Весной 1914 года Фройхен занялся новым перспективным увлечением – антропологией: он исписывал блокнот за блокнотом, занося туда наблюдения о традиционном быте инуитов. Наварана помогала ему, объясняя то, что он видел, и приглашая его в святая святых инуитской жизни, которое редкий белый видел. В хижинах и иглу, сгрудившись у огня и завернувшись в тёплые шкуры, записывал Фройхен со слов гостеприимных хозяев их легенды, рецепты, игры и развлечения. Весна приносила и другие радости: с гоготом в Туле возвращались птицы, журчала талая вода, ярко светило солнце. Фройхен часто выходил в море в своём каяке, лениво вёл его по спокойной воде, погрузившись в размышления. Затерявшись в мелодичном журчании воды, заглядевшись на солнечные лучи, танцующие на поверхности, легко было погрузиться в транс. Как писал Герман Мелвилл в «Моби Дике», «размышление и вода от века имеют между собой нечто общее». Фройхену эти свидания с природой приносили таинственные видения и прозрения. «Я часто задавался вопросом, не горячка ли меня тогда одолевала – или, быть может, так называемая каякная болезнь?» – описывал Фройхен этот почти сверхъестественный опыт; о чём-то похожем рассказывали ему и инуиты. Фройхен надеялся, что эти моменты прозрения помогут ему постичь тайны, которые он не мог иначе разгадать. «Я понимал, что оказался в неестественном – даже сверхъестественном состоянии, и упивался им, – рассказывал он об одном таком опыте. – Я не могу точно описать, что испытывал, но казалось, моя душа, или дух, или сущность, как угодно, отделилась от тела, оставила позади жизнь и заботы, и воспарила, свободная, и увидела мир единым целым».
Подобные рассказы Фройхена, да ещё фотографии, на которых он носит замызганную повязку на длинных волосах, у будущих поколений датчан завоевали ему прозвище «самого большого хиппи в полярной истории».
Таков был Петер Фройхен в 1914 году, непоседа, с головой погружённый в незнакомую культуру. Он жил как жилось, играл со временем и ни на чём не зацикливался. Новый образ жизни его включал любопытный режим чтения. В фактории пылились стопки прошлогодних газет, но Фройхен в день читал только по одной, подгадывая прошлогоднюю дату к нынешней. Ему показалось, что читать всё сразу глупо, потому что он всё равно большую часть забудет. К тому же что за радость читать о суровой зиме беззаботным летом. Всего раз Фройхен «сжульничал» и прочитал немного вперёд: ему не терпелось узнать, чем кончилось расследование убийства жены французского министра финансов. Читая таким экспериментальным образом, Фройхен словно жил во временном эхе, и как-то раз его осенило новой глубокой мыслью: «Если так подумать, один год – это сущие пустяки».
Со временем Фройхену полюбилось ездить в гости к американцам в Эта. Ему, как и многим европейцам, было любопытно узнать больше об их стране. Американцы назвали свой форпост «Хижиной Борупа» в честь Джорджа Борупа, выпускника Йеля, который помогал снаряжать экспедицию, но трагически погиб незадолго до отплытия. Всякий раз переступая порог Хижины Борупа, Фройхен чувствовал дух Америки – молодой державы, у которой было своё представление о путешествиях. Обстановка в жилых помещениях выдавала чисто американскую смекалку в причудливой смеси с корпоративизмом, материализмом и искренней верой в человечество.
Входя в хижину, гость попадал в жилую комнату примерно пять на три метра, где стояли большой стол и печь. Двойные стены, утеплённые сухим взморником, хорошо защищали от холода, и в здании площадью 107 квадратных метров – по арктическим меркам царские палаты! – было всегда жарко натоплено. Пройдясь по дому, можно было заметить много качественной мебели и аксессуаров, почти все из которых предоставили путешественникам спонсоры. Стены украшали зеркала и картины в рамах – правда, висели они криво, потому что в дизайне интерьеров американцы ничего не понимали. На многочисленных полках громоздились настольные игры, книги и периодика, в том числе такие прогрессивные журналы, как Atlantic Monthly, Harper’s и The Century. Эти издания поддерживали тогдашнюю борьбу за социальную справедливость: противодействия монополиям, снижение бедности, освобождение женщин и сухой закон. Среди книг встречались произведения Чарльза Диккенса, Брет Гарта, О. Генри, Виктора Гюго, Джека Лондона, Генри Дэвида Торо и Джозефа Конрада.
Работало всё в хижине от электрического генератора. Американцы иногда разыгрывали друг друга, словно студенты в общежитии: подсоединяли провод к дверной щеколде и ждали, едва сдерживая хихиканье, пока их приятель не словит удар током, попытавшись войти. Было в хижине и беспроводное радио, которое, впрочем, не могло принять или отправить сигнал из-за ближайших гор. (Экспедиция Макмиллана станет одной из последних полярных экспедиций, не имеющих постоянной связи с внешним миром.) Кроме того, для связи с местными американцы протянули в деревню телефонную линию. Впрочем, инуиты пользовались телефоном только для того, чтобы заказать у соседей «обслуживание». «К настоящему моменту мы получили запрос на собачье печенье (не для собак, а для людей), свечи, капканы, упряжь и лески, – зафиксировал как-то Макмиллан. – Очень сомневаюсь, окупится ли когда-нибудь эта телефонная линия!»
Особенно Фройхену нравился врач американцев, Харрисон Хинт, которого все звали Хал. Он, подобно Фройхену, был ростом под два метра и весил 86 килограммов, белокурые волосы торчали во все стороны, а широкая улыбка обнажала крупные зубы. Доктор, как и Фройхен, живо переживал за местное население и видел в них людей, а не экзотические диковинки. Большую часть свободного времени он перемещался от стоянки к стоянке со своим чемоданчиком и лечил местных инуитов, ничего не требуя взамен. Всё больше и больше чужаков стали появляться в Северной Гренландии, и доктор беспокоился, как бы они не занесли сюда незнакомые микробы и не вызвали бы эпидемию среди инуитов. «Нас сюда никто не звал: мы вторглись на их территорию, – писал он. – Европейский образ жизни теснит и теснит их, мы нарушаем равновесие в их обществе, и я только хотел бы знать, сможем ли мы как-то помочь им не утратить [sic] их превосходных качеств: способности полагаться на себя, оригинальности и доброты». В Арктику Ханта манила не слава, не жажда завоевания новых земель, но люди, которые там обитали. В экспедицию он попал, откликнувшись на объявление, которое Макмиллан поместил в газете.
В первой половине 1914 года Хижина Борупа была населена негусто: в основном там жили учёные, занимающиеся своими наблюдениями. Остальные ушли с Макмилланом на поиски Земли Крокера. И дела их обстояли скверно.
Бураны, нетвёрдый лёд под ногами, скудная дичь – все эти обычные арктические неприятности осложняли жизнь Макмиллану и его людям. К тому же он начал всерьёз сомневаться, что Земля Крокера существует. Неужели его спутники рискуют жизнью ради миража? Или того хуже – ради мистификации Пири? Вдобавок к тому, что поисковая экспедиция шла коту под хвост, поведение Фитцхью Грина ни капли не изменилось. Он по-прежнему страдал галлюцинациями и вздрагивал от каждой тени. Макмиллан уже не знал, что с ним делать.
Самым надёжным проводником у Макмиллана был Миник, бывший сосед Фройхена, который к этому моменту стал одним из лучших охотников в округе. Встретившись с ним впервые, американцы подивились, как близко знаком он с их культурой: Миник говорил о заливе Мелвилл с такой же уверенностью, как о Кони-Айленде. Особенно Миник впечатлил Фитцхью Грина. Трагическая история Миника, человека, потерявшегося меж двух культур, напомнила Грину литературу, которую он так любил: поэзию Байрона и другие мрачные истории о страданиях и тщетном поиске. Грин романтизировал тяжёлую судьбу Миника в своих записях: он описывает «маленького дикаря, которого разлучили с родной арктической пустыней и бросили в пасть беспощадного Нью-Йорка». С тех пор, вздыхает Грин, Минику не видать счастья: «такова судьба скитальца».
Миник тем временем терял терпение. Дураку было понятно, что никакой Земли Крокера не существует, просто мерзавец Пири сочинил очередную басню в свою честь. Миник беспокоился, что американцы слишком поздно сообразят, как жестоко ошибаются, лёд уже растает, и обратный путь станет слишком опасен. Он поделился своим беспокойством с Макмилланом, но тот настоял на том, чтобы продолжить путь.
Дни становились всё длиннее, солнце поднималось всё выше и выше, и лёд с каждым часом пропитывался водой – как и предсказывал Миник. Наконец он заявил, что поворачивает обратно. Макмиллана его решение разочаровало, но спорить он не стал, дал своему проводнику достаточно припасов и наказал передать записку доктору Ханту: в ней говорилось, что Миник отлично показал себя и заслуживает щедрую премию в виде сахара и табака.
Путешественники продолжили путь без Миника, и обманчивый лёд стонал и трещал у них под ногами. Инуиты верили, что эти стоны во время таяния льда издают души утопленников, и считали это плохой приметой. «Они не могут выбраться из-подо льда, – объяснил Макмиллану другой проводник. – Они обречены вечно молить выпустить их, дать дорогу обратно в надлёдный мир».
Через несколько дней после того, как путники вышли на твёрдую землю, лёд треснул за их спинами. Макмиллану пришлось наконец признать, что никакой Земли Крокера не существует. Это был тяжкий удар по его репутации и самолюбию.
Но объявлять экспедицию провальной Макмиллан не желал, поэтому принялся выдумывать новые цели, которые обеспечили бы им хоть незначительную, но победу. По его приказу путешественники разделились на две группы, у каждой – своя задача. Первая группа, состоящая из Макмиллана и Этукишука, отправится на северо-восток к мысу Колгейт и заберёт из тура записи Пири, где, быть может, найдутся чёткие сведения о Земле Крокера[11]. Вторая команда, состоящая из Грина и Пиугааттока, инуита-охотника из Северной Гренландии, пройдёт 40 километров по пути на юго-восток, где находится тур, оставленный норвежским исследователем Отто Свердрупом в 1901 году. В нём хранилась записка, которую никто никогда не читал, заявляющая права Норвегии на остров Аксель-Хейберг в Канадской Арктике. Если в записке и правда о таком говорилось, это сулило значительные геополитические последствия, а значит, экспедиция Макмиллана не проделала весь этот путь впустую.