Торжество устроили не только для того, чтобы потешить эго, хотя и не без этого. Расмуссен понимал, что, когда молва о приёме разлетится по Дании, им будет проще найти финансирование для будущих экспедиций. И в самом деле: прошла всего неделя, а исследователи уже начали получать приглашения от географических обществ, которые просили рассказать подробнее об их открытиях. Заинтересовались друзьями и в Америке: о них вышел материал в New York Times. В Times, пользуясь интересом читателей к расовым вопросам, особенно подчёркивали, что Фройхен женат на эскимоске (это было правдой) и что мать Расмуссена была «чистокровная эскимоска» (это как раз не было правдой, у матери Расмуссена были и инуитские, и датские корни).
Рекламная кампания друзей привлекала внимание и нового датского короля Кристиана X, о котором говорили, что он помешан на этикете и помпе. Кристиан X всего год был на престоле и переживал за свою репутацию, поэтому его форменно раздражало, что исследователи не испросили у него аудиенции. Фройхен и Расмуссен знали, что это следует сделать, но ни тому ни другому не улыбалось кланяться перед вспыльчивым монархом, который уже в первый год своего правления вёл себя как деспот. И действительно, стоило друзьям появиться при дворе, как его величество отчитал их за то, что те без разрешения назвали в его честь землю в Гренландии. Это, по мнению короля, было сущей бестактностью и форменным нарушением протокола.
Расмуссен уверял короля, что они сделали это в знак почтения, но тот ничего не желал слушать. Он сомневался, достаточно ли хороша эта земля, чтобы носить его имя. Расмуссен, стоя на своём, мягко подтвердил, что земля достойна столь великой чести. Но королю слов было недостаточно: он объявил, что сначала землю должен осмотреть чиновник, прежде чем он согласится. Расмуссен уже злился. Он вообще был человек не слишком сдержанный – и королю ответил холодно: «Я знаю, что нельзя прекословить королю. Но я утверждаю, что земля достойна вашего имени, потому что знаю её лучше, чем вы!»
Этот неприятный разговор изрядно испортил друзьям их визит в Данию.
После неловкой аудиенции Фройхен был готов возвращаться в Гренландию. Он провёл в Копенгагене всего пять недель, но и этого было достаточно. Он повидал родных и провёл с ними львиную долю этого времени, но теперь спешил вернуться на Север. Прежде, однако, стоило закончить дела. Чтобы восполнить траты, ушедшие на первую Тулевскую экспедицию, и обеспечить грядущие, друзьям нужны были деньги.
Последующие встречи с потенциальными инвесторами живо напомнили Фройхену, за что он так любит Арктику: там не было места душной бюрократии, не было нужды в пустом расшаркивании, не водилось скряг, которые задают множество неудобных, пусть и справедливых вопросов. Коммерсанты часто интересовались, как друзья ведут своё дело, и критиковали их небрежность, видя в ней ненужные риски. Не то чтобы они были не правы – но Фройхену и Расмуссену не нравилось, что их отчитывают, как школьников в директорском кабинете. Первая Тулевская экспедиция и правда была нетипичной, однако множество куда лучше организованных экспедиций постигла худшая судьба! Друзья отстаивали свой подход к делу, объясняя, что берут пример с инуитов: живут дарами земли, обходятся малым и не тратят ресурсов впустую.
Оба хотели вернуться в Гренландию как можно скорее, но Расмуссену пришлось отложить свой отъезд, чтобы провести больше времени с женой и детьми. Друзья договорились, что Фройхен поедет сейчас, а Расмуссен присоединится к нему позже, где-то в первой половине 1914 года. Фройхену же не терпелось вернуться туда, где он чувствовал себя дома – больше, чем в родной Дании. «Встретившись с друзьями после долгой разлуки, я почувствовал себя чужаком в их кругу, – вспоминал он. – За три года моего отсутствия многие превратились в учёных мужчин и женщин. А я, хоть и гордился своей силой, своей способностью долгое время обходиться без еды, мало чем мог похвастаться перед ними».
Был, впрочем, один старый друг, который жалел, что Фройхен стремится уехать так скоро, – актриса Магдалене ван Лауридсен. С ней Фройхен познакомился после Датской экспедиции, когда ещё встречался с Микеллой Эриксен. Между ними завязалась крепкая дружба, и Магдалене была очень рада видеть Фройхена после его трёхлетнего отсутствия. Их влекло друг к другу, и из дневников Фройхена понятно, что у них состоялся крайне напряжённый разговор, что за персона была эта Наварана (хотя Фройхен пишет об этом крайне скупо). Возможно, Магдалене было трудно понять, что Фройхен нашёл в этой женщине. Наварана была лет на одиннадцать младше Фройхена (точной даты своего рождения она не знала), в то время как Магдалене была на четыре года его старше. Она недавно развелась с мужем и теперь преподавала на дому экономику – совсем не её призвание. Раньше она играла на сцене, участвовала в экстравагантных постановках и снялась в двух немых фильмах: Elverhøj («Эльфийская гора») и «Таинственная светская львица» по сценарию Карла Теодора Дрейера. Разница между ней и Навараной была разительна – но, пожалуй, выбор Фройхена не казался таким уж странным: он был человек эклектичных вкусов, и ему нравились очень разные женщины. Неожиданности определяли всю его жизнь. Магдалене обиделась, узнав о существовании Навараны. Она как-то спросила его, зачем он вовсе вернулся в Данию, если так влюблён в Арктику. Фройхена этот вопрос смутил – и он жалел, что расстроил женщину, которая ему очень нравилась, хоть он и был женат на другой. Фройхен не хотел разрывать связи с Магдалене – однако неловкая встреча с ней помогла ему. «С новой ясностью я увидел, что место моё не здесь, где меня видят насквозь, а там – с Навараной, на холодном Севере».
Тем временем в Тасиусаке Наварана становилась всё несчастнее. Сёрен и Дорте день-деньской твердили ей, что Фройхен уже не вернётся. Самое обычное дело, практически традиция: полярный исследователь влюбился в местную и бросил её. Но даже если Нильсены говорили правду, Наварана обижалась на них. Обиделся и Фройхен, вернувшись позже тем же летом.
Неприятности ему доставил и местный священник, который взялся наставлять Наварану в христианстве. Та сообщила мужу, что, как только Фройхен уехал, учитель попытался поцеловать её. Она резко отказала ему, но тот стал лишь агрессивнее напирать на неё, и тогда Наварана ударила его и убежала. С тех пор идея креститься разонравилась ей: «Меня и некрещёную обижают!» Священника после наказали за проступки, отправив в Данию на годовую пробацию, но, пройдя её, он вернулся в тот же приход, и Наварана потеряла всякий интерес к христианству. Она удивлялась теперь, почему церковь поручает такие важные дела таким никчёмным людям. В Туле ей встречался другой миссионер, который точно так же вёл себя с женщинами. К тому же Наваране казалось странным, что церковь накладывает на людей сексуальные запреты, которые те всё равно не соблюдают. Она спросила у Фройхена, почему церковь придумывает правила, которые «очевидно противоречат желаниям как мужчин, так и женщин». Фройхен не нашёлся что ответить. «Я только радовался, что не стал миссионером», – записал он в дневнике. Он счастлив был воссоединиться с женой, а она – с ним. Сразу после Рождества 1913 года супруги вернулись в Туле. Они отсутствовали почти год, и их ждал сюрприз.
20. «Всего лишь пешка в игре богов»
Вернувшись в Туле, Фройхен обнаружил, что у них появились новые соседи. Некие американцы основали форпост в Эта, в 100 километрах от Туле. Фройхену это сразу показалось подозрительным.
Фройхену сообщили, что эти американцы участвуют в научной экспедиции. Пусть так – но Фройхен опасался, что на самом деле они собираются затеять торговлю пушниной. Это значительно повредило бы его с Расмуссеном интересам, потому что американские цены на мех были выше европейских. К тому же Фройхен переживал, как бы американцы не переманили к себе всех местных в качестве проводников и помощников: кто тогда будет добывать для него пушнину?
Однако встретившись с американцами, Фройхен решил, что они люди неплохие. Прежде он верил стереотипу, что американцы – это какие-то чокнутые ковбои, однако эти люди совсем не походили на «дикарей, которые только тем и заняты, что укрощают лошадей, шатаются по салунам и стреляют из револьверов».
Американцы отбыли в Гренландию из Нью-Йорка тем же летом, и корабль их был весь увешан знамёнами братств и университетов, откуда происходили путешественники: Боудун, Йель, Университет Иллинойса, «Тета Ню Эпсилон». Экспедицию возглавлял Дональд Макмиллан спортивный, жилистый человек тридцати восьми лет из Мэна. Подобно Фройхену, он никогда не «учился» на полярного исследователя, но стал им почти случайно, в Арктику отправился, повинуясь страсти, а не профессиональному долгу. Так часто бывало в те времена. В 1903–1908 годах Макмиллан преподавал французский язык, математику и физическое воспитание в Вустерской академии в Массачусетсе. Работой он был, в общем, доволен, но уж очень скучал на ней и лишнюю энергию тратил, нарезая круги в местном бассейне. Он горячо любил плавать – и именно эта страсть в конце концов привела его в Арктику. Летом 1904 года он работал инструктором в Вичмирском лагере, спортивном лагере для мальчиков на острове Бастинс в Мэне. Во время катания на лодках произошло два несчастных случая, и Макмиллан спас в общей сложности девять человек. О его героизме прослышал Роберт Пири и написал Микмиллану, интересуясь, не научит ли тот его сына плавать, стрелять и управляться с веслом: сам Пири, разумеется, был для этого слишком занят. Макмиллан ответил согласием. Когда эти двое встретились, чтобы обсудить детали, разговор перекинулся – а вернее, Макмиллан искусно перевёл его – на книги об Арктике, которые он обожал с юности. Среди любимых произведений у него числились «По большому льду к Северу» Пири, «Морской волк» Джека Лондона и «Американские торговые суда» Уиллиса Эббота. Пири быстро смекнул, что молодой человек напрашивается в экспедицию. Узнав, что Макмиллан, как и он сам, окончил Боудун и тоже рано лишился отца, Пири решил, что с Макмилланом они споются. Молодой человек принял участие в экспедиции Пири к Северному полюсу в 1908–1909 годах и сыграл в ней не последнюю роль.