Стоя на ледяном щите, вокруг не было видно ничего, кроме безграничного ослепительно-белого простора и синего неба над головой. «Лёд слепит и радует глаз своей неизменной белизной», – записал Расмуссен в дневнике 19 апреля. Потом, дав волю тяге к экстравагантной прозе, добавил, что окружающее поражает его «некоей тайной. Передо мной огромное белое создание, что вздымает у меня над головой мелкие снежинки, – это дышит океан неколебимой тишины. Полузабытые мифологические мечтания встают у меня в памяти: Рагнарёк! Я познал сущность древних северных сказаний!» Расмуссен призывал древний миф о Рагнарёке – конце света, когда боги и великаны сойдутся в битве, – чтобы таким причудливым образом доказать: он здесь не просто для того, чтобы покорить природу и испытать себя. Он искал духовного опыта, желал отправиться назад во времени в сказочное прошлое, где царствовало волшебство. Фройхен не был таким романтиком, как его друг, но окружающее тоже трогало его: они шли там, где не ступала нога человека.
На пути им не встречалось никакой живности – разве что над головой иногда пролетал ворон, волнуя студёный воздух взмахами чёрных крыльев. Вороны, как и путешественники, не жили здесь, а торопились перебраться на другою сторону. От присутствия воронов мурашки бегали по коже: это оказалось очень уместным здесь, в почти мистическом краю. Инуиты верили, что ворон пришёл из тьмы, что он родился слабым и долго скитался в пустоте. Но однажды ворон вдруг понял, что он – Творец, и тогда он создал растения и человека. Человек был первый инуит, и ворон вырастил его и научил уважать природу. Но здесь природа была другая – такую ни инуиты, ни кто-либо вообще не знал.
Долгие дни, проводимые в дороге, наконец стали досаждать путникам. Сильный ветер резал им лицо и поднимал вокруг нарт облако мелких, острых снежинок, которые впивались в кожу и оседали на каждой складке одежды. «Мы стали похожи на призраков, которые погоняют призрачных собак», – писал в дневнике Фройхен. Расмуссен в своих заметках беспокоился, что его со спутниками «поглотит безнадёжное одиночество. Эта снежная пустыня сурова, и её стоический дух невольно проникает нам в разум. Долгие часы мы мчимся вперёд – и ни звука вокруг. Мы так привыкли жить и работать в этой суровой тишине, что останавливаемся и вздрагиваем от звука собственных шагов». По вечерам путешественники старались подбадривать друг друга, читая вслух роман «Обручённые». Книга эта, написанная Алессандро Мандзони, вышла в свет в 1827 году, в ней рассказывается о политической власти, лицемерии и социальной справедливости. Иникитсорку и Увдлуриаку сюжет казался невероятным, и они всё фыркали, спрашивая, действительно ли всё это произошло на самом деле. Конечно нет! – отвечал Расмуссен, и эти двое тут же теряли интерес: какой смысл в истории, если всё это неправда! Забавно было слышать подобную реакцию на вымысел от людей с богатым на чудеса фольклором – но может быть, им казалось, что их легенды лучше передают незыблемые истины, чем фантазии Мандзони.
Вершина ледяного щита – точка, отмеряющая половину их путешествия, – всё приближалась, и путешественников охватило зловещее предчувствие. После дневного перехода собаки спали как убитые, а над головой день и ночь светило неумолимое солнце. На высоте двух километров казалось, что солнечный свет фокусируется через увеличительное стекло, и кожа путешественников обгорала неровными пятнами. К тому же из-за яркого сияния у Фройхена началась снежная слепота – давно известный недуг, когда ультрафиолетовые лучи обжигают роговицу глаза. (Ощущения у него были такие, словно «в глаза вонзились раскалённые добела кинжалы».) Снежной слепоты можно было избежать, если носить тёмные очки или использовать кокаиновые глазные капли, но Фройхен свои очки забыл дома, а роскоши вроде кокаиновых капель у него не водилось. Инуиты, благодаря свойственной им тёмной пигментации, меньше страдали от солнца.
Также из-за высоты путешественников постоянно мучала жажда, в горле вечно пересыхало. Стало невыносимо глотать постное мясо, и, чтобы смочить горло, люди пили жир, смешанный с растопленным снегом. От пересохшего горла страдали и собаки: приходилось кормить их жирной моржатиной, и жира стало быстро не хватать – его использовали в качестве топлива для ламп и жаровен.
Путешественники добрались наконец до вершины ледяного щита – их окружила «бескрайняя ледяная пустыня, мёртвая тишина». Здесь и правда было удивительно тихо – тихо до жути. Стоял абсолютный штиль, воздух был неподвижен, и даже собственные шаги звучали для путешественников словно раскат грома. От подобной тишины стало только страшнее: казалось, что это затишье перед бурей.
17. «Некоторым собакам всё равно, что есть»
Расмуссен был не слишком хорош в математике, и поэтому вести наблюдения и определять координаты поручили Фройхену. К сожалению, Фройхен сам был в математике далеко не дока – и всё же он каждый день прилежно измерял положение солнца и определял длину пройденного пути по одометру, прикреплённому к его нартам. Одометр состоял из маленького колеса, которое касалось земли и крутилось, пока двигались нарты, фиксируя пройденное расстояние. Несмотря на извилистые пути, которые выбирали собаки, стараясь избежать ледяных нагромождений и рытвин, Фройхен обычно неплохо определял, в каком направлении они движутся. Через неделю после того, как они миновали вершину, Фройхен проверил приборы и вычислил, что прибрежные горы вот-вот появятся на горизонте. «Сам я был в этом далеко не уверен, но расчёты утверждали, что мы вот-вот их увидим», – писал Фройхен. К своему облегчению, скоро он убедился, что его предсказание верно.
Уклон ледяного щита становился всё круче, и путешествие делалось всё опаснее. До цели оставался один день пути, когда склон стал почти отвесным: люди потеряли управление нартами и понеслись вниз с горы вместе с собаками, запутавшимися в упряжке. События развивались головокружительно быстро. Одной собаке свернуло шею, когда по ней проехался полоз саней Расмуссена. Остальные, прокатившись по склону кубарем, теперь неслись вниз практически в свободном падении, сломя голову летели в опасную неизвестность. Фройхен смутно видел своих товарищей, которые «спутались в один клубок с рычащими и повизгивающими собаками» и в такой неразберихе летели всё ниже и ниже. Оставалось только молиться, чтобы не долететь до края щита и не сорваться с обрыва.
Тут нарты столкнулись друг с другом, и безумное падение закончилось. Путешественники выползли из-под груды инвентаря, немного пришли в себя и огляделись. Они попали в какую-то ледяную долину, похожую на русло реки, а впереди виднелся крутой обрыв метров на двадцать. Они пересекли ледяной щит, проделали 1000 километров в 26 дней. Но впереди их ждала новая опасность.
Путешественники осторожно, боясь поскользнуться, подошли к краю обрыва и взглянули вниз. Внизу из снега торчала низкорослая ива – верный признак того, что наступает весна. Значит, травоядные животные найдут себе корм, а люди смогут питаться этими животными. Остаётся только спуститься с обрыва. Вот только как? Обрыв тянулся из конца в конец насколько хватало глаз, и обойти его или найти менее крутое место было невозможно: значит, придётся спускаться на длинных тросах из тюленьей кожи. Решили, что Фройхен пойдёт первым как самый тяжёлый: если ремни выдержат его, значит, можно спускаться и остальным – а если он упадёт и разобьётся, остальные будут искать другой путь.
Путешественники связали в один три гарпуньих троса. Поскольку те были надёжно прикручены к гарпунам, сами гарпуны оставили на месте, чтобы после не возиться с ними, пытаясь прикрепить тросы обратно. Фройхен обвязал вокруг бедра импровизированную страховку и подёргал её напоследок, проверяя, крепкая ли она.
Сначала всё шло хорошо, но, когда Фройхен оказался почти у подножия, он заметил, что ближайший гарпун поворачивается остриём к нему. Фройхен дёрнул за трос, пытаясь поправить положение, но не смог. Остриё гарпуна впилось ему в бедро, разрезало меха и рассекло ему кожу. По ноге его расползлось красное пятно. Фройхен взвыл от боли, но друзья его не услышали, потому что ветер выл громче. Фройхен сумел наконец оттолкнуть от себя гарпун, но кончик острия всё же прошёлся по его ноге и оставил глубокую рану.
Добравшись до земли, Фройхен выпутался из троса, приложил снег к кровоточащей ране и прижал сверху варежкой. В ноге пульсировала боль – но хотя бы гарпун не задел артерию, иначе это была бы верная смерть. Нужно только поддерживать давление на рану, пока остальные не спустят вниз собак и припасы.
Тем временем наверху путешественники спускали собак по трое, а те, что ждали своей очереди, толпились у края обрыва и лаяли на своих товарищей. Сначала собакам было любопытно, но они так ничего и не поняли и, запаниковав, заметались по краю обрыва. Фройхену оставалось только в ужасе наблюдать, как три собаки, будто взбесившись, бросились с обрыва. Они описали в воздухе широкую дугу, прежде чем ухнули вниз, – и через мгновение разбились о землю неподалёку.
Фройхен, лёжа на дне обрыва и истекая кровью, вряд ли переживал за судьбу собак. История полярных экспедиций пестрит случаями, когда погибали собаки: падали с ледника, проигрывали в схватке с волком или полярным медведем, шли на корм голодающим людям или собакам посильнее. Большинство полярных исследователей с собаками не церемонились – но в глубине души оплакивали их смерть, и Фройхен здесь не был исключением. Собаки были единственными компаньонами в длинных экспедициях в безлюдные места, и люди привязывались к ним. Конечно, то были ездовые собаки, драчливые и свирепые, но собака есть собака, и они отличались такой же верностью, как комнатные любимцы, и каждая собственным характером. Некоторые полярные исследователи выражали свою любовь, давая собакам звучные клички: у Руаля Амундсена в любимцах были Труп, Скальп и Сводник; у Эйнара Миккельсена были Девчушка, Мегера, Клоун и Госпожа Косичка; а у Фритьофа Нансена – Спасатель, Гремучая Змея, Русский и Вечный Двигатель (этого пса прозвали так потому, что он постоянно вилял хвостом). Вильялмур Стефанссон был тем редким полярным исследователем, кто открыто говорил, как крепко любит своих ездовых собак, и презирал своих коллег, в особенности Пири и Нансена, за то, что те из экономии скармливали слабых собак более сильным. В книге Стефанссона «Моя жизнь среди эскимосов» он очень трогательно пишет, как любил собаку по кличке Линди: «Я даже не знаю, кто из нас крепче был привязан к другому. Когда она умерла, я лишился лучшего друга. Я никогда её не забуду».