– Там убивают людей, Харри. А ты стоишь здесь и пытаешься шутить?
– Я пытаюсь шутить каждый чертов день, Катрина. И знаешь, от этого люди не становятся ни здоровее, ни больнее. И похоже, это не имеет никакого влияния на количество убийств.
– Харри, Харри…
Он зашатался и сообразил, что Катрина схватила его за рукав прежде всего для того, чтобы помочь ему удержаться на ногах.
– Мы упустили его, Харри. Ты нужен нам.
– Хорошо. Только сначала я пропущу стаканчик.
– Харри!
– Ты кричишь очень… громко.
– Мы уходим. У меня машина снаружи.
– В моем баре «счастливый час», и я не очень готов работать, Катрина.
– Ты не будешь работать, ты поедешь домой и протрезвеешь. Олег тебя ждет.
– Олег?
– Мы попросили его открыть дом в Хольменколлене. И Олег испугался того, что может там увидеть, поэтому запустил первым Бьёрна.
Харри закрыл глаза. Черт, черт.
– Я не могу, Катрина.
– Чего ты не можешь?
– Позвони Олегу, скажи, что со мной все в порядке, и попроси вернуться к матери.
– Он был решительно настроен дождаться тебя, Харри.
– Я не хочу, чтобы он увидел меня в таком состоянии. И ты ни для чего не можешь меня использовать. Прости, обсуждать тут нечего. – Он взялся за ручку двери. – Теперь уходи.
– Уйти? И оставить тебя здесь?
– Я справлюсь. С этого момента – только безалкогольные напитки. Может быть, еще немного «Coldplay».
Катрина покачала головой:
– Ты поедешь со мной домой.
– Я не поеду домой!
– Да не к тебе.
Глава 30Среда, ночь
До полуночи оставался час, в «Ульсене» было полно взрослых посетителей, а от звуков саксофона Джерри Рафферти, доносившихся из динамиков, у стоявших поблизости развевались волосы.
– Звуки восьмидесятых! – прокричала Лиз. – Выпьем!
– Мне кажется, это из семидесятых, – сказала Улла.
– Да-да, но в Манглеруд эта музыка пришла только в восьмидесятые.
Они рассмеялись. Улла заметила, как Лиз кивнула мужчине, который, проходя мимо их стола, вопросительно посмотрел на нее.
– На самом деле я здесь второй раз меньше чем за неделю, – сказала Улла.
– Вот как? В прошлый раз было так же весело?
Улла покачала головой:
– Нет ничего веселее, чем пойти куда-нибудь с тобой. Время идет, а ты все такая же.
– Да, – сказала Лиз, склонила голову набок и изучающе посмотрела на подругу. – Но ты изменилась.
– Да ну? Подурнела?
– Нет, и это на самом деле немного раздражает. Но ты больше не улыбаешься.
– Разве?
– Ты улыбаешься, но ты не улыбаешься. Не как Улла из Манглеруда.
Улла покачала головой:
– Мы переехали.
– Ну да, у тебя муж, дети и вилла. Но это плохая замена улыбке, Улла. Что случилось?
– Да, что случилось?
Она улыбнулась Лиз, отпила из бокала и огляделась. Средний возраст посетителей соответствовал их собственному, и она не увидела знакомых лиц. Манглеруд разросся, люди переезжают сюда и уезжают отсюда. Кто-то умер, кто-то просто исчез. А кто-то сидит дома. Умер и исчез.
– Будет жестоко, если я угадаю? – спросила Лиз.
– Давай угадывай.
Рафферти закончил куплет, и Лиз пришлось кричать, чтобы заглушить заигравший в полную силу саксофон.
– Микаэль Бельман из Манглеруда. Он украл твою улыбку.
– Это действительно довольно жестоко, Лиз.
– Да, но это правда, так ведь?
Улла вновь подняла бокал с вином.
– Да, наверное, правда.
– Он тебе изменяет?
– Лиз!
– Ну, на самом деле это не такая уж тайна…
– Что «не тайна»?
– Что Микаэль любит женщин. Да ладно, Улла, ты же не до такой степени наивна!
Улла вздохнула:
– Может, и нет. Но что делают в таких ситуациях?
– То, что я, – сказала Лиз, вынула бутылку белого вина из ведерка со льдом и налила им обеим. – Плати той же монетой. Твое здоровье!
Улла почувствовала, что ей пора переходить на воду.
– Я пыталась, но у меня не вышло.
– Попробуй еще раз!
– Но что хорошего это принесет?
– Поймешь, когда сделаешь. Ничто не починит развалившуюся сексуальную жизнь в семье так, как плохой секс со случайным человеком.
Улла рассмеялась:
– Дело не в сексуальной жизни, Лиз.
– А в чем тогда?
– В том… что я… ревную.
– Улла Сварт ревнует? Невозможно быть такой красивой и при этом ревнивой.
– Но это так, – протестовала Улла. – И это причиняет дьявольскую боль! Я хочу дать ему сдачи.
– Понятно, что ты должна дать ему сдачи, сестренка! Трахни его по больному месту… я хочу сказать…
Вино брызнуло во все стороны, когда они обе рассмеялись.
– Лиз, ты напилась!
– Я пьяна и счастлива, фру супруга начальника полиции. А ты пьяна и несчастна. Позвони ему!
– Позвонить Микаэлю? Сейчас?
– Да не Микаэлю, дурища! Позвони тому счастливцу, кому сегодня ночью достанется то, что у тебя между ног.
– Что? Нет, Лиз!
– Да, давай! Звони ему сейчас! – Лиз указала пальцем на телефонный закуток. – Позвони ему из кабинки, чтобы он тебя слышал! Да, из кабинки, это очень правильно.
– Правильно? – рассмеялась Улла и посмотрела на часы. Скоро ей надо ехать домой. – Почему это?
– Почему? Господи, Улла! Да потому, что там Микаэль в тот раз трахнул Стину Микаэльсен!
– В чем дело? – спросил Харри.
Комната вокруг него кружилась.
– Ромашковый чай, – сказала Катрина.
– Музыка, – ответил Харри и почувствовал, как выданный ему шерстяной свитер покалывает кожу.
Его собственная одежда сохла в ванной, и, хотя дверь в нее была закрыта, он улавливал сладковатый запах спирта. Значит, органы чувств действуют, а комната все-таки плывет.
– «Beach House». Не слышал раньше?
– Не знаю, – сказал Харри. – В этом-то и проблема. Я начал забывать.
Он ощущал грубое плетение покрывала, которого хватало на всю низкую кровать шириной два метра, единственный предмет мебели в комнате, за исключением письменного стола с одним стулом и старой доброй стереоустановки, на которой стояла одинокая стеариновая свечка. Харри предположил, что и шерстяной свитер, и стереоустановка принадлежат Бьёрну Хольму. Казалось, что музыка перемещается по комнате. С Харри такое уже случалось раньше несколько раз: после того как он достигал границы алкогольного отравления и снова начинал всплывать к поверхности, он мог испытывать хорошее опьянение, словно посещал все те места, в которых побывал по дороге вниз.
– Так и случается, – сказала Катрина. – Мы начинаем с того, что у нас все есть, а потом мало-помалу все теряем. Силу. Молодость. Будущее. Людей, которых любим…
Харри попытался вспомнить, что Бьёрн просил его сказать Катрине, но от него это ускользало. Ракель. Олег. И когда он почувствовал, как подступают слезы, их вытеснил приступ ярости. Конечно, черт возьми, мы их теряем, всех тех, за кого мы пытаемся держаться, сама судьба пренебрегает нами, делая нас маленькими и жалкими. И когда мы плачем о тех, кого теряем, мы плачем не из сострадания, потому что нам прекрасно известно, что они наконец избавились от боли. И все равно мы плачем. Мы плачем, потому что остаемся одни. Мы плачем из сострадания к самим себе.
– Ты где, Харри?
Он почувствовал ее ладонь на своем лбу. Окно затрещало от внезапного порыва ветра. С улицы раздался звук удара чего-то рухнувшего на землю. Ураган. Он пришел.
– Я здесь, – ответил Харри.
Комната плыла. Он чувствовал тепло не только от руки, но и от всего ее тела, хотя они лежали на расстоянии полуметра друг от друга.
– Я хочу умереть первым, – сказал он.
– Что?
– Я не хочу потерять их. Пусть они потеряют меня. Пусть они хоть раз почувствуют это.
Ее смех был мягким.
– Харри, ты сейчас воруешь мои реплики.
– Правда?
– Когда я была в больнице…
– Да? – Харри закрыл глаза, когда ее рука просунулась под его шею, осторожно сжала ее и послала толчок в мозг.
– Мне все время меняли диагноз. Маниакальная депрессия, пограничное расстройство, биполярное расстройство. Но во всех отчетах повторялось одно: суицидальные наклонности.
– Мм…
– Но это проходит.
– Да, – сказал Харри. – А потом возвращается. Так ведь?
Катрина снова рассмеялась:
– Ничто не конечно, жизнь по определению временна и переменчива. Это больно, но именно из-за этого ее можно проживать.
– This too shall pass[49].
– Будем надеяться. Знаешь что, Харри? Ты и я, мы похожи. Мы созданы для одиночества. Нас тянет к одиночеству.
– Мы оба избавляемся от тех, кого любим, ты хочешь сказать?
– А мы от них избавляемся?
– Я не знаю. Знаю только, что, когда иду по тончайшему льду счастья, я до смерти боюсь, я так боюсь, что хочу, чтобы все закончилось и я оказался в воде.
– И поэтому мы убегаем от наших любимых, – сказала Катрина. – Алкоголь. Работа. Случайный секс.
«То, для чего нас можно использовать, – подумал Харри. – Пока они истекают кровью».
– Мы не можем их спасти, – сказала Катрина, как бы в ответ на его мысли. – А они не могут спасти нас. Спасти себя можем только мы сами.
Харри почувствовал шевеление матраса и понял, что она повернулась к нему, ощутил ее теплое дыхание на своей щеке.
– В твоей жизни это было, Харри, у тебя был тот единственный человек, которого ты любил. У вас обоих это было. И я не знаю, кому из вас двоих я больше завидовала.
Что сделало его таким чувствительным, чего он наглотался, экстази или кислоты? И в таком случае откуда он это взял? Он понятия не имел, последние сутки были для него черной дырой.
– Говорят, что не надо горевать авансом, – сказала Катрина. – Но когда ты знаешь, что впереди тебя ждет одно только горе, то способность горевать авансом – твоя единственная подушка безопасности. А лучший аванс – это проживать каждый день так, будто он последний. Или как?
«Beach House». Он помнил эту композицию. «Wishes». Уже кое-что. И он помнил бледное лицо Ракели на белой подушке, на свету и одновременно во мраке, не в фокусе, близкое, но одновременно далекое, лицо под темной водой, прижимающееся ко льду снизу. И он помнил слова Валентина: «Ты такой же, как я, Харри, ты этого не выносишь».