– Да, это… это все не так просто, Трульс.
Улла улыбнулась и тут заметила Ульсена, который беззвучно оказался у нее за спиной.
– Я немного подожду, спасибо, – сказала она, и он исчез.
«Подожду?» – подумал Трульс. Она собирается выжидать? Сбежать, если передумает? Если он не оправдает ее ожиданий? И что это за ожидания, они ведь, честно говоря, выросли вместе.
Улла огляделась:
– Господи, в последний раз я была здесь на встрече одноклассников десять лет назад, помнишь?
– Нет, – ответил Трульс. – Я не ходил.
Она сидела и теребила рукава свитера.
– Какое ужасное это дело, над которым вы сейчас работаете. Жаль, что вы не взяли его сегодня. Микаэль рассказал, что случилось.
– Ага, – произнес Трульс.
Значит, Микаэль. Первое, что она сделала, – рассказала о нем и прикрылась им, как щитом. Она просто нервничает или не знает, чего хочет?
– И что он рассказал?
– Что Харри Холе использовал бармена, который видел убийцу перед первым убийством. Микаэль очень разозлился.
– Бармена из бара «Ревность»?
– Вроде да.
– Использовал его для чего?
– Тот сидел в турецкой бане и следил, не придет ли убийца. Ты что, этого не знаешь?
– Я сегодня работал над… кое-какими другими убийствами.
– А, понятно. В любом случае приятно было повидаться с тобой. Я не могу долго задерживаться, но…
– Посидишь, пока я выпью еще одну кружку?
Он заметил, что она колеблется. Черт.
– Дело в детях?
– А?
– Они что, нездоровы?
Трульс видел, что Улла слегка растерялась, но потом она схватила спасательный круг, который он предложил ей. Предложил им обоим.
– Младший приболел. – Она поежилась, оглядываясь вокруг, словно хотела глубже забраться в свой свитер.
Люди сидели всего за тремя столиками, и Трульсу казалось, что она никого из них не знает; во всяком случае, просканировав зал, Улла немного расслабилась.
– Слушай, Трульс…
– Да?
– Можно задать тебе странный вопрос?
– Конечно.
– Чего ты хочешь?
– Хочу? – Он сделал еще один глоток, давая себе тайм-аут. – Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, чего ты хочешь от жизни? Чего мы хотим?
«Я хочу снять с тебя всю одежду, трахнуть тебя и услышать, как ты орешь, что хочешь еще, – подумал Трульс. – А потом я хочу, чтобы ты пошла к холодильнику, открыла для меня холодное пиво, легла в мои объятия и сказала, что оставишь все ради меня. Детей, Микаэля, тот чертов дом, в котором я строил террасу, – все. Только ради того, чтобы получить возможность быть со мной, Трульсом Бернтсеном, потому что теперь, после этого, я не могу вернуться ни к кому, кроме тебя, тебя, тебя. И я хочу, чтобы после этого мы снова перетрахались».
– Мы хотим, чтобы нас ценили, верно?
Трульс сглотнул:
– Конечно.
– Чтобы нас ценили те, кого мы любим. Остальные не так важны, правда?
Трульс почувствовал, что его лицо исказилось гримасой, но сам не понял, что она означает.
Улла склонилась вперед и понизила голос:
– Иногда мы думаем, что нас не ценят, нас втаптывают в грязь, и у нас появляется желание втоптать в грязь обидчика, да?
– Да, – ответил Трульс и кивнул. – Тогда мы хотим втоптать в грязь обидчика.
– Но это желание мгновенно исчезает, когда мы осознаем, что нас все-таки ценят. И знаешь что? Сегодня вечером Микаэль сказал, что любит меня. Он сказал это косвенно, не прямо, но… – Она закусила нижнюю губу. Прекрасную, налитую кровью нижнюю губу, на которую Трульс пялился с шестнадцати лет. – Большего и не нужно, Трульс. Разве это не странно?
– Очень странно, – сказал Трульс, заглядывая в пустую пивную кружку.
И подумал, как сформулировать свои мысли. О том, что иногда, когда кто-то говорит тебе, что любит, это ни хрена не значит. Особенно когда это говорит Микаэль говнюк Бельман.
– Наверное, мне больше не стоит заставлять ждать младшего.
Трульс поднял глаза и увидел, что Улла с озабоченным видом смотрит на часы.
– Конечно, – сказал он.
– Я правда надеюсь, что в следующий раз у нас будет больше времени.
Трульсу удалось удержаться и не спросить ее, когда может случиться следующий раз. Он просто поднялся и постарался не обнимать ее дольше, чем она его. Когда за ней захлопнулась дверь, Трульс тяжело опустился на стул. Он почувствовал прилив ярости. Тяжелой, вязкой, болезненной и хорошей ярости.
– Еще пива? – снова беззвучно появился Ульсен.
– Да. Или нет. Мне надо позвонить. Ваш еще работает? – Он кивнул на кабинку за стеклянной дверью, где, по словам Микаэля, он стоя трахнул Стину Микаэльсен во время выпускного вечера, когда все нажрались в хлам и не видели ничего, что происходит на уровне ниже груди. И конечно, этого не видела Улла, которая стояла в очереди к барной стойке, чтобы купить им пива.
– Да, конечно.
Трульс зашел в кабинку и нашел номер телефона в своем мобильном.
Потом он набрал номер, нажимая на блестящие четырехугольные металлические кнопки телефона-автомата.
Он ждал. На нем была обтягивающая рубашка, призванная подчеркнуть, что по сравнению с тем, каким Улла его помнила, у него увеличилась грудная мускулатура и бицепсы, а талия сузилась. Но Улла почти и не взглянула на него. Трульс втянул в себя воздух и почувствовал, как коснулся плечами обеих стен в кабинке. Здесь было теснее, чем в том чертовом кабинете, куда его сегодня запихнули.
Бельман. Братт. Виллер. Холе. Пусть все они горят в аду.
– Мона До.
– Бернтсен. Сколько ты заплатишь за информацию о том, что на самом деле произошло сегодня в бане?
– Намекнешь коротко?
– Ага. «Полиция Осло рискует жизнью невинного бармена, чтобы поймать Валентина».
– Мы договоримся.
Он стер пар с зеркала в ванной и посмотрел на себя.
– Кто ты? – прошептал он. – Кто ты?
Он закрыл глаза. Снова открыл их.
– Я Александр Дрейер. Зови меня просто Алекс.
Из гостиной за его спиной доносился сумасшедший смех, похожий на работающую машину или вертолет, а потом полные ужаса вопли, знаменующие переход от «Speak To Me» к «Breathe»[33]. Именно такие вопли он пытался вызвать, но никто из них не хотел орать именно так.
Пар почти исчез с зеркала. Наконец-то он был чист. И он мог видеть татуировку. Многие, в основном женщины, спрашивали, почему он решил нацарапать на коже груди лицо демона. Как будто это он решил. Они ничего не знали. Ничего не знали о нем.
– Кто ты, Алекс? Я работаю агентом в страховом обществе «Стуребранд». Нет, я не хочу говорить о страховках, давай лучше поговорим о тебе. А чем занимаешься ты, Туне? Ты покричишь для меня, если я отрежу тебе соски и съем их?
Он вышел из ванной в гостиную и посмотрел на фотографию, лежащую на письменном столе рядом с белым ключом. Туне. Она зарегистрирована в «Тиндере» уже два года и живет на улице Профессора Даля. Она работает в садовом хозяйстве и не особенно красива. И чуть-чуть полновата. Ему бы хотелось, чтобы она была немного стройнее. Марта была стройной. Ему понравилась Марта. Веснушки ей шли.
Но Туне так Туне. Он провел рукой по красной рукоятке револьвера.
Планы не изменились, хотя они возникли прямо перед тем, как сегодня он угодил в ловушку. Он не узнал мужчину, зашедшего в hararet, но было очевидно, что тот мужчина узнал его. Зрачки у него расширились, дыхание участилось, он остановился как вкопанный посреди разошедшегося пара у входной двери, а потом пулей вылетел из парной. Но не раньше, чем воздух сделался спертым от запаха его страха.
Машина, как обычно, была припаркована менее чем в ста метрах от черного хода, ведущего на улицу с небольшим движением. Разумеется, он не стал бы постоянно ходить в баню без подобного пути отступления. Или в баню, которая не была чистой. И он не вошел бы в баню без ключей в кармане халата.
Он размышлял, не застрелить ли Туне из пистолета после того, как он ее укусит. Просто чтобы вызвать небольшое замешательство и посмотреть, какие появятся заголовки в газетах. Но так он нарушит правила. Впрочем, тот, другой, уже разозлился на него за то, что он нарушил правила с официанткой.
Он прижал револьвер к животу, чтобы ощутить шок от прикосновения холодной стали, а потом отложил его. Насколько близко он подобрался, этот полицейский? Если верить статье в «ВГ», полиция надеется, что какое-то судебное постановление заставит «Фейсбук» выдать адреса. Но в этом он совсем не разбирался да и не беспокоился на этот счет. Это не волновало ни Александра Дрейера, ни Валентина Йертсена. Мама говорила, что назвала его в честь Валентино, первого в истории и самого великого героя-любовника. Так что она сама виновата, что дала ему имя, которому приходится соответствовать. Поначалу риска практически не было. Ведь если изнасиловать девушку, когда тебе еще не исполнилось шестнадцати лет, а осчастливленная девушка уже достигла возраста сексуального согласия, то она должна быть достаточно взрослой, чтобы понимать: если суд установит, что имело место не изнасилование, а секс по обоюдному согласию, то это девушка рискует попасть под суд за секс с малолетним. После шестнадцати риск возрастает. Если только не изнасиловать ту, которая назвала тебя в честь Валентино, конечно. Изнасилование изнасилованием, но, когда она начала запирать дверь в свою комнату, он объяснил, что если не она, то будут соседские девочки, учительницы, тетушки или случайные жертвы на улице, и тогда она перестала закрываться. Психологи, которым он рассказывал об этом, ему не верили. Но мало-помалу они ему поверили, все до одного.
«Пинк Флойд» перешел к «On the Run». Судорожная барабанная дробь, пульсирующие синтезаторы, топот бегущих, убегающих ног. Убегающих от полиции. От наручников Харри Холе. «Несчастный извращенец»?
Он взял со стола бокал с лимонадом, сделал маленький глоток, посмотрел на него. А потом метнул его в стену. Бокал разбился, и желтая жидкость полилась по белым обоям. Из соседней квартиры послышались ругательства.