План был относительно прост, но с одной закавыкой: разум Грина по-прежнему тонул в тумане. К этому времени он выдумывал подробную характеристику и биографию каждой своей собаке и представлял, что ведущая собака ухаживает за «Чёрной Королевой» и одновременно назначает свидания «Эрцгерцогу»: этот сложный любовный треугольник явно происходил из «Алисы в Зазеркалье» Льюиса Кэрролла. Также Грин время от времени впадал в транс и принимался скрупулёзно пересчитывать своих собак и отслеживать их движения, пытаясь заметить в них закономерности. «Один-два-три, четыре-пять-шесть, семь-восемь-девять!» – выкрикивал он, несясь в своих нартах. Грин хорошо сознавал, что с ним что-то не так, но не мог совладать с собой. «Не могу объяснить эти причуды с точки зрения психологии», – записал он в дневнике. Он пытался отдыхать, надеясь, что крепкий сон поможет делу, но его одолевали вши, и он всю ночь промучился от боли в скальпе. Инуитские легенды, объяснявшие происхождение вшей, были, возможно, такими же фантастическими, как горячечные сны Грина. Инуиты верили, что первая вошь попала в Гренландию, пытаясь обогнать червя. Червь и вошь неслись к берегу в своих каяках, и каждый желал первым завоевать человека. Вошь выиграла гонку и впилась человеку в подмышку, а пристыженный червяк закопался в землю.
Ещё Грин невольно стал подозревать, что Пиугаатток точит на него зуб. Разумеется, все, кто знал Пиугааттока, посмеялись бы над таким предположением. Это был добродушный, хорошо знавший своё дело человек, и в своё время он служил проводником многим исследователям, включая Пири. Он не имел никаких претензий к Грину – просто не радовался своему текущему положению. Пойти найти какую-то несчастную записку из тура – задача казалась совсем не такой важной, чтобы рисковать ради неё жизнью. Пиугаатток хотел повернуть назад и не боялся высказать это в лицо Грину – а тот, будучи морским офицером, в любых пререканиях видел нарушение субординации.
Напряжение между Пиугааттоком и Грином не привело ни к чему хорошему. Они ехали через буран, едва разбирая дорогу, когда Грин вдруг поднял руку, прося остановиться. Его укачало в нартах и теперь тошнило. Пиугаатток остановил своих собак, но ему не терпелось продолжить путь. Чем дольше Грина рвало на снег, тем больше росло нетерпение инуита. Сколько можно?! Наконец Пиугаатток не выдержал. Грина ещё тошнило, когда Пиугаатток подстегнул собак и поехал дальше, предполагая, что американец его догонит. Однако он совершил большую ошибку, забыв о паранойе своего товарища. Грин решил, что его бросают на верную смерть, запаниковал и схватился за винтовку. Как будто экспедиции Макмиллана недоставало трудностей…
Фройхен бил баклуши у себя в фактории, когда к нему в дверь постучался Грин. Недавно вернувшийся из безлюдных мест, американец робко осведомился, нельзя ли ему провести здесь несколько дней. Фройхен решил, что тот поссорился со своими товарищами и теперь некоторое время не хотел их видеть: такое случалось в экспедициях. Фройхен не видел причин для отказа, тем более что американец принёс с собой еду. Он не очень хорошо знал Грина, но находил его приятным человеком – хотя бы потому, что Грин тоже любил литературу и с ним можно было попрактиковать английский. Так что Фройхен открыл дверь и пригласил американца в дом.
Пусть читатель сам вообразит, что за сосед был Фитцхью Грин. Он почти не пил, никогда не курил и контролировал любое помещение, в каком находился. Такого субъекта трудно не заметить даже в густой толпе. Он держался надменно, как человек, который занимается спортом, требующим шикарной формы, – гольфом или теннисом. Он был уверен в себе, как американец, выросший на легендах о своих славных предках вроде Томаса Джефферсона или Роберта Ли (хотя, чтобы проследить родственные связи с ними, пришлось бы попотеть над семейным древом). Современники в большинстве своём любили его – или, по крайней мере, он производил на них впечатление. Готовясь к экспедиции, Макмиллан посылал на светские рауты Грина, чтобы тот очаровал потенциальных инвесторов.
Но если Грин и был очарователен на балу, он всё же плохо показал себя в глазах Фройхена. Тот скоро устал от Грина, который смотрел на инуитов через клише «благородного дикаря», одновременно и романтизируя, и принижая их. Грин к тому же беззастенчиво приставал к местным женщинам, особенно тем, кого считал самыми красивыми, и описывал их отвратительными словами: «Глаза и рот её сделали бы честь самой прелестной белой женщине на юге, а окрас её просто бесподобен», – так Грин написал об Ивалу, которая нравилась Фройхену после его разрыва с Микеллой. Однажды Грин даже заявил Фройхену, что ещё не встречал инуита, «который по уровню развития превосходил бы собаку». «Очень странно было обращаться с такой речью к человеку, женатому на эскимоске!» – отметил в дневнике Фройхен. О смешанных браках Грин тоже был невысокого мнения. «Смешанные браки помогают нашим расам сблизиться, – писал он, – но если они немного и возвышают цветного, они тем не менее принижают белого в его врождённой склонности к цивилизованности».
В Арктике новости разлетались медленно, однако рано или поздно они доходили до заинтересованных лиц. Фройхен прослышал, что Грин странно себя вёл во время экспедиции. Говорили, что Грин вернулся один и заявил, что Пиугаатток погиб от снежной лавины. Обитателей Эта подобная история смутила. Если сошла лавина, почему Грин тоже не погиб? Тем же вопросом задавался и Фройхен – но американца не расспрашивал.
Всю правду Фройхен узнает только в 1918 году, когда выйдут мемуары Макмиллана, описывающие экспедицию в подробностях. Фройхен «не пустил его на порог, если бы знал, почему Грин покинул Эта».
Увидев, что Пиугаатток уезжает, и решив, что его бросают на погибель, Грин схватил винтовку и выстрелил. Пуля попала Пиугааттоку в спину. Он упал с нарт и заметался на снегу от боли. Грин подбежал к нему и, словно главный герой фильма про войну, несколько раз выстрелил инуиту в голову. Потом Грин взобрался на свои нарты и вернулся к Макмиллану и Этукишуку.
Встретившись с Макмилланом, Грин немедленно рассказал, что случилось. Макмиллан пришёл в ярость, но решил, что лучше пока никому об этом не рассказывать, чтобы инуиты из Эта не вздумали отомстить. Тогда они с Грином вместе придумали историю про лавину, чтобы объяснить, как погиб Пиугаатток. Инуиты в большинстве им не поверили, но не имели никаких доказательств, что их соплеменника убили.
Когда путешественники вернулась в Эта, их товарищи тоже пришли в ярость, узнав об убийстве Пиугааттока. Макмиллан решил, что им рассказывать можно: при условии, что они не проболтаются местным. Особенно бушевал Хал Хант: Грин даже не считал содеянное убийством, ведь инуит был «простым дикарём»! Хант с товарищами сложились, чтобы обеспечить семью убитого, а Грина изгнали из Хижины Борупа. Покрывать его они считали недостойным. Хант к тому же не желал делить кров с человеком, который убил его друга.
Когда Грин появился у Фройхена на пороге, тот не знал, что к нему пришёл убийца. Через много лет, читая мемуары Макмиллана «Четыре года на Белом Севере», Фройхен удивился, с каким равнодушием автор описывает этот инцидент. «Грин, неопытный в общении с эскимосами, не понимал их характера и побуждений и потому счёл необходимым застрелить своего спутника», – писал Макмиллан, явно желая скорее сменить тему.
Жуткие подробности убийства пересказал сам Грин, который, видимо, ни капли не раскаивался в содеянном. В Proceedings, журнале, который издавал Военно-морской флот США, он опубликовал настоящую готическую историю, в которой мужественный главный герой, мучаясь от бредовых видений, торжествует над самой смертью. Грину, похоже, было приятно вспоминать это происшествие: «Я стоял с расстрелянной винтовкой в руках, из дула ещё струился дым, и мною овладело какое-то удовлетворение. Наконец я вкусил удовольствия, которого алкал. Мгновение назад я думал, что настал конец всему. Теперь же предо мной предстало начало. Тот, что предательской чёрной тенью встал между мной и спасением, теперь недвижимый и разбитый лежал в безучастном снегу. Я упивался победой, но не злорадством: этот человек, как и я, – всего лишь пешка в игре богов».
Неужели Грина так и не наказали по заслугам? После его нахального признания датское правительство пыталось расследовать убийство, но безуспешно. Преступление произошло на земле, не попадающей под юрисдикцию ни одного государства, а правительство США и пальцем не пошевелило, чтобы помочь делу: в обществе не случилось никакой шумихи. Дело заглохло и в таком состоянии пребывало до 1926 года. Тогда инуит по имени Киллугтук принял христианство и признался на исповеди, что в 1908 году убил американца по имени Росс Марвин, члена экспедиции Пири к Северному полюсу. Киллугтук служил Марвину проводником, и тот однажды настоял, что нужно идти по опасному отрезку льда. Киллугтук протестовал, но Марвин его не послушал, так что Киллугтук застрелил американца и объяснил это самозащитой: идти по тому льду была верная гибель. Вернувшись в лагерь Пири, Киллугтук заявил, что Марвин утонул во время несчастного случая. После его признания Дания и США решили, что смерти Пиугааттока и Марвина создали ситуацию quid pro quo: одна смерть уравновешивает другую, жизнь американца за жизнь инуита.
Американцы собирались возвращаться на родину летом 1915 года, но их корабль George B. Cluett затёрло льдами, и пришлось задержаться. Не добралось до них и второе судно: началась Первая мировая война, и Северную Атлантику прочёсывали немецкие подводные лодки. Из-за этих и других задержек американцы в итоге прожили в Гренландии на два года дольше, чем планировали. Грина в конце концов приняли обратно в Хижину Борупа, но некоторые его товарищи по-прежнему его не переносили и потому часто ездили к датчанам в Туле, чтобы перевести дух.
Время от времени американцы ездили в Южную Гренландию – закупиться провиантом или узнать новости, – и Фройхен сопровождал их. Американцы в большинстве считали его приятным попутчиком – разве что несколько непредсказуемым. Макмиллана он как-то привёл в ужас: они двигались через замёрзший залив Мелвилл, и на полпути Фройхен признался, что забыл дома компас. Разве можно пускаться в такое путешествие без компаса?! Другим американцам тоже было что рассказать об их соседе-датчанине. Элмер Экблоу вспоминал, что Фройхен, по инуитскому обычаю, заявлялся в гости без приглашения, потом так же неожиданно исчезал, как «Летучий голландец». Хал Хант говорил, что Фройхен был «уникален» среди его знакомых: «он был социалист и верил в свободную любовь». (Вообще-то Фройхен был социал-демократ, но американцы не понимали разницы. А в свободную любовь он действительно верил.)