Часть третья
Отсюда лёд, оттуда лёд,
Вверху и в глубине,
Трещит, ломается, гремит,
Как звуки в тяжком сне.
14. «Мой мир перестроился»
Когда Фройхен вернулся в Туле, никто не спросил его о Микелле: все и так понимали, что произошло. Несколько дней он провёл в тоске, переживая разрыв с возлюбленной. Микеллу он не мог винить: далеко не каждому дано полюбить Арктику, и она, очевидно, не была таким человеком.
Некоторые, проведя время в Гренландии, остывают к ней – но с Фройхеном случилось обратное. Странным образом его тоска по Микелле ещё крепче привязала его к Гренландии. Он понял вдруг, чего на самом деле хочет. «Мой мир перестроился, – вспоминал он позже. – Я чувствовал, что всё меньше и меньше хочу возвращаться в Данию. Разве у меня там что-нибудь осталось?»
Жители Туле между тем продолжали искать Фройхену пару. Мужчина по имени Инукитсорк объявил, что отправляется в длинную охотничью экспедицию, и в качестве дружеского жеста предложил оставить свою жену Тукумерк с Фройхеном. Охотник считал, что секс и общество Тукумерк поднимут Фройхену настроение. Оставив жену у Фройхена, Инукитсорк жизнерадостно помахал обоим и ушёл восвояси. Но Фройхена затея не радовала: он всё ещё переживал из-за Микеллы. Тукумерк пыталась вывести Фройхена из хандры: ведь муж повелел ей «как следует позаботиться» о Фройхене. Но тот ничего слышать не хотел. Когда в поселении прознали о его воздержании, то решили, что он, должно быть, подхватил какую-то таинственную болезнь.
Однако Фройхену было всего двадцать пять, и вскоре он сдался. Если уж он решил, что в Гренландии теперь его дом, почему не принять все его традиции! Из толстых томов, в которые укладывались его записки, ясно, что впредь Фройхен без зазрения совести наслаждался свободными сексуальными нравами, бытующими в Северной Гренландии. Объясняя их европейцам, Фройхен старался, чтобы те поняли все нюансы. Он часто настаивал в своих книгах, что полигамия имеет мало отношения к «изменам»: это обычай, принятый в инуитском обществе. Сегодня попытки Фройхена объяснить гендерную динамику инуитов выглядят неумелыми: например, он редко ставит себя или читателя в позицию женщины; однако по сравнению с его современниками Фройхен проявлял значительное уважение к чужой культуре. Он призывал читателей отбросить предвзятость и не судить сексуальные обычаи инуитов слишком строго, в особенности не зная контекста. Например, Фройхен настаивал, что в обмене жёнами есть практический смысл: если охотник погибнет, любовник его жены сможет обеспечить его семью. Таким образом жена и дети погибшего не умрут с голоду. «Для инуитов выглядит нелепо, если мужчина ищет удовольствия только с одной женщиной, – объясняет Фройхен. – Что касается женщины, быть предметом желаний многих мужчин и удовлетворять их – большая честь для неё. Поэтому эскимосы не понимают, почему мы, белые люди, придаём так много значения их так называемому обмену жёнами». Мир инуитов был один общий на всех, и приватности там не искали. «Никто не видит ничего постыдного в человеческом теле и его потребностях… Если вы хотите понять сексуальную этику эскимосов, учтите, что для них сексуальное влечение так же нормально и естественно, как потребность в еде или отдыхе. Белые люди, заметив, что у эскимосов иное представление о морали, иногда пытаются научить их своей либо пользуются их нравами для собственной выгоды, при этом называя эскимосов «грязными язычниками». Но мораль эскимосов ничем не хуже нашей! Они строго соблюдают собственные законы, а если кто-то их нарушает, об этом смело говорят прилюдно – и нарушителя часто наказывают».
В своих дневниках Фройхен утверждает, что хотел бы завести стабильные отношения с женщиной, – однако похоже, что кратковременные сексуальные связи часто отвлекали его от этой цели. Здесь это было обычным делом для мужчин-путешественников[9]. Китобои и путешественники издавна пользовались местными сексуальными обычаями – а заканчивалось это тем, что они приносили в инуитские поселения венерические заболевания или бросали женщин одних с ребёнком. И у Роберта Пири, и у Мэтью Хансона в Гренландии остались дети, ходили слухи и про Кнуда Расмуссена, хотя доказательств этому до сих пор не найдено. Дагмар Расмуссен знала, что у мужа есть другие женщины, как знал и он, что у неё есть другие мужчины. (Супруги не находили ничего дурного в «изменах», Дагмар говорила, что это даже укрепляет их отношения, а Кнуд вёл себя с её любовниками вполне дружелюбно.) Той же осенью к Фройхену подошёл инуит по имени Таутсианнгуак и сказал: «Вижу, что ты без женщины. Моя бедная жена хочет навестить родных на севере. Она вполне может составить мужчине хорошую компанию. Путешественница она опытная: будет помогать тебе ставить лагерь и сушить одежду». Потом, опасаясь, что выразился недостаточно ясно, он добавил: «К тому же мужчине слаще спится, если с ним в мешке страстная женщина».
На сей раз Фройхен не возражал. «После горького разрыва я как никогда чувствовал себя одним целым с этими добрыми, беззаботными людьми и готов был принять их образ жизни», – вспоминал он. Ему не пришлось долго убеждать себя, и всё же приятно было учесть, что таким образом он оказывает услугу Таутсианнгуаку и его жене Ивалу, с которой Фройхен танцевал во время ритуала. По-видимому, у неё с мужем что-то не ладилось. Ивалу, которая много времени провела с командой Пири, «теперь предпочитала ухаживания белых мужчин». Может, Фройхен просто льстил себе, но рассудил, что им не повредит путешествовать вместе. Что по этому поводу думала Ивалу, он так и не указал.
Когда Фройхен собрался в охотничью экспедицию, с ним на нартах поехала Ивалу. Она села ближе к упряжке, отобрала у Фройхена хлыст и прошлась им по собачьим спинам со сноровкой, которой у того не было. Нарты понеслись через Вольстенхольм-фьорд, скрипя полозьями на заледеневшем снегу. Когда проехали несколько километров, Фройхен попытался было завязать разговор, но Ивалу не горела желанием отвечать ему. Фройхену показалось, что ей даже скучно.
– Ты боишься меня? – спросил он.
– Нет, конечно! – отвечала она. – Не разевай рот, когда у тебя нет разумных слов!
Вот вам и светская беседа.
Следующие несколько часов они ехали молча, нарушив тишину всего раз, когда потребовалось обсудить, что они будут есть на обед. Вопрос был решён быстро: мороженое мясо – но теперь, раз уж они заговорили, Фройхен хотел продолжить беседу. Он рассказал Ивалу о Микелле, о своём одиночестве и разбитом сердце, о том, как стоял на палубе «Утра» и читал её письмо. Его как прорвало: он говорил и говорил, а Ивалу молча слушала. Во всяком случае, Фройхен думал, что она слушает: когда он повернулся к ней, то обнаружил, что она уснула.
Вечером они прибыли на Гранвилль-фьорд и остановились на ночлег в пещере. Разложив свой спальный мешок, Фройхен осведомился у Ивалу, прихватила ли она мешок для себя. Но та только рассмеялась, разделась донага и забралась в мешок вместе с ним. «Позвольте же мне здесь опустить занавес и не рассказывать подробно, что произошло между Ивалу и мной», – стеснительно написал Фройхен, никого, впрочем, не обманув своими эвфемизмами.
Пока они были в пути, Фройхен чувствовал к Ивалу всё больше симпатии. Он понимал, что симпатия эта не должна перерасти в нечто большее, обычаи этого не позволяли, и всё же Ивалу ему очень нравилась. Он решил, что по крайней мере скажет ей, как много для него значит это совместное путешествие. (Через много лет он напишет роман по мотивам этой романтической поездки: «Ивалу, жена-эскимоска».) У него, впрочем, долго не хватало храбрости заговорить с ней.
На горизонте уже показался Туле, когда Фройхен решился признаться. Готовый заговорить, он повернулся к Ивалу… и не нашёл её рядом. Оказалось, что несколько секунд назад она соскользнула с нарт и ушла, ни слова не сказав на прощание. Обернувшись, Фройхен разглядел вдалеке её силуэт: она бежала домой, к мужу. По воспоминаниям Фройхена, она «смеялась и громко приветствовала всех, словно расставалась с ними всего на час, словно не случилось ничего важного».
Не один Фройхен страдал этой осенью от одиночества. У Миника были похожие трудности. Прожив с ним некоторое время, Фройхен и Расмуссен выставили его, устав от его угрюмости. Тогда Миник переселился на мыс Йорк, и друзья встретили его там через некоторое время, когда проезжали через поселение по торговым делам. Разговорившись, мужчины решили позабыть размолвку.
Миник признался Фройхену и Расмуссену, как трудно ему снова приспособиться к жизни в Гренландии. Однако, добавил он, у него есть некоторая надежда завоевать расположение женщины, которую он встретил здесь, на мысе Йорк. Избранница Миника была косоглазая Арнаннгуак, та самая, от брака с которой отвертелся Фройхен. Миник хотел жениться на ней, но существовало одно препятствие: ему негде было поселиться с молодой женой. Тут он спросил: не позволят ли Фройхен и Расмуссен ему привезти Арнаннгуак в Туле? Они могли бы на время поселиться в фактории, пока Миник не построит собственный дом.
Не видя в этом никакого вреда, Фройхен и Расмуссен согласились. Минику нужна была помощь, да и к тому же зимой они всё равно нечасто живут дома, а больше путешествуют.
Получив согласие друзей, Миник тут же женился на Арнаннгуак. Церемония была, по инуитскому обыкновению, незамысловатая: мужчина и женщина всего лишь договаривались, что они теперь женаты. Брачные соглашения в культуре инуитов были относительно непостоянны, и пышных свадебных церемоний у них не водилось. Как только брак был скреплён, молодожёны уехали в Туле, а Расмуссен и Фройхен пока остались на мысе Йорк, обменивая товары на пушнину.
В Туле Миник занялся хозяйством и начал заготавливать мясо на зиму. Вернувшись, Фройхен и Расмуссен были рады застать факторию в безукоризненном порядке, а Миника – в умиротворённом расположении духа. Он с помощью Фройхена взялся за постройку маленького флигеля.