее сжав его руку. — Я никогда не знала об этом. Мне казалось, что… Знаешь, Джеордже, ты будешь смеяться, но мне кажется, что я долго, очень долго побаивалась тебя.
— Да ты не знаешь, что говоришь, — засмеялся он.
— Когда я вспоминаю, сколько испытаний выпало на твою долю…
Глаза Джеордже снова помрачнели, он хотел освободить руку, но Эмилия не выпустила ее.
— Не говори больше об этом. Прошу тебя… Не надо…
— Хорошо… если ты так хочешь. И все же я благодарна тебе. Знаешь… благодарна за то, что ты… рассказал нам… А это ничтожество, которое ты привез с собой, предпочло тебе Кордиша. Глупые, подлые людишки. Мне жалко той еды, которую я скормила ему… Он этого не заслуживает.
— Не думай больше о нем. Это несчастный человек…
— Какой же он несчастный? Это предатель…
— Да, — кивнул Джеордже, — но совсем не в том смысле, как думаешь ты. Дело совсем в другом, и он не виноват. Он виновен не больше, чем я в свое время.
— Что ты говоришь? — воскликнула Эмилия. — Как ты можешь сравнивать себя с…
Ее не интересовали ни его сравнение, ни странное мнение Джеордже о самом себе — вокруг было так хорошо, и звук его голоса значил для нее больше, чем все идеи, которые он излагал.
— Мы все виноваты, Эмилия, хотя не по своей вине, Суслэнеску до сих пор не понимает, что…
— Что он не понимает? Этот отвратительный барчонок заодно с врагами народа.
Эмилия так решительно произнесла эти слова, что Джеордже с удивлением взглянул на нее. Это порадовало ее. «Пусть думает, что я живу его мыслями. Пусть».
— Ты права… Но он считает, что поступает правильно… Ты говоришь «барчонок». Не забывай, что мы еще не дожили до того момента, когда люди будут стыдиться, что они принадлежат к барам или буржуазии. Стыдиться или бояться…
Эмилии хотелось смеяться, схватить Джеордже за волосы, притянуть его голову к губам. Какую связь имело все это с их жизнью и счастьем, с тем, что они снова вместе. Мужчины бесчувственны. В этот момент Эмилия была счастлива, что она женщина.
— А если коммунисты придут к власти, как будет? — серьезно спросила она. — Думаешь, они не люди?
— Напротив. Именно люди…
— Но война испортила людей. Каждый стремится лишь к собственному благополучию и не думает о других.
Джеордже нагнулся и удивленно заглянул Эмилии в глаза.
— Эмилия, ты меня поражаешь. Ты искренне считаешь, что грех жить только для себя?
— Конечно. Возьми, к примеру, попа Иожу. Мы трудились, обучили несколько поколений детей, а он? На что нужен священник? Чтобы распевать свои молитвы по воскресеньям — пасхальную или отходную? Нахватал земли и ничего не делает. Знаешь, пока ты воевал на фронте, он тут наживался и богател. Справедливо это?
— Спасибо тебе, — прошептал Джеордже.
— За что? — удивилась она, едва удерживаясь от смеха.
— Мне так легче…
«Этого-то я и хочу, — чуть было не крикнула Эмилия. — Только этого, и ничего больше».
— Я всегда буду с тобой…
Эмилии захотелось заплакать, когда она увидела, что на глазах у Джеордже выступили слезы. «Вот то, чего я ждала, то, на что надеялась, — думала она. — Теперь все останется позади. Словно ничего не случилось… нет больше этих лет, мы снова нашли друг друга. Мы немного состарились, изменились, но счастливы больше, чем прежде».
— Не говори больше ничего, — шепнула она, видя, что Джеордже собирается что-то сказать. — Пошли… пойдем домой. — И Эмилия потянула мужа за собой.
Джеордже молча шел рядом, пока молчание не стало тягостным для Эмилии. «Теперь его очередь найти что-нибудь, — подумала она, и где-то в глубине души снова зашевелились беспокойство и страх, что все это лишь обман. — А если я отпущу его руку, заметит он или нет?» — Эмилия украдкой следила за сухим, напряженным и таким дорогим для нее лицом с застывшей на нем улыбкой.
— Джеордже, — наконец решилась она. — Чем ты так озабочен все это время? Почему не поделишься со мной? Имей в виду, что я полностью разделяю твои демократические взгляды и согласна со всем, что ты сказал тогда, со всем.
Джеордже остановился так резко, что от неожиданности Эмилия выпустила его руку.
— Я не могу так жить дальше… Я должен был давно сказать тебе об этом, но у меня не хватало… — Джеордже передернул плечами, и в глазах его сверкнул холодный огонек. — Мне было трудно… боялся за тебя…
— Господи боже мой, — зашептала Эмилия и побледнела.
— Это не то, что ты думаешь, — грустно и устало улыбнулся Джеордже. — Это более серьезно…
Эмилия вся дрожала, ей хотелось закрыть глаза и крикнуть: «Молчи… не надо…» Она страшно испугалась, и какую-то долю секунды ей казалось, что давно знала об этом, знала с первой ночи. Она не раз слышала о таких случаях, так бывало и после первой войны, — люди связывались на фронте с другой женщиной, возвращались домой, пытаясь наладить старую жизнь, а потом окончательно оставляли семью.
Ярость сдавила горло Эмилии. Только женщина могла так изменить его, а он лгал ей… Кто знает, может все его рассказы — сплошная выдумка. Как она раньше не заметила — слишком бессвязными и бессмысленными были все эти истории.
— Говори, — тихо сказала Эмилия. — Я… готова выслушать любое. Я привыкла.
— Я больше не могу так жить, — мрачно повторил Джеордже. Что-то, казалось, мешало ему продолжать. — Эмилия, нам… нам придется… отдать землю…
В первую минуту Эмилия чуть было не рассмеялась — такими нелепыми показались ей слова мужа. Она ждала ужасных признаний, смертельного удара, а услышала какую-то чепуху.
— Почему? — спросила она, стараясь казаться серьезной и внимательной. — Зачем нам продавать землю теперь, когда деньги так падают в цене?
— Ты не поняла меня, — глухо отозвался Джеордже. — Я сказал, не продать, а отдать.
— Кому? — машинально спросила она.
— Людям… Крестьянам.
— Но почему же? — с недоумением повторила Эмилия. — Почему мы должны ее отдавать?
Джеордже пожал плечами.
— Ты ничего не поняла, Эмилия. Я рассказал тебе обо всех моих злоключениях, но ты не поняла главного — мне стало так стыдно самого себя, что… Полжизни прожил я мелочно и слепо… Мы лишь наживали, копили… и это оторвало нас от людей… от всего, ради чего стоит жить.
Эмилия смотрела широко открытыми глазами в лицо мужа и по-прежнему ничего не понимала.
— Эмилия, — почти с отчаянием произнес он, — что мы оставим… после себя?
Но Эмилия молчала, полуоткрыв рот.
— Я мог так жить и быть довольным, потому что не знал. Теперь знаю, и больше не могу. Я давно хотел сказать тебе об этом… Даже вчера вечером, но заранее знал, что ты не поймешь меня…
Джеордже протянул руку, чтобы обнять жену за плечи, но та инстинктивно отшатнулась, и он покачал головой.
— Эмилия, я не могу смириться с мыслью, что Митру, сознание которого просыпается теперь к жизни, мой слуга. Это невыносимо, просто кричать хочется.
Но Эмилия не понимала; с глубоким внутренним волнением она улавливала в тоне мужа что-то вымученное, искреннее, идущее из самой глубины души. Так он еще ни разу не говорил с ней.
— Через несколько лет ты все поймешь… Я уверен в этом… А теперь не можешь, я знаю. А пока, — голос Джеордже снизился почти до шепота, — пока ты должна полностью довериться мне… потому что я много выстрадал.
Неожиданно Эмилия вся вспыхнула от возмущения. Джеордже увидал, как жарким румянцем зарделись ее щеки, как засверкали гневом глаза.
— А разве я не страдала? Одна… женщина… неприспособленная… Унижения, одиночество. Выходит, ты один страдал? И за эти страдания мы должны лишиться всего, что нажили, раздать, что заработали своим трудом. Кому? — Эмилия задыхалась от негодования. — От тебя потребовали этого в России?
— Нет, — быстро ответил Джеордже. — Никто не требовал от меня ничего подобного.
— Ты сошел с ума! — закричала Эмилия, но голос ее затерялся в просторах полей, залитых теплым весенним солнцем. — Разве мы не работали? Разве украли у кого-нибудь эту землю? Разве не собирали монету за монетой, чтобы обеспечить себе спокойную старость?