Не успели путешественники и на несколько часов отдалиться от Туле, как налетел буран. (С Фройхеном поехали Наварана, Мекусак, Этукишук и Кох. Расмуссен отбыл на несколько дней раньше в надежде настрелять дичи.) Укрылись в пещере и зажарили на огне несколько кусков мяса. При свете костра заледеневшие стены переливались всеми цветами радуги.
Посреди ночи Мекусак, который уже немного умел ходить, выпутался из спального мешка, который делил с родителями. Он очень это любил: вылезти из мешка среди ночи и отправиться на разведку. Родители пытались отучить Мекусака от этой забавы, объясняя, что вокруг бродят свирепые чудища, которые питаются непослушными малышами, не желающими спать. Но Мекусаку не было ещё двух лет, так что он пропускал запрет мимо ушей. Надо же было такому случиться: выбравшись из мешка, Мекусак обнаружил, что, пока все спали, в пещеру пробрался настоящий медведь.
Фройхен и Наварана резко проснулись, почувствовав, как их сын юркнул обратно в мешок. Выглянув из мешка, Фройхен увидел медведя, который лакомился остатком моржатины. К сожалению, медведь находился между ним и его винтовкой.
Если верить тому, как Фройхен любил рассказывать об этом случае, здесь лучше всего представить себе эдакий стрип комикса. Кадр первый: Фройхен тихонько выползает из мешка и надевает штаны, в спешке просунув обе ноги в одну штанину. Кадр второй: Фройхен бросается за винтовкой, но спотыкается и падает ничком. Кадр третий: медведь пугается и поворачивается к выходу; переполох будит собак, которые спали снаружи прямо у входа. Кадр четвёртый: собаки нападают на медведя, а Фройхен, Кох и Этукишук обходят врага кругом, чтобы не задеть собак выстрелами. В нижнем углу этого последнего кадра заходится смехом малыш Мекусак.
Медведь успел убить двух собак, прежде чем его завалили. Потеря была чувствительная, но по крайней мере у путешественников теперь была свежая медвежатина. Лишь убедившись, что медведь действительно мёртв, Наварана подвела к нему сына, чтобы тот бросил в него своё маленькое копьё. Ведь он первым заметил зверя, а значит, согласно традиции, ему полагалась своя доля мяса.
К сожалению, одного медведя надолго не хватит, если надо прокормить 36 собак, и вскоре путешественники снова начали голодать. Наварана была так истощена, что у неё не было молока, так что она попробовала кормить Мекусака бульоном из собачьих костей. Увы, он «не переносил» эту малопитательную жидкость и так исхудал, что родители всерьёз боялись за его жизнь. Путешественники дошли до такого крайнего отчаяния, что Кох попытался разрубить черепа съеденных собак, надеясь употребить в пищу их мозг. «Я с отвращением смотрел на него и просил этого не делать», – писал Фройхен.
Добравшись до мыса Седдон, путешественники смогли отдохнуть: у Навараны там жили друзья, и у них было заготовлено много мяса. К взрослым вернулись силы, однако Фройхен беспокоился, что лишения навечно оставили отпечаток на здоровье Мекусака. У мальчика и правда впоследствии нашли нехватку железа и нарушения развития, хотя и трудно сказать, развились ли они во время этого похода. Фройхен так или иначе чувствовал свою вину: Мекусаку отныне будет трудно поспевать за своими сверстниками – с годами всё труднее. По прошествии многих лет Фройхен напишет: «Никогда не прощу себе, что подверг мальчика лишениям, которые навсегда пошатнули его здоровье».
В Тасиусаке путешественники встретились с Расмуссеном и стали думать, что делать дальше. Фройхен склонялся к тому, чтобы вернуться в Туле: он надеялся, что там снова будет хорошая охота. Однако Расмуссен был не согласен: он считал, что «пусть лучше Наварана родит здесь и уже после возвращается домой».
Вот так Фройхен и узнал, что Наварана снова ждёт ребёнка. Он немного удивился, что Расмуссен узнал об этом раньше его самого, однако Наварана объяснила, что хотела сообщить новость Кнуду, пока тот снова не уехал в Данию. К тому же она не хотела взваливать дополнительную ношу на Фройхена, пока они в пути.
Супруги решили, что в самом деле лучше остаться в Тасиусаке, пока Наварана не родит. Всё шло хорошо, как вдруг Наварана подхватила пневмонию. Доктор из ближайшего поселения осмотрел её и предупредил, что болезнь может вызвать ранние роды. На следующий день, 15 марта 1918 года, Наварана родила здоровую девочку, которой дали имя Пипалук. Увидев её черты и цвет кожи, Фройхен уверился, что он – её биологический отец.
Проведя с дочерью всего несколько дней, Фройхен по просьбе Расмуссена один вернулся на торговый пост, чтобы поддерживать бизнес в хорошем состоянии. Он должен был провести там всё лето, а Наварана и дети поправят здоровье в Тасиусаке. Фройхену этот план совсем не нравился, он предпочёл бы не разлучаться с семьёй, но Расмуссен настаивал: им грозил гнев инвесторов. Он бы и сам поехал, да только ему пора было возвращаться в Данию, к своей собственной семье.
Фройхен мог бы провести с семьёй несколько счастливых месяцев – а пришлось жить одному в пустой фактории. Не играли в его доме дети, так что он страдал от тишины. Вдобавок новых поставок всё не приходило: немецкие подлодки всё ещё патрулировали Атлантику. Единственное утешение он находил в книгах – но и его скоро лишился, случайно потеряв все книги, кроме одной. Дело в том, что Фройхен как-то взял с собой на охоту всю свою библиотеку – небольшой ящик книг – и забыл их на дрейфующей льдине. Сохранилось только произведение под названием De Avignonske Pavers Forhold til Danmark («Взаимоотношения Авиньонского папства с Данией») авторства профессора Лауста Йевсена Мольтесена, датского историка церкви и впоследствии министра иностранных дел. Друг Фройхена Урвулак нашёл эту книгу в воде: остальные унесло в море. Обратно к Фройхену она попала пожелтевшей, разбухшей от воды, да к тому же измазанной в жире: Урвулак сушил её над масляной лампой, пока его любопытствующие родичи расправляли страницы.
Две вещи вызывают вопросы: зачем Фройхен потащил с собой на охоту всю свою библиотеку – и откуда в его коллекции книга по истории церкви? Фройхен не был особенно религиозен, он, скорее всего, был агностик, открытый духовным практикам, но с подозрением относящийся к организованной религии. Пожалуй, книгу эту он приобрёл, потому что читал всё без разбора и ко всему относился с любопытством. Так или иначе, он был рад, что у него осталась хотя бы одна книга, и так часто её перечитывал, что чуть ли не выучил наизусть.
К сожалению, одиночество и компания слишком серьёзной книги начали пагубно влиять на душевное здоровье Фройхена. Его одолела одержимость: он снова и снова перечитывал одни и те же страницы. «Я не мог оторваться от книги, хотя меня уже воротило от неё», – вспоминал он. Вскоре он изобрёл читательские игры и играл в них сам с собой: вспомнить как можно больше из книги наизусть, прочесть всю книгу как можно быстрее (рекорд – четыре с половиной дня) и другие. «Я словно жил в горячечном кошмаре, – вспоминал Фройхен. – Вскоре я люто возненавидел пап, как наркоман ненавидит морфий, без которого не может жить. Ненависть моя была ожесточённая, но скоро она перекинулась с пап на автора». Фройхен убедил себя, что Лауст Йевсен Мольтесен нарочно написал эту книгу, чтобы мучать его. Безумие угрожающе кружило над ним, как хищная птица над добычей. Вскоре он уже воображал, что сделает, если встретится с Мольтесеном лично. Оскорбит его? Ударит? Убьёт? (Через много лет Фройхен получит ответ на свой вопрос, неожиданно сев рядом с Мольтесеном на каком-то банкете. Никто не пострадал: они просто вежливо поговорили о пустяках. Фройхен сказал Мольтесену, что читал его книгу, и дальше не стал распространяться.)
Осенью Фройхен воссоединился со своей семьёй в Тасиусаке и всех застал в хорошей форме: Мекусак уже болтал без умолку, Пипалук была здорова, Наварана продолжала учиться читать и писать. И всё же Фройхена ждал один сюрприз: к нему явился датчанин по имени Еппе Нюгорд и жизнерадостно заявил, что явился сменить Фройхена на торговом посте. Расмуссен решил пригласить Фройхена с семьёй на год «каникул» в Копенгаген.
Фройхен не знал, что это уже давно планировалось. Их с Расмуссеном инвесторы задались вопросом, не Фройхен ли является причиной недавних убытков. Не изживает ли в нём капиталиста пристрастие к общинному образу жизни инуитов? Расмуссен пытался выгородить друга, но многого не добился. К тому же он всё больше беспокоился за состояние Фройхена. Инуиты из Туле рассказали ему, что Фройхен ведёт себя непредсказуемо, страдает от жестоких скачков настроения, да к тому же одержим странной книгой. Некоторые уже боялись Фройхена, и Расмуссен беспокоился, что его друг «совсем зачах». Он надеялся, что поездка в Данию вместе с семьёй поправит душевное здоровье Фройхена.
Самому Фройхену идея не слишком понравилась, но он всё же не стал спорить. В конце концов, это было к лучшему, да и Наварана очень обрадовалась, услышав, что они отправляются в далёкое путешествие. Настала её очередь ехать в другую страну и знакомиться с чужой культурой.
22. «Ангел она или не ангел»
Только что кончилась Первая мировая война, и вся Европа ликовала – однако путешествие Фройхена в Данию не принесло ему ни расслабления, ни удовольствия. Конечно, все радовались, что закончилась война, но их всё ещё подстерегали опасности. В Северной Атлантике было полным-полно мин, и Фройхен вместе с остальными пассажирами не мог спать спокойно. Опасность была так велика, что в какой-то момент капитан посоветовал всем спать не раздеваясь на случай, если придётся в спешке покидать корабль. Фройхен переживал не только за жену и детей, но и за двух белых медвежат, которых вёз в подарок зоопарку в Копенгагене.
11 декабря 1918 года, избежав всех опасностей, корабль бросил якорь в Копенгагене. О прибытии Фройхена с семьёй писали в газетах: особенно много внимания досталось Наваране. Семь лет назад, когда они с Фройхеном поженились, новости об их браке не слишком тронули датчан: только вышел церковный бюллетень, с недовольством объявляющий, что Фройхен «женился на язычнице и ведёт греховную языческую жизнь». Но теперь Фройхен был фигурой куда более известной, и люди живо интересовались его частной жизнью, в особенности – удивительными отношениями с «экзотической» женщиной. Наварана с нетерпением ждала прибытия в Данию и несколько месяцев шила себе новый гардероб. Пресса видела в ней знаменитость, и в газетах написали, что наряд её «делал её похожей на пёструю птицу». Когда их попросили сфотографировать всех вместе, Наваране дали встать на ящик, чтобы она ростом приблизилась к Фройхену – к вящему её удовольствию. Последовали интервью, и все хотели знать, какого она мнения о датской столице. Она отвечала вежливо, но честно. «У вас красивые дома, – говорила она, – но видала я и айсберги повыше». Фройхен посмеивался, слушая её, и говорил себе, что, похоже, слишком расхвалил перед женой свою родину. Теперь, когда Наварана видела её воочию, многое не оправдало её ожиданий. Деревья в самом деле были большие – но не то чтобы гигантские! А холмам нельзя было тягаться с гренландскими горами. На животных в зоопарке было интересно посмотреть, но о многих она уже читала в книгах. «Я-то думала, что лошадь намного выше человека!» – жаловалась она мужу. Дания не могла сравниться с плодами её воображения.