[7].
Настроение в иглу снова изменилось: теперь взволнованно ждали чего-то. Кто-то объявил, что Соркак возвращается из мира духов, и пение стало тише, превратившись в приглушённые стоны. Потом на пороге появился Крисук – голый, дрожащий от холода и смущённый: ему было стыдно за то, как он вылетел наружу словно угорелый, пробив дыру в стене. На цыпочках он пробрался внутрь и нашёл себе местечко потеплее: между двумя грузными женщинами, которые тут же завизжали, когда холодный как лёд Крисук втиснулся между их потных животов.
И тут лампу погасили – наступила кромешная тьма. Все притихли, и звучал только голос Соркака. Наконец кто-то спросил его, какие тайны открыли ему духи, узнал ли он причину, почему их преследуют несчастья.
«Смерти пока не будет, – отвечал Соркак. – Великая Природа смущена присутствием двух белых, которые поселились среди нас, и отказывается открывать мне истинную причину своего гнева. Но мы избежим великой беды, если до захода солнца осенью женщины не будут есть мясо моржих».
На этом церемония завершилась. Кто-то прошёлся по иглу и зажёг все лампы, как хозяин ночного клуба зажигает свет во время закрытия.
Все тихонько оделись и вышли на воздух. Только Фройхен остался ещё на несколько минут, переживая впечатления. Это было незабываемо: прекрасное, жуткое, эротическое действо. В своих заметках он игнорировал слова Соркака: «Великая Природа смущена присутствием двух белых, которые поселились среди нас» – и не старался понять, каким образом диета из самцов-моржей для женщин избавит поселение от бед. Он описывает только то, что испытывал во время церемонии и как она повлияла на него. «В такие моменты я сознавал, что в этих людях скрыта великая сила, – написал он об инуитах, с которыми жил. – Я решил узнать как можно больше о том, какие ещё чудеса таятся в их душе».
13. «Жизнь теряется в туманной дали»
Лето сменило весну, таяние ледников принесло с собой корабли, новые товары и – самое важное – вести из внешнего мира. Фройхен и Расмуссен днями напролёт вскрывали мешки писем: они пропустили целый год, полный событий. Фройхен с радостью читал письма от родных, а в особенности – от своей возлюбленной Микеллы Эриксен, которую скоро ждал в Гренландии. На первом корабле её не оказалось, но Фройхен надеялся, что она хотя бы сообщит, когда прибывает.
Фройхен не был свободен, но жители Туле считали иначе. Микеллы ведь не было рядом с ним, так что инуиты не видели в них пары. Для инуитов было важно, чтобы двое жили вместе: это представление было частью сложной полигамной системы обмена супругами. Когда мужчины уходили в долгие охотничьи экспедиции, жёны, которые оставались дома и заботились о детях, часто жили и спали с другими мужчинами, а бездетные женщины помоложе отправлялись вместе с охотниками. Всё это сопровождалось сложным комплексом норм и обычаев, но к самому сексу относились просто – как к естественной человеческой потребности. Поэтому жители Туле предполагали, что Фройхен вполне может заниматься сексом, пока Микеллы нет рядом.
В культуре инуитов считалось нормальным, чтобы женщина предлагала секс мужчине, и вскоре Фройхен стал предметом пристального внимания Вииви, молодой женщины, которую они с Расмуссеном наняли в домработницы. Фройхену, впрочем, она не нравилась: её внешность не привлекала его.
«Однажды ночью она попыталась заставить меня разделить с ней ложе, – вспоминает Фройхен. – Тогда я понял, что пора на время удалиться из дома». Он отправился навестить соседние поселения и обменять там товары на пушнину.
Во время этого путешествия Фройхен не раз попадал в похожие ситуации. В одном поселении охотник по имени Майарк представил Фройхену свою дочь Арнаннгуак, уверяя, что она самая красивая девушка в округе. Не успел Фройхен и глазом моргнуть, как Арнаннгуак стояла перед ним совсем голая, а отец её, «словно работорговец, расхваливал её прелести». «Да, что поделать, она косоглаза, – признавал Майарк, – но это даже лучше, ведь Фройхену не придётся тратить время на соперничество с другими мужчинами!» По словам Фройхена, «он больше жалел девушку, чем себя».
Фройхен не хотел брать Арнаннгуак в жёны, но, чтобы объяснить это Майарку, требовалась изощрённая дипломатия. Фройхен рисковал оскорбить отца, отказавшись от его предложения, и обидеть дочь, отвергнув её. Фройхен наконец рассудил, что лучше всего сослаться на то, что скоро он воссоединится с Микеллой. Он только надеялся, что не соврал.
В начале июня, охотясь на птиц и собирая яйца на острове Саундерс, Фройхен вдруг увидел в заливе Северной Звезды китобойное судно «Утро»: оно прокладывало себе дорогу через последние зимние льдины, словно футбольный нападающий, прорывающийся через усталых защитников. На борту снова не оказалось Микеллы Эриксен, зато Фройхену передали от неё письмо. Боясь того, что может в нём содержаться, он решил сразу не вскрывать его.
Вместо этого он провёл день, читая и перечитывая письма от родных: было чудесно погрузиться в знакомые объятия семейных симпатий и сплетен. Слова родных живо напомнили Фройхену мир, который он покинул: людные рынки, вкусные пироги – Дания, какой её описывал Ханс Кристиан Андерсен. Фройхену написал каждый из его шестерых братьев и сестёр, а также отец и мать: с обоими Фройхен был очень близок. Мать Фройхена была более эксцентрична, чем муж, и часто рассказывала о бурном прошлом собственного отца, в то время как Лоренц Фройхен был скорее человек приземлённый. Родители Лоренца тщательно приготовили ему спокойную жизнь торговца: прибыльная профессия позволяла кормить семью. Но Лоренц не хотел таким же образом влиять на будущее Петера: напротив, он позволил сыну самому искать дорогу в жизни. Когда Петер был мал, Лоренц брал его на длинные прогулки и позволял сыну увлекаться всем, что тот видел: будь то интересные насекомые или особенно ветвистое дерево. Если бы не поддержка и терпимость Лоренца, Петер мог бы и не оказаться однажды в Гренландии. Теперь он был так далеко от дома – и скучал, очень скучал по родным и по семейной жизни, о которой напомнили ему письма. Может быть, когда Микелла всё-таки приедет к нему, тоска по дому немного утихнет. Но вскрывать её письмо он всё ещё страшился.
Письма из дома пришли и Расмуссену. Дагмар сообщала мужу, что у них родилась вторая дочь, Инге. Она появилась на свет в марте, примерно через девять месяцев после отъезда Расмуссена.
Вместе с письмами друзья получили газеты и журналы, из которых узнали о достижениях других исследователей. В январе Руаль Амундсен высадился в Антарктике и отправился к Южному полюсу; американский путешественник Хайрам Бингем открыл для западной цивилизации развалины Мачу-Пикчу; американский авиатор Юджин Эли впервые посадил самолёт на палубу корабля – это был корабль «Пенсильвания» в гавани Сан-Франциско, и авиация теперь претендовала на видное место в арсенале путешественника.
Фройхен вскрыл письмо от возлюбленной только вечером, и его лицо осветила улыбка: она собирается прибыть позже этим же летом, поплывёт на корабле, который должен привезти новые товары для торгового поста. Фройхен был вне себя от счастья: «Она хочет разделить со мной жизнь, какая нам ни уготована! Она хочет жить в моём доме, как бы жалок он ни был, и стать гренландкой!»
Остаток лета Фройхен и Расмуссен прожили в совершенном счастье. Одно хорошо, когда почта приходит редко: если получаешь хорошие новости, можно смаковать их долго, не страшась перемен к худшему, ведь о них всё равно не узнаешь. Фройхен готовился к приезду Микеллы, предвкушая этот радостный день. Когда он не был занят грёзами, они с Расмуссеном охотились в каяках на морскую живность или выходили в море на небольшой парусной лодке и посещали соседние острова. Лето подходило к концу, и они не сводили глаз с горизонта, ожидая корабль Микеллы.
Пришёл сентябрь, а они всё ещё ждали. В середине месяца начали тревожиться. На свободное море в заливе можно было рассчитывать только в августе: позже в любой момент залив мог сковать лёд. Ждали не только Микеллу: им везли крайне необходимые вещи, в особенности они нуждались в спичках, гвоздях и кофе. С каждым днём тревога друзей всё усиливалась. Наконец Фройхен не утерпел: он решил выйти в море на парусной лодке и пересечь залив в надежде услышать вести о корабле Микеллы. Опасно было отправляться на таком утлом судёнышке – но по крайней мере Фройхен сможет закупиться нужными вещами на юге, если корабль Микеллы в самом деле не прибудет.
Не успел Фройхен ступить ногой на остров Саундерс, как увидел в небольшой гавани шхуну, стоящую на якоре. Она в самом деле задержалась в пути: потребовалось 45 дней, чтобы пересечь пролив, где уже тесно толкались льдины. Взобравшись на борт, Фройхен не нашёл там Микеллы. Но тут матрос передал ему письмо. Фройхен разорвал конверт и принялся читать… «Это было одно из тех писем, что так сложно писать: поэтому они выходят вдвойне неловкими, – вспоминал он после. – Моя возлюбленная родилась в хорошей семье, выросла в большом городе – и в последнюю минуту она решила, что суровая жизнь в Арктике не для неё».
Фройхен всё ещё сжимал письмо в руке. Горькие слова Микеллы жгли его, сердце тяжело замерло в груди. Судьба посмеялась над ним. Женщина, которая помогла ему найти деньги, чтобы воплотить в жизнь его мечты, больше их не разделяет. Все надежды Фройхена теперь лежали на дне мёртвым грузом. Его, несомненно, одолевали и другие мысли: неужели вот она, цена жизни в Арктике? Стоит ли она расставания с Микеллой?
Фройхен ещё не успел прийти в себя, когда к нему быстрым шагом приблизился капитан и прервал его грустные думы. Он сказал, что скоро снимается с якоря, чтобы не застрять здесь на девять месяцев. Фройхена прогнали с корабля. Он спустился обратно в свою лодку, думая о том, как тщательно готовился к приезду Микеллы. Теперь всё впустую. «Жизнь теряется в туманной дали, словно река, что течёт по пустынной стране», – пишет он и добавляет с изрядной долей драматизма: «Из-за Микеллы моя жизнь кончена».