Харри опустил пистолет.
– На обследовании, – сказал Стеффенс.
– Она… она в порядке?
– Состояние не изменилось, стабильно нестабильное. Но она переживет сегодняшний день, если вас это волнует. А отчего столько драматизма?
– Ее надо охранять.
– В настоящее время она под присмотром пяти человек из нашего медперсонала.
– Мы разместим вооруженного полицейского у ее двери. Возражения?
– Нет, но это не моя епархия. Вы боитесь, что сюда может прийти убийца?
– Да.
– Потому что она замужем за человеком, который на него охотится? Мы не сообщаем номер палаты никому, кроме близких.
– Это не остановило человека, который выдал себя за жениха Пенелопы Раш, чтобы выяснить номер ее палаты.
– Вот как?
– Я посижу здесь, пока не приедет охрана.
– В таком случае вы, возможно, захотите чашечку кофе.
– Вам не надо…
– Нет, но вам надо. Минуточку, у нас тут прямо в дежурке есть удивительно плохой кофе.
Стеффенс покинул палату, и Харри огляделся. Стулья, на которых они сидели с Олегом, стояли на тех же местах, что и вчера, по обе стороны отсутствующей кровати. Харри сел на один из них и уставился вниз, на серое напольное покрытие. Он чувствовал, как успокаивается пульс. И все же у него оставалось ощущение, что в палате не хватает воздуха. Полоска солнца падала через щель между шторами на пол между стульями, и он заметил на напольном покрытии светлый волосок. Он подобрал его. Мог ли Валентин заходить сюда в поисках Ракели, но опоздать? Харри сглотнул. Сейчас не было никаких причин думать об этом, она находилась в безопасности.
Вошел Стеффенс и протянул Харри картонный стаканчик, глотнул из своего и уселся на второй стул, так что двое мужчин оказались друг против друга на расстоянии одного метра.
– Ваш мальчик заходил, – сказал Стеффенс.
– Олег? Он не должен был приходить до окончания занятий.
– Он спрашивал о вас. Мне показалось, он был возмущен тем, что вы оставили его мать одну.
Харри кивнул и отхлебнул кофе.
– В этом возрасте они часто злятся и испытывают моральное возмущение, – произнес Стеффенс. – За все, что идет не так, они возлагают вину на своих отцов, и тот, на кого им когда-то хотелось быть похожими, внезапно становится тем, кем они стать не хотят.
– Вы основываетесь на собственном опыте?
– Конечно, мы всегда так делаем. – Улыбка Стеффенса исчезла так же быстро, как и появилась.
– Мм… Можно задать вам личный вопрос, Стеффенс?
– Пожалуйста.
– В результате вы остаетесь в плюсе?
– Простите?
– Радость от спасения жизни минус отчаяние от потери тех, кого ты мог спасти.
Стеффенс встретился глазами с Харри. Наверное, дело было в сложившейся ситуации: двое мужчин сидят друг против друга в темной комнате, – и поэтому задать такой вопрос показалось естественным. Стеффенс снял очки и провел руками по лицу, будто хотел стереть с него усталость. Он покачал головой:
– Нет.
– Но вы продолжаете этим заниматься?
– Это призвание.
– Да, я видел распятие у вас в кабинете. Вы верите в призвание.
– Думаю, вы тоже, Харри. Я видел вас. Может быть, не Бог призвал вас, но призвание вы ощущаете.
Харри посмотрел в чашку. Стеффенс был прав, говоря об удивительно плохом кофе.
– Означает ли это, что вы не любите свою работу?
– Я ненавижу свою работу, – улыбнулся главный врач. – Если бы я мог выбирать, я бы стал концертирующим пианистом.
– Мм… А вы хороший пианист?
– В этом и заключается проклятие – когда человек недостаточно хорош для того, чем он любит заниматься, и хорош для того, чем он заниматься ненавидит, не так ли?
Харри кивнул:
– Это проклятие. Мы делаем то, для чего нас можно использовать.
– А ложь заключается в том, что того, кто следует своему призванию, ждет награда.
– Возможно, иногда работа является достаточной наградой.
– Только для концертирующего пианиста, который любит музыку, или для палача, обожающего кровь. – Стеффенс указал на бедж с именем на халате. – Я родился и вырос среди мормонов в Солт-Лейк-Сити, меня назвали в честь Джона Дойла Ли, богобоязненного, миролюбивого человека, который осенью тысяча восемьсот семьдесят пятого года получил приказ от вышестоящих членов паствы совершить убийство группы эмигрантов-безбожников, вторгшихся на их территорию. Он описал свои душевные муки в дневнике, и в частности отметил, что этот ужасный призыв судьбы ему остается только принять.
– Резня в Маунтин-Мидоуз.
– Вот видите. Вы знаете историю, Холе.
– Я изучал серийные убийства в ФБР и основательно познакомился с самыми известными массовыми убийствами. Но должен признаться, я не помню, что случилось с вашим тезкой.
Стеффенс посмотрел на часы:
– Награда, будем надеяться, ждала его на небесах, потому что на земле все предали Джона Дойла Ли, включая нашего духовного наставника Бригама Янга. Джона Дойла приговорили к смерти. Тем не менее мой отец считал примером для подражания отречение от людской любви, которую так легко купить, во имя следования призыву, который ты ненавидишь.
– Возможно, он не настолько его ненавидел, как утверждал.
– Что вы хотите сказать?
Харри пожал плечами:
– Алкаш ненавидит и проклинает спирт, потому что он разрушает его жизнь. И одновременно спирт является его жизнью.
– Интересная аналогия. – Стеффенс поднялся, подошел к окну и раздвинул шторы. – А как у вас, Харри? Ваше призвание по-прежнему разрушает вас и является вашей жизнью?
Харри прикрыл глаза рукой и попытался посмотреть на Стеффенса, но внезапно хлынувший свет слепил его.
– А вы по-прежнему мормон?
– А вы по-прежнему в деле?
– Вроде да.
– Мы не можем иначе, так ведь? Мне надо работать, Харри.
После того как Стеффенс ушел, Харри набрал номер Гуннара Хагена.
– Привет, шеф. Мне нужна полицейская охрана в больнице «Уллевол», – сказал он. – Сейчас же.
Виллер стоял там, где ему было велено, за кузовом автомобиля, припаркованного прямо поперек выхода.
– Я видел, как вошел полицейский, – сказал он. – Все в порядке?
– Мы установили пост у ее двери, – ответил Харри, усаживаясь на пассажирское сиденье.
Виллер засунул служебный пистолет в кобуру и сел за руль.
– А что с Валентином?
– Бог его знает. – Харри вынул из кармана волосок. – Разумеется, это просто паранойя, но попроси судмедэкспертов провести экспресс-анализ вот этого, просто чтобы исключить совпадения с найденными на местах преступлений уликами, хорошо?
Они скользили по улицам. Пейзаж за окном напоминал замедленную обратную перемотку того, что они видели, когда двадцать минут назад неслись с бешеной скоростью по этой же дороге, но в противоположном направлении.
– А мормоны вообще используют крест? – спросил Харри.
– Нет, – ответил Виллер. – Они считают, что крест символизирует смерть и что это язычество. Они верят в Воскресение.
– Мм… Значит, мормон с распятием на стене – это почти как…
– Мусульманин с изображением Мухаммеда.
– Точно.
Харри увеличил громкость радио. «The White Stripes»[30]. Композиция «Blue Orchid». Гитара и барабаны. Нагота. Ясность.
Он сделал еще громче, не зная наверняка, что именно он пытается заглушить.
Халлстейн Смит сидел сложа руки. В Котельной он был один, а без присутствия остальных сделать мог не так много. Он закончил писать краткий психологический портрет вампириста, потом погулял по Сети и почитал, что пишут об убийствах вампириста. Да, еще он пошел назад во времени и прочитал, что писали газеты за пять дней, предшествовавших первому убийству. Халлстейн Смит подумывал о том, не использовать ли выдавшееся время для работы над докторской диссертацией, но тут зазвонил его телефон.
– Алло?
– Смит? – произнес женский голос. – Это Мона До из «ВГ».
– Слушаю вас.
– Вы удивлены.
– Только потому, что я не думал, что здесь, на нижнем этаже, у нас есть связь.
– Кстати, о связи; вы можете подтвердить, что вампирист наверняка имеет отношение к исчезновению сотрудницы ресторана «Шрёдер», которое произошло сегодня ночью?
– Подтвердить? Я?
– Да, вы же сейчас работаете на полицию, так ведь?
– Ну да, работаю, но я не вправе высказываться.
– Потому что не знаете или потому что не имеете права?
– Наверное, по обеим причинам. Если бы я что-нибудь сказал, мои слова должны были бы носить общий характер. Как эксперт по вампиристам, я имею в виду.
– Прекрасно! У меня тут будет подкаст…
– Что?
– Радио. У «ВГ» есть собственный радиоканал.
– Ах вот как…
– Могла бы я пригласить вас на программу поговорить о вампиристе? В очень общих чертах, разумеется.
Халлстейн Смит задумался.
– Я должен получить разрешение от руководства следствия.
– Отлично, тогда я жду от вас звонка. И совершенно другая тема, Смит. Я написала статью о вас, которой, я надеюсь, вы были удовлетворены. Косвенным образом это я привела вас в центр событий.
– Ну да.
– Можете ли вы за это сказать мне, кто из полицейских заманил меня вчера в контейнерный порт?
– Заманил вас куда?
– Ну ладно. Хорошего дня.
Халлстейн Смит сидел и смотрел на телефон. Контейнерный порт? О чем она говорит?
Трульс Бернтсен скользил взглядом по фотографиям Меган Фокс на мониторе компьютера. Она так подурнела, что это почти пугало. Дело только в фотографиях или же в том, что ей уже перевалило за тридцать, о чем он знал? Знал, что́ рождение ребенка делает с женским телом, которое в «Трансформерах» 2007 года было безупречным. Или же дело в том, что сам он за последние два года сбросил восемь килограммов жира, заменив их на четыре килограмма мышц, и оттрахал девять женщин? И это сделало несбыточную мечту о Меган Фокс чуть-чуть менее несбыточной? Ведь один световой год длится меньше, чем два. Или дело было просто-напросто в мысли о том, что через десять часов он будет сидеть рядом с Уллой Бельман, единственной женщиной, которую он желал больше, чем Меган Фокс?