И без Деметрия, с сожалением подумалось ей. Без него. Навсегда.
— Ну… вот, — сказал егерь, отпирая и распахивая перед Верой дверь, — тут я бываю редко, извини. Наверно, будет немного пыльно.
Она вошла робко, словно впервые вторгаясь в чужую жизнь — настоящую! — и боясь нарушить здесь что-нибудь. Как-то сразу стало понятно, что в отличие от «бунгало» и лесной лачуги эта квартира в трехэтажке — дом. Дом с большой буквы, где Деметрий чувствует себя защищенным. И пыли здесь было на самом деле совсем немного, и чувствовался уют. Многие вещи были действительно старыми, даже старинными, и подобраны одно к одному — благородное темное дерево, дорогая обивка.
И небольшое пианино под полотняным чехлом. Наверно, это был дом родителей Деметрия — сам он, кажется, не очень-то подходил к такой обстановке, несмотря на то, что чувствовал себя здесь прекрасно. Вон, бросил рюкзак у входа, скинул ботинки с блаженным стоном, снял тяжелый жилет. А Вера стояла, не зная, куда деваться.
— Там в комоде есть полотенца, а в ванной висит халат, — сказал Деметрий. — Только долго в душе там не возись, я тоже хочу помыться. Ну, что стоишь?
— У тебя… болит? — спросила Вера, чувствуя себя очень неловко. — Хочешь, иди первым.
В прошлый раз, в бунгало, такой неловкости она не испытывала. Они были друг другу чужие. Между ними не стояло ничего, кроме раздражения, но ничто их и не объединяло. А теперь все изменилось.
— Болит радикулит, да в одном месте свербит, — ответил Деметрий и тут же поморщился. — Прости. Чувство рифмы отказывает первым! Давай быстренько иди мойся, а я пошарю в закромах. Что-то с прошлого раза должно было остаться. Тебя, конечно, не насытят макароны, но я бы съел целую кастрюлю.
И поспешил на кухню, где демонстративно загремел посудой. Вера верно истолковала этот знак: Деметрий давал ей немного освоиться самой. Душ оказался испытанием — пораженная солнечными лучами кожа регенерировала медленно и под теплой водой казалось, что ее сдирают клочьями. Сказывались и стресс, и недостаточное питание (хоть и спасибо Деметрию, что поделился своей кровью, но этого было мало для восстановления).
В шкафчике девушка нашла нераспечатанную зубную щетку, почистила зубы и с удовольствием нащупала прорезывающиеся клыки там, где раньше были пугающие дыры. Отмывшись как следует, вымыв волосы незнакомым шампунем с нежным цветочным запахом, Вера надела огромный махровый халат — явно сшитый не на хрупкую девушку, а на крупного мужчину. Трусики пришлось постирать и приткнуть на сушилку для полотенец. Это смущало, но был ли выход?
Открыв дверь, Вера столкнулась с Деметрием, видимо, шедшим проверить, как у нее там, в душе, дела. И, попав в его объятия, не стала спешить выбираться.
— Ну, раз ты вышла, то я следом, — сказал егерь, не разжимая рук.
— Так иди, — прошептала Вера. — Я не держу.
— А чего дрожишь?
Она слабо качнула головой:
— Тебе показалось.
Деметрий склонился к девушке и — нет, не поцеловал, скорее нежно провел губами по губам. Вера чуть отпрянула, но тут же сама потянулась за добавкой: жажда, жажда пронзила ее, от самой макушки и до кончиков пальцев на ногах. Прострелила навылет, заставила застонать и прильнуть к желанным губам. Только в этот момент и пришло понимание: вот чего жаждалось, вот чего ждалось. Деметрий придавил ее к стене возле двери в ванную, тяжело задышал, смял поцелуем нежный рот, но тут же резко оторвался от Веры и сказал тихо, хрипло:
— Я тебя хочу.
Вера слабо кивнула. Ей это показалось совершенно естественным и правильным. Так и должно быть!
И ответила едва слышно:
— Ты пахнешь кровью.
— Кровью-морковью, — хмыкнул егерь. — Подожди, дай я все же немного обольюсь и заклею свои ссадины.
Поцеловал снова — быстро, хищно, словно урвал кусок добычи! — но затем отодвинул Веру в сторону и заперся в ванной. Вера слышала, как щелкнула задвижка.
В кухне на плите кипела вода в кастрюльке, стояла на столе початая пачка макарон, лежал брикет мелко порезанного, замороженного с овощами мяса. Вера никогда ничего не готовила сама. Просто не нужно было — зачем? Но макароны все-таки догадалась сунуть в кипяток, а брикет распаковала и положила на сковородку. Некому было подсказать, что воду надо посолить, что сковороду следовало разогреть и смазать маслом, но Деметрий вышел вовремя, чтобы спасти свой ужин. Поскольку Вера увела у него халат, он надел свободные шорты — и это все, что на нем было, поэтому девушка нет-нет, да и принималась глазеть на его торс. Даже широкие пластыри, которыми егерь залепил раны, оставшиеся после вырезания дробин, не портили это мускулистое мощное тело. В Деметрии было так много силы! Девушка чуть вздрагивала, вспоминая порывистый поцелуй и констатацию факта: «Я хочу тебя». Она и хотела, и боялась напомнить ему об этих словах и этом порыве.
От стряпни Деметрия пахло очень приятно — Вера даже попробовала немного того, что у него в итоге получилось. На вкус тоже было неплохо. Но все же человеческая еда для нее была скорее чем-то сродни игре, не по-настоящему.
Пока Деметрий насыщался, девушка выскользнула из кухни и сняла с пианино пыльный чехол. Инструмент оказался не новым, и она замерла, чуть касаясь пальцами прохладных желтоватых клавиш — вдруг это пианино уже двести лет никто не настраивал? Страшно представить, какой будет звук.
— Три месяца назад, — сказал вдруг Деметрий.
Вера слегка вздрогнула и обернулась.
— Кто из нас двоих вампир? — спросила она. — Мне кажется, ты больший хищник, чем я. Умеешь драться, нападать, выжидать… Ты подкрадываешься, как зверь. Тихо — я даже не учуяла и не услышала.
— У тебя просто все притупилось от голода, — сказал Деметрий. — У меня есть идея, чем тебя порадовать, чтобы стало полегче. Ну и потом — ты ошибаешься. Ты тоже хищник, это у тебя в крови. Просто ты маленький ручной и домашний хищник, от этого в тебе притупились инстинкты. Горе тому, кто их разбудит по-настоящему!
— Мне кажется, ты заблуждаешься. А что такое «три месяца»? — спросила Вера.
— В годовщину смерти отца я сюда приезжаю с настройщиком, и он настраивает инструмент. Всегда. Так хочет мама.
Он осторожно отодвинул девушку от пианино, приставил вертящийся табурет. И припал к клавишам так, как, наверное, изголодавшийся человек берет хлеб или как познавший страшную жажду слизывает дождевые капли с собственных рук. Грубый, с огромными руками и неповоротливыми пальцами — куда он делся? Вера видела мужчину крупного и сильного, но в то же время исполненного грустной нежности.
Вот он сбился с такта, вот в нетерпении зарычал, беря новый аккорд — и вдруг брызнула из-под пальцев страстная, горячая музыка «Дождь над городом», и легко было представить, как двое целуются под проливнем, не помня себя и не чувствуя ничего, кроме жадных губ. Вера затаила дыхание, внимая этой музыке и глядя на человека, который недавно поцеловал ее и которому она еще не решилась сказать ни «да», ни «нет». Теперь же ни то, ни другое бы не подошло. Оставалось только нырнуть вместе с Деметрием в музыку, а там будь что будет.
Она села рядом, подвинув обычный стул, и уверенно переняла с кончиков его пальцев эту сильную и нежную мелодию. Последние аккорды играла одна — Деметрий снял руки с клавиш и внимательно слушал. И не останавливаясь, девушка перешла к другой композиции — «Путь к пику Надежды». Ей всегда нравилась эта пьеса, драматическая и сложная. Но тут Деметрий склонился к ней, целуя шею — медленно, вдумчиво и жарко.
Вера сбилась с такта раз, другой, а затем поняла, что у нее больше нет сил терпеть, и повернулась к нему. Мелодия сорвалась из-под пальцев испуганной летучей мышью, вечер окончательно угас, набросив на городок душное синее покрывало ночи. В голове Веры все еще рокотали водопады фортепианной музыки, которой вторил целый оркестр — словно все мысли и чувства странным образом переплавились в мелодию.
Путь к пику — нет, не надежды, наслаждения… Губы и пальцы Деметрия повели Веру к этому пику сквозь небольшое сопротивление — от смущения она не сразу расслабилась, не сразу позволила скинуть со своих плеч ненужный и тяжелый халат, не сразу встала из-за инструмента и легла с егерем на диван. А он ни на миг не оставлял ее в покое, стараясь захватить в плен сразу как можно больше — целуя, лаская, притискивая девушку к дивану все сильнее и напористей. Музыка в голове набирала силу и громкость, и Вера постепенно приближалась к той самой вершине, о которой, наверное, и речи не было в пьесе, но о которой давно уже думала и мечтала. Спохватившись, что она лишь получает, не давая ничего взамен, Вера попыталась что-то сделать для Деметрия, но тот лишь тихо засмеялся — теплым, добрым смехом.
— Нееет, — сказал он, — первый раз только для тебя. А там уж как пойдет.
И лишь когда струнные достигли высочайших пределов, а вся музыка замерла на сладчайшей паузе перед кульминацией — лишь тогда он позволил себе войти, бережно и нежно, без резких толчков и рывков. Ритм тут же подчинил себе тело Веры, и в нем девушка потеряла себя, растворилась в неведомой доселе музыке. Уже не той, что прежде. У этой была совсем незнакомая мелодия, и Вера могла поклясться, что ни разу не слышала ее прежде. Как и когда она нашлась, как очнулась от сладкого забытья? Деметрий лежал рядом, лениво водя по груди и животу Веры широкой горячей ладонью — от этих прикосновений девушка слегка подрагивала всем телом, желавшим, чтобы наслаждение длилось как можно дольше. Должно быть, так чувствует себя мурлычущая кошка, которая раз за разом подставляет свое тело рукам доброго хозяина! Счастье в каждом касании, тепло дыхания возле уха. Вера провела рукой по телу Деметрия, отвечая лаской на ласку, но наткнулась на широкие прямоугольники пластыря.
— Тебе не больно? — спросила она.
— Нет, — почему-то шепотом ответил егерь.
— Дем…
— Так меня называла мама… раньше. Давно.
— Дем…
— Что?
— Я не хочу никуда уезжать. Хочу быть всегда с тобой. Мне кажется, я люблю тебя.