– Что ж, вот я весь перед тобой. – Он отвешивает мне шуточный поклон: – Следующий государь вампиров к твоим услугам.
– Понятно. – Не знаю, что еще можно сказать в ответ на это откровение. Кроме разве что: – Им должен был стать Хадсон, да? А поскольку он погиб, значит…
– Вот именно. – Он чмокает уголком губ в знак того, что я угадала. – Я его сменил. Новый наследник престола.
И будущий король. С ума сойти. Чем вообще занимается король вампиров? Стало быть, поэтому все и относятся к Джексону с таким почтением? Потому что он королевских кровей? Но при чем тут драконы? При чем тут ведьмы и ведьмаки?
– Однако я, разумеется, также убийца предыдущего наследника престола, – продолжает Джексон, – что среди представителей другого вида могло бы вызвать кое-какие проблемы. Но в мире вампиров сила определяется тем, что ты можешь защитить… и что ты можешь взять. Так что для того, чтобы стать самым грозным и чтимым вампиром в мире, мне пришлось сделать только одно – убить моего старшего брата.
Джексон чуть заметно пожимает плечами в знак того, что он находит все это забавным и что ему на все это наплевать.
Но я на это не ведусь.
– Но убил ты его не поэтому, – добавляю я, ибо думаю, что ему необходимо услышать от меня эти слова.
– По-моему, мы уже пришли к выводу, что мотив значения не имеет. Представление в конечном итоге становится истиной, даже когда оно неверно. – В последних четырех словах заключена боль, хотя тон, которым Джексон произносит их, начисто лишен эмоций. – Особенно когда оно неверно. Ведь историю пишет победитель.
Я кладу голову ему на плечо – это жест утешения.
– Но ведь победитель – это ты.
– В самом деле?
На это у меня нет ответа, так что я даже не пытаюсь его дать. Вместо этого я прошу Джексон сказать мне правду. Его правду.
– Почему ты убил Хадсона?
– Потому что его нужно было убить. А сделать это мог только я.
Эти слова повисают в воздухе, и я пытаюсь понять, что они значат.
– Значит, Хадсон был так же силен, как ты?
– Таких, кто был бы так же силен, как я, нет. – Нет, это не хвастовство – видно, что он чуть ли не стыдится этого факта.
– Почему? – спрашиваю я.
Он опять пожимает плечами:
– Генетика. Каждое новое поколение прирожденных вампиров сильнее того, которое предшествовало ему. Разумеется, из этого правила бывают исключения, но чаще всего получается именно так. Вот почему нас так мало – полагаю, природа сохраняет равновесие. И поскольку мои родители происходят из двух наиболее древних семей и сами обладают неимоверной силой, неудивительно, что, когда они сочетались браком, их потомство…
– …может в прямом смысле слова сотрясать землю.
Он улыбается – впервые с момента начала этого разговора.
– Да, что-то в этом духе.
– Права ли я буду, если выскажу предположение, что Хадсон не очень-то ответственно пользовался своей силой?
– Так ведут себя многие молодые вампиры.
– Это не ответ. – Я поднимаю бровь и жду, чтобы он посмотрел на меня. Это занимает больше времени, чем следовало бы. – А вот ты кажешься мне очень ответственным.
Он выгибает брови и демонстративно обводит взглядом разгром, который учинил в своей спальне.
– Ты понимаешь, что я имею в виду.
– Понимаю. Хадсон… – Он вздыхает: – У Хадсона были грандиозные планы. Он всегда старался дать вампирам больше денег, больше силы, больше власти, что само по себе нельзя счесть чем-то плохим.
Меня так и подмывает не согласиться. Ведь если ты намереваешься заполучить больше силы, денег и власти, ты должен откуда-то это забрать. А история показывает, что при отъеме любой из этих трех вещей с людьми, у которых ее отнимают, обходятся не слишком гуманно.
– Но где-то на пути следования этим планам он сбился с пути, – продолжает Джексон. – Он был так занят тем, чего мог бы достичь, и тем, как этого можно было достичь, что ему не приходило в голову остановиться и поразмыслить, стоит ли вообще добиваться этих целей.
Я пытался убедить его сдать назад, прислушаться к голосу разума, но поскольку Лия и моя мать продолжали лить ему в уши всю эту хрень о том, что он, мол, Избранный, достучаться до него стало невозможно. Никто уже не мог заставить Хадсона понять, что его представление о явном предназначении… неприемлемо, особенно потому, что эти его планы включают в себя… – Голос Джексона затихает, с минуту он продолжает молчать, и взгляд у него делается такой, словно мыслями он сейчас далеко, в другом времени и в другом месте.
– Отношения между вампирами и теми, кто меняет обличья, всегда были напряженными, – продолжает он наконец, и в его тоне звучат такие нотки, будто он оправдывается, чего прежде я никогда за ним никогда не замечала. – Мы никогда по-настоящему не ладили ни с волками, ни с драконами; они не доверяют нам, а мы, конечно же, не доверяем им. Так что, когда Хадсон разработал план, как нам… – он рисует в воздухе кавычки, – «поставить меняющих обличья на место», многие решили, что в этом что-то есть.
– Но не ты.
– Я считал, что нападки на человековолков – это несправедливость. А потом они стали здорово смахивать на геноцид. Особенно когда Хадсон начал прибавлять к своему списку и других сверхъестественных существ – и даже тех вампиров, которые стали ими не в силу рождения, а в результате укуса. И дело обернулось скверно.
– Насколько скверно? – спрашиваю я, хотя вовсе не уверена, что в самом деле хочу услышать ответ на этот вопрос. Ведь сейчас Джексон мрачен, как никогда. И к тому же употребляет такие слова, как «геноцид».
– Скверно. – Похоже, он не желает вдаваться в детали. – Особенно если учесть нашу историю.
Пробелы в моих знаниях не позволяют мне понять, о какой истории он толкует. Но вместо того чтобы задать вопрос, я отмечаю про себя, что надо будет поискать ответы в библиотеке или расспросить Мэйси.
– Я пытался урезонить Хадсона, взывал к его разуму и даже обратился к королю и королеве, надеясь, что хотя бы они смогут его вразумить.
Я отмечаю про себя, что он называет своих родителей королем и королевой, а не мамой и папой, и на секунду переношусь мыслями в первый день нашего знакомства. К шахматному столику, королеве вампиров и тому, что он сказал об этой королеве, которую я тогда сочла всего лишь шахматной фигурой.
Теперь же мне все становится ясно.
– Но они не смогли.
– Не захотели, – поправляет меня он. – И я попытался поговорить с ним еще раз. С ним также говорили и Байрон, и Мекай, и несколько других из числа тех, кто должен был закончить школу вместе с ним. Но брат ничего не желал слушать. И однажды развязал схватку, которая могла бы разнести в клочья весь мир, если бы ее не удалось остановить.
– И тогда вмешался ты.
– Мне казалось, что я смогу все уладить. Смогу его вразумить. Но из этого ничего не вышло.
Он закрывает глаза и из-за этого начинает казаться таким далеким. Пока не открывает их, после чего мне становится ясно, что мыслями он сейчас еще дальше отсюда, чем думала я.
– Знаешь, каково это – обнаружить, что твой брат, с которым ты рос и которого чтил, есть полный и законченный социопат? – спрашивает Джексон тоном, который звучит трезво и здраво и оттого кажется мне еще более ужасным. – Можешь ли ты представить себе, каково это – знать, что если бы не твое слепое и бездумное преклонение, если бы ты прозрел раньше, то множество людей остались бы живы? Мне пришлось убить его, Грейс. У меня не было другого выхода. И, по правде говоря, я об этом даже не сожалею. – Последние слова он говорит шепотом, как будто ему стыдно их произносить.
– Этому я не верю, – говорю я, ибо от него исходит чувство вины, и мне становится так больно за него, как ни за кого и никогда. – Я уверена, что это было необходимо. Уверена, что ты сделал это потому, что тебе пришлось это сделать. Но я не могу поверить, что ты не сожалеешь о том, что ты его убил. – Джексон слишком долго изводил себя этими мыслями, чтобы это и в самом деле было так.
Он отвечает не сразу, и я не могу не гадать, не сделала ли я что-то не то. Не стало ли ему из-за меня еще хуже?
– Мне жаль, что пришлось его убить, – говорит он наконец, прервав долгое молчание. – Жаль, что мои родители превратили его в такое чудовище. Но я не жалею о том, что его больше нет. Если бы он не погиб, никто в мире не мог бы чувствовать себя в безопасности.
От этих слов у меня падает сердце. Я ощущаю инстинктивное желание сказать, что это не так, но я же видела, насколько Джексон силен. Я видела, что он может сделать, когда у него все под контролем, и на что он способен, когда утрачивает контроль. Если похожей силой обладал и Хадсон, не имевший нравственных принципов Джексона, чтобы держать ее в узде, то я себе даже не представляю, что могло бы произойти.
– А ты обладал такой же силой, как и он, или…
– Хадсон мог кого угодно убедить сделать все, что угодно. – Его тон так же бесстрастен, как и его глаза. – Нет, я не говорю, что он мог обмануть других, я хочу сказать, что он был способен заставить их делать то, чего хотелось ему. Он мог заставить их мучить других, мог заставить убить любого, кого хотел. Мог развязывать войны и взрывать бомбы.
По моей спине пробегает мороз. Я чувствую это даже до того, как Джексон смотрит прямо на меня и говорит:
– Он мог бы заставить тебя убить себя, Грейс. Или убить Мэйси. Или твоего дядю. Или меня. Он мог бы заставить тебя сделать все, чего ему хотелось, и он так и поступал. Опять, опять и опять.
Никто не мог его остановить. Никто не мог ему противостоять. И он это знал. И потому брал все, чего хотел, и готовился к еще большему. И когда он решил, что убьет человековолков, просто сотрет их с лица земли, я понял, что на этом он не остановится. За ними последуют и драконы. А также ведьмы и ведьмаки. Плюс те вампиры, которые стали таковыми не в силу рождения, а в результате укуса. И люди, обыкновенные люди.
Он собирался уничтожить их всех – просто потому, что мог.