Наконец, обеспечив себя защитой и заперев все мысли о Грейс внутри, я делаю несколько глубоких вдохов и начинаю спуск под лед.
Вход в пещеру охраняют защитные заклятия, вплетенные в воздух, камни и лед, заклятия такие же древние, как сама Кровопускательница. Я без труда снимаю их, как она научила меня много лет назад. А вернее, как научился я сам, методом весьма болезненных проб и ошибок.
Земля под моими ногами круто уходит вниз, я иду по узкому проходу, проделанному во льду и вулканической породе. Я прохожу по нему быстро, минуя прекрасные и смертоносные пласты льда и двигаясь по памяти. В конце концов я оказываюсь перед развилкой и иду направо, несмотря на чувство ужаса, которое охватывает меня, едва лишь я делаю первый шаг.
На моем пути встречаются все новые и новые защитные заклятия, которые я также снимаю, затем возвращаю на место, продолжая заходить все глубже. Обычно эту часть пути приходится проделывать в полной темноте, но сейчас по обе стороны тропы горят свечи. Может, Кровопускательница кого-то ждет? Или же недавно кто-то принес здесь жертву, дабы заполучить крупицу тех знаний, которые Кровопускательница выдает так скупо?
Еще один поворот, еще одна развилка – на сей раз я иду налево – и еще один набор защитных заклятий. Наконец я вхожу в прихожую, находящуюся перед покоями Кровопускательницы. Эта прихожая огромна и также освещена свечами, пламя которых отражается в сверкающих пластах скальных пород и льда.
В центре прихожей блестит ледяная река. Сейчас она замерзла, но мне доводилось видеть ее и в виде текущей воды. В разгар лета и, разумеется, в любое другое время по щелчку пальцев Кровопускательницы. Когда я был мал, то думал, что это река Стикс, уносящая в Тартар души тех, кто не смог пройти испытания Кровопускательницы, притом даже без помощи перевозчика Харона.
Я не раз бросался в нее в надежде на то, что она унесет меня в Тартар и окончит мои мучения. Но этого не произошло.
Я секунду оглядываюсь по сторонам, чтобы еще раз взять себя в руки. И тщусь не замечать трупы людей, висящие в углу головами вниз над громадными чанами, в которые стекает их кровь. Еще одно доказательство того, что тут ничего не изменилось. Кровопускательница заманивает людей в свою пещеру вместо того, чтобы выходить на охоту. Одних она употребляет в свежем виде, а других… запасает впрок, чтобы пить их кровь тогда, когда погода настолько портится, что никто не забредает в здешние края. Как она всегда мне говорила, это наиболее эффективное использование времени для всех заинтересованных лиц.
После чего всякий раз наказывала меня за то, что я никогда не выпивал из моих жертв всю кровь… не говоря уже о том, что я оставлял их в живых.
Я отвожу глаза от окровавленных тел, делаю еще один глубокий вдох. И через ледяную арку вхожу в гостиную Кровопускательницы.
Она осталась точно такой же, какой я запомнил ее. Стены здесь выкрашены в уютный сиренево-голубой цвет, в вырезанном в скале камине, занимающем большую часть одной из боковых стен, потрескивает огонь. Две других стены уставлены книжными шкафами, полными первых изданий книг, а ледяной пол покрывает ковер с абстрактным рисунком, выполненным в цветах утренней зари.
В центре комнаты, спинками к камину, стоят два антикварных кресла, обитых коричневой кожей, а напротив, отделенный от них квадратным стеклянным столом, находится обитый темно-фиолетовым бархатом диван.
На диване, облаченная в ярко-желтое платье в восточном стиле, поджав ноги, сидит Кровопускательница и вяжет зимнюю шапку, кажется, имеющую форму головы вампира, оскалившего клыки.
– Долго же ты преодолевал заклятия. – Она смотрит на меня поверх своих полукруглых очков. – Ну что, ты так и будешь стоять там весь день или все-таки сядешь?
– Не знаю. – Это самый честный из всех ответов, которые я когда-либо давал.
Она улыбается, перестает вязать и поправляет свои короткие седые кудри. И делает мне знак сесть.
– Присаживайся. Я готовлю тебе подарок.
Шапка уже почти связана, а раз так, значит, она начала вязать ее задолго до того, как я вообще решил, что приду… что, в общем-то, не должно меня удивлять.
– Зачем мне шапка? – спрашиваю я, садясь. – Что мне с ней делать?
Она усмехается, и ее ярко-зеленые глаза весело блестят на фоне смуглой кожи.
– О, ты наверняка что-нибудь придумаешь.
Я понятия не имею, что на это можно ответить, а потому просто молчу и жду, чтобы она сказала еще что-нибудь. Кровопускательница никогда не любила, чтобы первым говорил кто-то еще.
Но, похоже, сейчас ей вообще не хочется заводить разговор. А потому я сижу в кожаном кресле почти час, глядя, как она довязывает шапку в виде ощерившегося вампира, которую я вовсе не собираюсь носить.
Наконец, завершив работу, она отрывает нитку и кладет шапку на диван рядом с собой.
– Тебя, случайно, не мучает жажда? – спрашивает она, кивком показав на барную стойку, расположенную в углу.
Вообще-то я испытываю жажду, но, вспомнив человеческие тела, подвешенные над чанами, качаю головой:
– Нет, спасибо.
– Как хочешь. – Она чуть заметно пожимает плечами и встает. – Что ж, тогда пошли. Давай погуляем.
Я встаю и вслед за ней прохожу под еще одной аркой, находящейся в задней части комнаты. Едва мы заходим, ледяной пол и стены того, что когда-то было моим учебным кабинетом, превращаются в летний луг, на котором цветут полевые цветы и который освещают теплые лучи солнца.
– Итак, – говорит она после нескольких минут, которые мы проходим молча, – ты расскажешь мне, что тебя беспокоит?
– Уверен, что тебе это уже и так известно.
Она издает странный звук и состраивает гримасу, как бы говоря, «очень может быть», но не отвечает.
– Как ты? – спрашиваю я. – Прости, что я давно не заходил.
Она машет рукой:
– О, дитя мое, пусть тебя это не беспокоит. У тебя были дела поважнее.
Я думаю о Хадсоне, моей матери и обо всем этом кошмаре, в котором мне приходится не давать различным группировкам развязать полномасштабную гражданскую войну.
– Не стану скрывать, я горжусь тобой, мой мальчик. – Она поднимает руку и кладет ее мне на плечо.
Такого я от нее не ожидал. В горле у меня вдруг встает ком, давящий на мои голосовые связки, и мне приходится несколько раз прокашляться, прежде чем удается сказать:
– А вот я собой не горжусь.
– Не говори так. – Она мгновенно убирает руку с моего плеча и хлещет ею меня по затылку. – Ты сделал для нашего племени больше, чем кто-либо другой за последнюю тысячу лет. Гордись этим. А также тем, что ты нашел свою пару.
– Значит, ты знаешь, зачем я здесь.
– Я знаю, что об этом думаешь ты сам.
Я отвожу глаза и в конце концов упираюсь взглядом в россыпь полевых цветов того ярко-розового оттенка, который я до самого своего последнего вздоха буду ассоциировать с Грейс.
– Как же мне это сделать? – вопрошаю я, и мое горло сжимается еще больше.
Я едва могу дышать.
– Как тебе сделать ее своей? – Ее брови идут вверх.
– Ты же знаешь, что я не об этом. – Я сжимаю кулаки и притворяюсь, будто этот разговор не вызывает у меня желания то ли стукнуть по чему-нибудь кулаком… то ли блевануть. Или же сделать и то и другое.
Она тяжело вздыхает:
– Есть один способ.
– Какой?
– А ты уверен? Если ты это сделаешь, обратной дороги не будет. Восстановить то, что разорвано, нельзя.
– Восстанавливать я не захочу, – сквозь стиснутые зубы говорю я.
– Ты не можешь этого знать. – Она машет рукой, и луг превращается в комнату Грейс. Грейс лежит на кровати, свернувшись в клубок, и читает что-то на своем телефоне, пока вокруг нее порхает Мэйси. Она выглядит прекрасной и хрупкой, и более всего на свете мне хочется ее обнять. Я ничего так не хочу, как защитить ее от всего… даже если это самое все включает в себя и меня самого. Особенно если окажется, что так оно и есть.
– Найти свою пару – это великое счастье, – продолжает Кровопускательница. – А то, что ты нашел ее, будучи таким молодым, это редкая удача. Зачем же тебе отказываться от этих уз, если ты не обязан их рвать?
– Они уже сейчас охотятся за ней. Я еще не знаю почему, но она стала пешкой в какой-то игре, в исполнении какого-то плана, суть которого мне не известна. Ниспровергнуть вампиров? Развязать гражданскую войну, которой я так стараюсь не допустить? Отомстить за то, что сделал Хадсон? Не знаю. Но я знаю, что не могу допустить, чтобы она пострадала из-за тех решений, которые принимал я и которые не имеют к ней никакого отношения.
Я говорю совершенно искренне, но мне от этого не легче. У меня никогда не было ничего, принадлежащего мне, – об этом позаботилась моя мать. А теперь я нашел Грейс. Она предназначена мне. Но я не могу позволить себе взять ее, если это будет означать, что с ней произойдет что-то дурное, произойдет из-за меня.
– Ты же знаешь, что в нашем мире она никогда не будет в безопасности, и тебе известно, что они убьют ее просто затем, чтобы заставить меня страдать.
Кровопускательница взмахивает рукой, и мы снова идем по летнему лугу. Мне приходится закусить губу, чтобы не начать просить ее вернуть Грейс, меж тем как она отвечает:
– Да, я знаю, что они попытаются это сделать.
– И в конце концов им это удастся. – Я говорю это для того, чтобы напомнить об этом не только ей, но и себе самому. – Так бывает всегда.
– Не всегда. – Она бросает на меня лукавый взгляд, призванный напомнить, что произошло год назад. Как будто мне надо об этом напоминать. – Имей хоть немного веры.
Я фыркаю:
– Веры в себя?
– В себя и в свою пару.
– Я верю в Грейс. Но она человек. Она уязвима. – Я вспоминаю, как из нее хлестала кровь, вспоминаю глубокие порезы на ее шее и плече. – И хрупка.
Она смеется:
– Мы все более или менее хрупки, мой мальчик. Это свойственно тем, кто жив. – Она тычет в меня пальцем. – Знаешь, твоя Грейс еще может тебя удивить.
– О чем ты? – спрашиваю я. Затем, устав от ее загадок и предвзятых советов, не удерживаюсь и говорю: – Неужели ты не можешь просто объяснить мне, что имеешь в виду? Неужели ты не можешь просто сказать, что делать?