— Выходите через другую дверь! — шепнул Арделяну. — Нас здесь убьют. Теодореску, револьвер при тебе?
— Нет… Дома.
Кто-то всем телом навалился на дверь.
— На помощь, спасите! — заверещала Фогмегойя.
— Молчи, или голову проломлю, — прозвучал в ответ незнакомый грубый голос.
— Выйдем и рассеемся по дворам, — шепотом предложил Арделяну. — Быстро! За мной!
Когда Глигор открыл дверь, какой-то коренастый человек попытался перерезать ему путь. Глигор ударил незнакомца обоими кулаками и почувствовал, как глухо хрустнули кости.
Суслэнеску вскочил, весь мокрый от пота, но ноги его подкосились. Он упал на колени, ударившись лбом в спинку кровати, быстро перевернулся на живот и заполз под нее. Накопившаяся там пыль превращалась в грязь под его мокрыми от испарины руками. Дверь затрещала и с грохотом упала на стол. Зазвенели осколки лампового стекла, темноту прорезал зеленоватый луч фонарика.
— Сюда, — рявкнул Баничиу. Он в два шага пересек комнату и споткнулся о лежавшее на полу тело. Это был Эзекиил. Он стонал, закрывая ладонями лицо.
— Они прыгают через забор… Вон, смотрите, — простонал тот, распространяя запах цуйки. — Глазам больно…
— Вставай, пошевеливайся, — рванул его за руку Баничиу.
Эзекиил, ползая на четвереньках, стал искать в пыли револьвер. Ворвавшийся в это время в комнату Пику налетел на него, выругался и закричал, что надо спешить, иначе беглецы спрячутся в каком-нибудь доме. В несколько прыжков они пересекли садик Фогмегойи, вскарабкались на колючую живую изгородь и спрыгнули в чужой двор. Тем временем беглецы перелезали через забор, отделявший двор от улицы, и их фигуры четко вырисовывались на фоне освещенного луной неба. Баничиу остановился, положил револьвер на локоть левой руки и выпустил две пули, но не попал, — сердце билось слишком сильно из-за быстрого бега. Тотчас же все окрестные собаки залились бешеным лаем; где-то открылась дверь, и хриплый, недовольный голос спросил:
— Кто там стреляет, черт побери?
В соседних домах стали зажигаться огни, в одно из окон высунулась взлохмаченная голова.
— Вперед! — крикнул Баничиу и бросился бежать, но, достигнув высокого забора, не смог перепрыгнуть. Эзекиил, хлюпая носом и растирая по лицу кровь, подставил руки, помог ему и сам перелез через забор вслед за Баничиу.
Дом соседа Фогмегойи стоял на холме. С противоположного ската его слышался глухой топот беглецов и шум осыпавшихся из-под ног комьев земли.
— Теперь они наши! — гаркнул Баничиу, спрыгивая с забора.
Холм извивался, как жирная змея, следуя всем изгибам Теуза, и уходил к лесу, где постепенно опускался. Эзекиил хотел перебраться через холм, но Баничиу остановил его.
— Не лезь! — спокойно приказал он. — Побежим по этой стороне, а когда поравняемся, перевалим и возьмем их, как из мешка. Вперед, рысью! — скомандовал он и побежал, по спортивному прижимая локти к туловищу.
— Только бы не удрали в лес, — запыхавшись, проговорил Пику, с трудом поспевая за остальными. У него болела грудь, и им овладел страх: «Ежели бы прикончили их в доме, тогда другое дело, а так…» — думал он. Ему казалось, что, чем больше они отдаляются от села, тем громче слышится лай собак и даже набатный гул церковного колокола.
Блотор же, наоборот, радовался:
— Даже лучше… если в лес углубятся, — бормотал он на бегу. — Я там каждую тропинку знаю.
Баничиу без устали бежал впереди, волосы его развевались по ветру. Дышал он ровно и чувствовал во всем теле огромное возбуждение. По временам он прислушивался к топоту за холмом. Беглецы были уже недалеко.
Простоволосая, в одной рубахе, Фогмегойя босиком выбежала на улицу, уселась на землю, чтобы набраться сил, и принялась кричать, словно ее резали. Но в этом уже не было надобности. Напуганные выстрелом крестьяне, перекликаясь, выбегали из домов. Старуху окружили, подняли и отвели в дом, обнаружив там окровавленного Суслэнеску. При виде заполнивших комнату людей он настолько растерялся, что едва смог рассказать о случившемся и тут же лишился чувств.
Павел Битуша, который жил поблизости от церкви, кинулся, чтобы ударить в набат.
— Беда! — кричал он на всю улицу. — Поднимайтесь! Беда!
По пути Битуша колотил кулаком во все окна и сильно порезался, разбив несколько стекол. Вскоре он выбился из сил. В голове шумело. Выбежав на главную улицу, где уже гудел народ, Битуша увидел у церкви маленькую зеленую машину с зажженными фонарями. Люди то возникали в яркой полосе, то вновь исчезали, поглощенные тьмой. Ничего нельзя было понять, все кричали, толкались. Стараясь пробиться сквозь окружавшую толпу, Битуша принялся наугад колотить руками и ногами, пока не оказался у самой машины. Кое-как ему удалось объяснить Митру, сидевшему рядом с незнакомым молодым человеком в очках, что какие-то люди убивают за селом директора и Арделяну.
Митру, словно подброшенный, пружиной выскочил из машины и, пригнув голову, тараном врезался в людскую толпу.
— Битуша, — закричал он, выбравшись из толпы. — Беги в примэрию. Выводи лошадей… В погоню, братцы…
— Они побежали вверх по холму, к лесу, — объяснил Битуша. — И Глигор там…
— Машина там пройдет? — спросил незнакомец в очках.
Но Митру уже не слышал его. Он перепрыгнул через канаву и побежал к дому священника. Здесь он принялся, крича и ругаясь, колотить в темное окно, пока оттуда не появилось заспанное лицо Иожи.
— Ключ от церкви! Живо! — крикнул Митру.
— На что тебе ключ?
— Заткнись и давай ключ, или убью. Всех изничтожу, ежели случится что-нибудь с господином директором.
— А что с ним может случиться?
— Давай ключ! — рявкнул Митру и замахнулся.
Поп сразу же исчез, но тут же вновь появился с огромным ржавым ключом.
— Бегите за лошадьми, братцы. Прихватите оружие, у кого есть, — приказал Митру окружавшим машину крестьянам.
Он с трудом, дрожащими пальцами открыл замок и кинулся в церковь. Внутри было темно. Митру ощупью добрался до гнилой лестницы, которая вела на колокольню, и на четвереньках, стукаясь головой о балки, полез вверх. Оказавшись наконец наверху, он принялся размахивать руками, пока не наткнулся на веревку большого колокола. Надтреснутый рев колокола оглушил Митру. Веревка неожиданно рванула его вверх и отбросила к стене, но Митру не выпустил ее, да и не мог бы этого сделать: пальцы свела судорога. Он бил в колокол, пока не подумал, что вся деревня должна быть уже на ногах. Потом кинулся к лестнице, споткнулся и скатился вниз головой. В голове мелькнула одна мысль: «Кажется, цел». На улице Митру уже ждали несколько крестьян с лошадьми. Вскоре появился Павел с четырьмя конями примэрии и Бикашу, который тянул его за подол рубахи.
— Не дам лошадей, не могу дать, испортишь, — твердил сторож. С меня взыщут, а я человек бедный, не дам лошадей, они норовистые — покусают. Послушайся, Павел, побереги себя, все равно не сядешь без уздечки.
Митру вырвал у кого-то из рук автомат и прыгнул на спину вороного жеребца.
— Сколько нас? — спросил он.
— Человек девять наберется.
— Вперед, к лесу!
Люди, стоявшие вдоль дороги, едва успели посторониться. Пронзительно закричал задетый лошадью ребенок.
Потом в наступившей тишине снова загудел колокол. Кто-то залез на колокольню и звонил непрерывными, частыми ударами. Из домов продолжали выбегать разбуженные набатом крестьяне.
Когда над деревней поплыл гул колокола, Эмилия читала в кухне. Старуха уже была в постели.
— Горит где-то, — сказала Анна. — Слышишь, набат! О господи, сколько несчастий посылаешь ты на головы бедных людей.
— Замолчи, мама, — прошептала Эмилия.
Когда Эмилия была еще маленькая, в деревне загорелся дом, и она вместе с другими детьми побежала смотреть. После того как крестьянам удалось погасить пожар, из дому вынесли два обугленных обрубка, сохранивших форму человеческих тел. Запахло горелым мясом. С тех пор каждый раз, слыша набат, Эмилия начинала дрожать от страха и отвращения.
— Я пойду лягу, мама. Что-то нездоровится, и голова болит.
Но не успела она раздеться, как во двор ворвалась толпа крестьян; люди стали ломиться в кухню. Параска, жена Кулы, кинулась к Эмилии и, обняв, залилась слезами.
— Беда, барыня, беда… Убивают господина директора.
Эмилия ошеломленно смотрела на нее, ничего не понимая. Потом побледнела как полотно и схватилась за стол, чтобы не упасть.
— Кто? — пробормотала она.
Все сразу закричали, и в комнате поднялся невероятный шум. Женщины причитали, сжимая ладонями голову, одна села на пол и билась лбом о колени.
— Тишина! — крикнула Эмилия строго и отчетливо, как в школе.
— Госпожа… напали какие-то бандиты… Стреляли в них… Теперь погнали к лесу… Убьют… Это они за землю… Госпожа, за землю…
— Это люди Паппа или самого черта… Они убьют нашего директора…
Эмилия бросилась к Параске, схватила ее за ворот и стала с яростью трясти.
— Что случилось? Говори толком сейчас же.
Стоявший у дверей и скрытый спинами остальных паренек рассказал все, что знал.
Не дослушав его, Эмилия бросилась в комнату старухи. Там она натолкнулась на Анну, которая пыталась встать с постели, обняла ее и зарыдала.
— Мама, это я убила его. Я! Я! Я!
— Госпожа Эмилия! — кричала из кухни Параска. — Дорогая! Митру с людьми на лошадях поскакал в погоню за бандитами… Они их догонят… Клянусь богом и детьми, догонят… Ведь на лошадях они…
Эмилия сорвала со старухи черный шерстяной платок и, растолкав людей, побежала по улице.
— Люди добрые! Помогите! На помощь, люди добрые! — кричала она на бегу. — Защитите директора… мужа…
По лицу Эмилии текли слезы. Она потеряла платок, с ноги слетела туфля, а она все бежала, чувствуя под ногой острые камни дороги.
— Спасите его, — продолжала кричать Эмилия слабеющим голосом. — Что же вы медлите? Ради бога, не дайте его убить…
Кто-то попытался ее удержать, но она ударила его кулаком в лицо и побежала дальше вдоль улицы, расталкивая крестьян, которые растерянно метались по деревне. Набат продолжал гудеть. На секунду он смолк, и тогда издалека донесся сухой треск выстрелов. Потом тишина — и снова мерный гул колокола.