Поскольку он ничего не говорит, я начинаю рассматривать картины, развешанные на стене, с их яркими, энергичными цветами и широкими мазками. А рядом с его письменным столом – глазам своим не верю – висит карандашный набросок женщины с растрепанными волосами и озорными глазами, одетой в широкое кимоно.
Я узнаю этот рисунок, во всяком случае, думаю, что узнаю, и подхожу ближе, чтобы рассмотреть его получше. И действительно…
– Это Климт! – говорю я.
– Да, – подтверждает он.
– Это был не вопрос. – Рисунок в рамке, и я стучу по стеклу в его правом нижнем углу, там, где художник поставил свою подпись. – Это подлинный Климт, а не репродукция.
На сей раз он не говорит ничего, даже «да».
– Ты так и будешь стоять столбом, засунув руки в карманы? – вопрошаю я. – И даже не ответишь?
– Ты только что сказала мне, что не задаешь вопросов.
– Верно, но это не значит, что я не хочу узнать историю этого рисунка.
Он пожимает плечами:
– Никакой истории нет.
– Рядом с твоим письменным столом висит подлинный Климт. За этим должна стоять какая-то история. – Мои руки дрожат, когда я снова касаюсь стекла. Я еще никогда не находилась так близко к произведению Климта.
– Мне понравился этот рисунок. Он напомнил мне кое-кого. И я его купил.
– И все? Это и есть твоя история? – Я в изумлении смотрю на него.
– Я же сказал тебе, что никакой истории нет. Это ты настаивала, что она есть. – Он склоняет голову набок и глядит на меня, сощурив глаза: – Или ты хочешь, чтобы я солгал?
– Я хочу, чтобы ты… – Я качаю головой и делаю еще один долгий выдох. – Я не знаю, чего хочу.
Он смеется – это первое проявление его эмоций с тех пор, как в изостудии он, напрягшись, спросил меня, действительно ли я в порядке.
– Мне знакомо это чувство.
Он стоит в нескольких ярдах от меня, и мне хочется, чтобы он был ближе, чтобы мы касались друг друга.
Но в то же время мне, разумеется, страшно дотронуться до него и еще более страшно, что он дотронется до меня. Находиться в его комнате – это уже слишком. И впервые видеть, как он нервно покусывает нижнюю губу, – тоже.
Если Джексон коснется меня, обнимет, поцелует, это будет настолько слишком, что я боюсь взорваться уже при первом прикосновении его губ к моим. Боюсь сгореть на месте. Если его рука коснется моей, я пропаду. Это едва не произошло, когда он принес меня в мою комнату после игры в снежки, притом это было до того, как он прислал мне вафли, до того, как проводил меня на урок и так очаровал своими сообщениями на мой телефон. И до того, как я увидела эту комнату.
Интересно, боится ли он того же? Вместо ответа он поворачивается и входит в соседнюю комнату – видимо, это его спальня. Но тут до него доходит, что я все еще разглядываю рисунок Климта, а также все остальные поразительные вещи, собранные здесь, и не следую за ним.
Он возвращается и приглашает меня в свою спальню.
– Идем. Я хочу тебе кое-что показать.
Я иду за ним, не задавая вопросов. Когда рядом был Флинт, мне порой становилось боязно оставаться с ним наедине. Все внутри меня кричит, что Джексон куда опаснее, чем Флинт, и все же мне совсем не страшно находиться с ним один на один в его спальне. С ним мне не будет страшно нигде, что бы мы ни делали, чем бы ни занимались.
Не знаю, глупо ли это с моей стороны или же, напротив, говорит о том, что я хорошо разбираюсь в людях. Впрочем, не все ли равно?
Джексон останавливается у своей кровати и берет с нее толстое красное одеяло. Затем открывает верхний ящик комода, достает из него пару перчаток на искусственном меху и бросает их мне.
– Надень их и пойдем со мной.
– Куда? – недоуменно спрашиваю я. Но следую за ним. Он надевает на меня перчатки.
Затем открывает окно, и внутрь врывается морозный воздух.
– Ты шутишь? Я туда не пойду. Там я заледенею.
Он оглядывается на меня и подмигивает. Подмигивает!
– С каких это пор ты начал подмигивать?
Он не отвечает, только кривит губы в улыбке. И, вылезши в окно, спрыгивает вниз, на находящийся в трех футах под башней парапет.
Мне следовало бы просто повернуться и уйти из этой комнаты, уйти от парня, который считает меня достаточно глупой, чтобы посреди Аляски в ноябре находиться на крыше, когда на мне надеты только блейзер и юбка.
Но, хотя мне и следовало бы уйти, я не уйду.
Потому что, когда рядом со мной оказывается этот парень, я теряю весь свой здравый смысл. А значит, делаю как раз то, чего делать нельзя, то есть в данном случае вслед за Джексоном вылезаю из окна и спрыгиваю вниз.
Глава 33Не только у мадонны есть счастливая звезда
Как только я приземляюсь рядом с ним, – а лучше сказать, когда он осторожно ссаживает меня, заботясь о моей еще не зажившей лодыжке, – он накрывает меня одеялом, так что видны остаются только глаза. Не знаю, из чего сделано это одеяло, но едва оно окутывает меня, я перестаю дрожать. Нет, нельзя сказать, что мне тепло, но от гипотермии я явно не умру.
– А ты? – спрашиваю я, заметив, что на нем надета только толстовка с капюшоном. Она плотная, та же, которая была на нем, когда я видела его с Лией в беседке около пруда, но от такого мороза, как сейчас, она не защитит. – Мы могли бы накрыться этим одеялом вместе.
Он смеется:
– Мне не холодно, обо мне не беспокойся.
– Как же мне не беспокоиться о тебе? Ведь сейчас такая морозная погода.
Он пожимает плечами:
– Я к ней привык.
– То-то и оно. Мне надо задать тебе вопрос.
Он заметно напрягается:
– О чем?
– Ты инопланетянин?
На этот раз поднимаются обе его брови:
– Что-что?
– Ты инопланетянин? Это не такой уж шокирующий вопрос. Ведь ты только посмотри на себя. – Я машу рукой под одеялом.
– Я не могу посмотреть сам на себя. – Похоже, он позабавлен.
– Ты понимаешь, что я имею в виду.
– Вообще не понимаю. – Он наклоняется, и между его лицом и моим остается всего пара дюймов. – Тебе придется мне это объяснить.
– Можно подумать, ты не знаешь, что ты самый привлекательный парень из ныне живущих.
Джексон отшатывается, как будто я ударила его, и, по-моему, ему даже невдомек, что он дотрагивается до своего шрама.
– Серьезно?
– Ты же наверняка понимаешь, что этот шрам делает тебя чертовски сексуальным, не так ли?
– Нет. – Это короткий ответ. Простой. Лаконичный. И все же он показывает намного больше, чем мог бы захотеть Джексон.
– Не нет, а да. Чертовски. Сексуальным. – Повторяю я. – К тому же все вокруг лижут тебе зад.
– Не все. – Он многозначительно смотрит на меня.
– Почти все. И тебе никогда не бывает холодно.
– Бывает. – Он сжимает мою руку под одеялом. И он прав – его пальцы холодны. Но у него определенно нет обморожений, которые наверняка заработала бы я, если бы так долго простояла здесь в одной толстовке.
Я пристально смотрю на него и делаю вид, что, несмотря на холод, от прикосновения его руки к моей меня не обдает жар.
– Ты понимаешь, что я имею в виду.
– Давай проясним все сразу. Поскольку я, во-первых, самый привлекательный парень из ныне живущих, – говоря это, он самодовольно ухмыляется, – во-вторых, заставляю всех ползать передо мной на коленях и, в-третьих, не очень часто мерзну, ты решила, что я инопланетянин.
– А у тебя есть объяснение получше?
Он на мгновение задумывается.
– Вообще-то да.
– И какое?
– Я мог бы сказать тебе…
– Но тогда придется меня убить?
– Я не это собирался сказать.
– В самом деле? – Теперь уже я склоняю голову набок. – Так что ты собирался сказать?
– Я собирался сказать: ты не вынесешь правды.
Его лицо при этом абсолютно невозмутимо, но я все равно смеюсь – а как же иначе, если он цитирует фразу из фильма «Несколько хороших парней»?
– Так ты фанат старого кино? Или Тома Круза?
Он состраивает гримасу:
– Том Круз тут определенно ни при чем. Что касается старого кино, то я смотрел несколько тогдашних фильмов.
– Значит, если бы я упомянула маньяка, морившего женщин голодом и шившего платья из их кожи, ты бы знал, что я имею в виду…
– Буффало Билла из «Молчания ягнят».
Я ухмыляюсь:
– Тогда ты, возможно, все-таки не инопланетянин.
– Я точно не инопланетянин.
На какое-то время между нами повисает молчание. Но неловким его не назовешь. Вообще-то даже приятно немного помолчать. Но в конце концов мороз все же проникает под одеяло. Я обертываюсь плотнее и тихо спрашиваю:
– Ты скажешь мне, что мы тут делаем?
– Я же говорил, что сегодня покажу тебе мое любимое место.
– Это и есть твое любимое место? – Я с интересом оглядываюсь по сторонам, желая понять, что именно ему тут нравится.
– Отсюда все окрестности видны на многие мили, и никто мне здесь не докучает. К тому же… – Он смотрит на свой телефон, затем устремляет многозначительный взгляд на небо. – Минуты через три ты все поймешь.
– Появится северное сияние? – спрашиваю я, чувствуя радостное волнение. – Мне так хочется его увидеть.
– Мне жаль, но северное сияние можно увидеть только поздней ночью.
– Тогда что же… – Я осекаюсь, когда по небу пролетает гигантский огненный шар. Несколько секунд – и за ним летит еще один.
– Что это?
– Метеоритный дождь. Здесь их можно видеть нечасто, потому что большая их часть случается летом, а тогда у нас почти все время стоит день, вот они и не видны. Но когда метеоритный дождь бывает зимой, это довольно зрелищно.
Я ахаю, когда над нами пролетают еще три метеорита, оставляя за собой длинные светящиеся следы.
– Это не просто зрелищно – это невероятно.
– Я так и думал, что тебе понравится.
– Да, мне нравится. Очень. – Я гляжу на него, чувствуя внезапную робость, хотя не понимаю почему. – Спасибо.
Он не отвечает, но ответа я и не жду.
Мы стоим на парапете добрые полчаса, не разговаривая и даже почти не глядя друг на друга, а просто наблюдая за тем, как самое великолепное из всех когда-либо виденных мною зрелищ ярко озаряет небеса. И я наслаждаюсь каждой его секундой.