– Вот так, – тихо прошептал он. – Теперь я заберу тебя у него. Теперь ты моя. Только моя.
Он до конца продвинул поршень, глядя, как темное содержимое исчезает, вливаясь в женщину. Наполняя ее чернотой. И сном.
– В Полицейское управление? – спросил Виллер.
Харри посмотрел на часы. Два. Он договорился встретиться с Олегом в больнице через час.
– В больницу «Уллевол», – сказал он.
– Вам плохо?
– Нет.
Виллер подождал, но, поскольку продолжения не последовало, включил двигатель и поехал.
Харри смотрел в окно, размышляя, почему он никому ничего не сказал. Он должен был рассказать Катрине, конечно из практических соображений. Помимо всего остального. Нет, почему?
– Я вчера загрузил Отца Джона Мисти, – сказал Виллер.
– Зачем?
– Наверное, потому, что вы посоветовали.
– Правда? Тогда это хорошо.
Больше ничего сказано не было, пока они плавно не влились в поток машин, движущихся по улице Уллеволсвейен мимо собора Святого Улава и улицы Нурдала Брюна.
– Остановись у той автобусной остановки, – попросил Харри. – Я вижу знакомую.
Виллер затормозил и свернул вправо у остановки, где толкались подростки, у которых, судя по всему, только что закончились занятия. Школа «Катта», да, сюда она и ходила. Она стояла немного поодаль от болтающей толпы, лицо ее закрывали волосы. Не имея никакого конкретного плана разговора, Харри открыл окно и прокричал:
– Аврора!
По телу длинноногой девочки прокатилась дрожь, и, как испуганная антилопа, она побежала прочь.
Харри сидел и наблюдал за ней в зеркало заднего вида. Она бежала по улице Уллеволсвейен к собору.
– Вы всегда производите такое впечатление на юных девушек? – спросил Виллер.
Харри отметил, что она бежит в направлении, противоположном потоку, в котором они сюда ехали. Ей даже не пришлось задумываться, потому что она все взвесила заранее. Если убегать от человека, приехавшего на машине, надо бежать в направлении, противоположном движению автомобиля. Но что это означало, он понятия не имел. Возможно, какой-то подростковый страх. Или фаза, по выражению Столе.
Движение на Уллеволсвейен рассосалось.
– Я подожду в машине, – сказал Андерс, останавливаясь у входа в корпус три на больничной территории.
– Это займет какое-то время, – ответил Харри. – Может, тебе лучше подождать в комнате для посетителей?
Андерс, улыбаясь, покачал головой:
– У меня плохие воспоминания о больницах.
– Мм… Мама?
– Как вы узнали?
Харри пожал плечами:
– Это должен быть очень близкий тебе человек. Я тоже потерял маму в больнице, когда был маленьким.
– В этом тоже был виноват врач?
Харри покачал головой:
– Ее нельзя было вылечить. Поэтому вину я принял на себя.
Виллер криво улыбнулся:
– А в случае с моей мамой был самопровозглашенный бог в белом халате. Поэтому ноги моей там не будет.
Заходя в здание, Харри обратил внимание на человека с букетом цветов у самого лица, потому что, вообще-то, обычно видишь, как цветы несут в больницу, а не на улицу из больницы.
Олег ждал его, сидя на диване. Они обнялись под тихие разговоры окружающих их пациентов и посетителей и шорох без интереса просматриваемых старых журналов. Олегу не хватало всего пары сантиметров, чтобы быть одного роста с Харри. И случалось, Харри забывал, что мальчишка уже совсем вырос и что он на самом деле мог бы выигрывать у Харри соревнования в беге.
– Они сказали еще что-нибудь? – спросил Олег. – О том, что с ней и опасно ли это?
– Нет, – ответил Харри. – Но, как я и говорил, тебе не стоит слишком волноваться, они знают, что делают. Ее ввели в кому и постоянно контролируют. Понятно?
Олег открыл рот. Потом закрыл его и кивнул. И Харри увидел, что Олег понял: Харри защищает его от правды. И позволил ему сделать это.
К ним подошел медбрат и сообщил, что они могут пройти в палату.
Харри вошел первым.
Жалюзи были опущены.
Он подошел к кровати и посмотрел на бледное лицо. Казалось, она где-то очень далеко.
Слишком далеко.
– Она д-дышит?
Это был голос Олега. Он стоял прямо за спиной Харри, как в детстве, когда им надо было пройти мимо одной из многочисленных больших собак района Хольменколлен.
– Да, – сказал Харри, кивнув в сторону мигающих аппаратов.
Они уселись по разные стороны кровати и стали бросать быстрые взгляды на зеленую прыгающую полоску – когда думали, что другой не видит.
Катрина смотрела поверх леса рук.
Пресс-конференция началась меньше пятнадцати минут назад, а напряжение в зале для совещаний уже ощущалось. Ей было интересно, что больше всего приводит их в негодование: отсутствие новостей об охоте полиции за Валентином Йертсеном или отсутствие новостей об охоте Валентина на новую жертву. С момента последнего нападения прошло сорок шесть часов.
– Боюсь, мне придется повторить мои ответы на одни и те же вопросы, – произнесла она. – Так что если новых вопросов…
– Как вы относитесь к тому, что теперь имеете дело с тремя, а не с двумя убийствами? – выкрикнул журналист из дальнего конца зала.
Катрина заметила, как беспокойство расходится по помещению, словно круги по воде. Она повернулась к Бьёрну Хольму, сидевшему в первом ряду, но ответом ей было лишь пожатие плечами. Она наклонилась к микрофонам:
– Возможно, кто-то в этом зале обладает информацией, которая еще не дошла до меня, так что к этому вопросу мы еще вернемся.
Другой голос:
– Только что пришло сообщение из больницы. Пенелопа Раш умерла.
Катрина понадеялась, что на ее лице не отразилась в полной мере та растерянность, которую она испытала. Ведь Пенелопа Раш была вне опасности.
– На этом мы закончим. Продолжим, когда у нас будет больше информации.
Катрина собрала бумаги, быстро спустилась со сцены и вышла в боковую дверь.
– Когда у нас будет больше информации, чем у вас, – бормотала она, ругаясь про себя.
Она зашагала по коридору. Что, черт возьми, случилось? Что-то пошло не так во время лечения? Она надеялась на это. Надеялась на медицинское объяснение: непредвиденные осложнения, ухудшение состояния, даже врачебную ошибку. Все, кроме альтернативы: Валентин сдержал свое обещание и вернулся. Нет, это невозможно, они поместили Пенелопу в секретную палату, номер которой сообщили только ее ближайшим родственникам.
Бьёрн догнал ее бегом и пошел рядом.
– Я только что разговаривал с «Уллеволом». Там говорят, что это отравление, которого не распознали, но в любом случае ничего нельзя с этим поделать.
– Отравление? От укуса или уже в больнице?
– Неясно, они говорят, что будут знать больше завтра.
Чертов хаос. Катрина ненавидела хаос. И где же Харри? Черт, черт.
– Поосторожнее, а то пробьешь каблуками напольные плиты, – тихо произнес Бьёрн.
Харри сказал Олегу, что врачи ничего не знают. Не уверены в том, что произойдет. Сказал о практических вещах, которые необходимо уладить, хотя таких было немного. В остальное время между ними пролегала тяжелая тишина.
Харри посмотрел на часы. Семь.
– Поезжай домой, – сказал он. – Поешь и ложись спать. Тебе завтра в академию.
– Только если я буду знать, что ты здесь, – ответил Олег. – Мы не можем оставлять ее одну.
– Я останусь здесь, пока меня не выгонят, а это произойдет уже скоро.
– Но до тех пор ты побудешь? Ты не поедешь на работу?
– На работу?
– Да. Ты теперь будешь находиться здесь, а не… заниматься тем делом?
– Конечно.
– Я знаю, каким ты становишься, когда расследуешь убийства.
– Правда?
– Я кое-что помню. И мама рассказывала.
Харри вздохнул:
– Сейчас я останусь здесь. Я обещаю, вот тебе крест. Мир будет вращаться без меня, но…
Он замолчал, но продолжение повисло между ними в воздухе: «…не без нее».
Харри задержал дыхание.
– Как ты себя чувствуешь?
Олег пожал плечами:
– Мне страшно. И больно.
– Я знаю. А теперь иди и возвращайся завтра после занятий. Я буду здесь с утра.
– Харри…
– Да?
– Завтра будет лучше?
Харри посмотрел на него. У этого кареглазого темноволосого парня не было ни капли крови Харри, и все равно ему казалось, что, глядя на него, он смотрится в зеркало.
– А сам как думаешь?
Олег покачал головой, и Харри увидел, что он борется со слезами.
– Ладно, – сказал Харри. – Я сидел так, как ты сейчас, со своей мамой, когда она болела. Час за часом, день за днем. Я был мальчишкой, и это поедало меня изнутри.
Олег вытер глаза тыльной стороной ладони и шмыгнул носом:
– Ты бы хотел, чтобы этого не было?
Харри покачал головой:
– Вот это-то и странно. Мы не слишком много разговаривали, она была очень слабой. Она просто лежала и едва улыбалась… и постепенно исчезала, как краски на картине выцветают на солнце. Это мое худшее и одновременно лучшее воспоминание из детства. Ты можешь это понять?
Олег медленно кивнул:
– Думаю, да.
Они обнялись на прощание.
– Папа… – прошептал Олег, и Харри почувствовал, как на его шею упала теплая слезинка.
Сам он плакать не мог. Не хотел плакать. Сорок пять процентов, сорок пять хороших процентов.
– Я здесь, мой мальчик, – сказал Харри.
Твердый голос. Оцепеневшее сердце. Он чувствовал себя сильным. Он справится.
Глава 19Понедельник, вечер
На Моне До были кроссовки, и все равно ее шаги эхом разносились между контейнерами. Она припарковала свой маленький электромобиль у ворот и прошла прямо на погруженную во мрак пустынную контейнерную территорию, которая в реальности представляла собой кладбище того, что когда-то было активной портовой деятельностью. Ряды контейнеров служили надгробными памятниками мертвым и забытым отправлениям, обанкротившимся получателям или тем, кто не хотел признаваться в том, что является получателем товара от несуществующих более отправителей, неспособных принять возврат. И вот теперь товары находились в вечном транзите здесь, у острова Ормёйя. Они резко контрастировали с обновленным и облагороженным районом Бьёрвика, расположенным прямо за островом. Там одно дорогое красивое здание росло за другим, а похожее на айсберг здание Оперы венчало эту корону. Мона была уверена, что эти постройки станут памятником эпохе нефти, Тадж-Махалом социал-демократии.