Путешественники наконец добрались до Понд-Инлет, маленького поселения на берегу глубокого пролива, окружённого крутыми чёрными горами. Пейзаж напоминал картины великих художников: Альберта Бирштадта или Каспара Давида Фридриха. Это был настоящий северный рай. И всё же Фройхена неприятно удивило, как грязно было в домах и на улицах. Он счёл, что виной тому – местный торговый пост, принадлежавший Компании Гудзонского залива: он дурно повлиял на местную экономику. Когда здесь появился торговый пост, местные инуиты забросили кочевой образ жизни и стали больше зависеть от импортных товаров. Они больше не переселялись с места на место и оставляли мусор копиться в доме и вокруг него: прежний образ жизни не предполагал такого количества мусора. «Неудивительно, что в таких условиях свирепствует туберкулёз! – вспоминал Фройхен. – Нельзя привить людям новый образ жизни, не дав им должного образования». Иглу и палатки исчезли, их заменили деревянные хижины – но хижины эти были жалкие, закопчённые и нестерпимо воняли отбросами. Вряд ли это можно было назвать благом цивилизации. Перед Фройхеном был пример того, что после экономисты назовут «парадоксом прогресса»: повышение материального благосостояния, по недосмотру и к крайнему удивлению людей, иногда влечёт за собой понижение уровня жизни, особенно когда перемены происходят бесконтрольно.
Фройхена очень заинтересовал Понд-Инлет, так живо иллюстрирующий столкновение разных культур. Когда общинный уклад коренных народов встречался с капитализмом (даже если у «цивилизованной» стороны были самые благие намерения), результат получался непредсказуемый, в том числе возникал парадокс прогресса. Подобные ситуации требовали деликатности и внимания, но их этим редко удостаивали. В отличие от Расмуссена и других полярных исследователей Фройхен пока не написал своей книги – но ещё напишет, и места, подобные Понд-Инлет, станут отличным материалом для неё.
Задержавшись ненадолго в Понд-Инлет, путешественники отправились дальше, медленно пересекая по льду пролив Ланкастер. Ветер неожиданно усилился: резкий порыв перешёл в шторм. Вскоре вершины окрестных гор облепили угрожающие чёрные тучи, словно великаны, штурмующие замок. Перекрикивая ветер, путешественники наскоро построили иглу и укрылись в нём. Оттуда Фройхен слышал, как трещит лёд вокруг, – звук напоминал взрывы фейерверка, который запустили в хрустальную люстру. Вскоре вода вырвалась на поверхность и начала заливать лёд. «Обернувшись, мы увидели, что под нами открылось море, – вспоминал Фройхен. – Полынья походила на разинутую пасть, а её зазубренные края – на клыки: море жестоко улыбалось нам». Все второпях оделись и бросились наружу: ледяной покров уже расходился на отдельные льдины. Две столкнулись между собой и убили нескольких собак – путешественникам оставалось только в ужасе наблюдать за этим. Малышка Наварана горько заплакала.
Лёд вокруг путешественников шёл причудливыми трещинами. Пока спешно сворачивали лагерь, утонули одни нарты, и положение стало ещё хуже. Укрываясь от штормового ветра и с трудом сохраняя равновесие, пустились в путь через льдины, перепрыгивая с одной на другую, как лягушки на листах лилии, и перебрасывая из рук в руки тепло закутанную Наварану. «Следующие несколько часов были худшими, что я пережил в Арктике, – писал Фройхен. – Лёд всё ломался и ломался, и нельзя было останавливаться ни на минуту, нужно было всё время куда-то бежать, а трещины подступали ближе и ближе». Два дня и две бессонные ночи путешественники бежали по предательскому льду, отыскивая себе дорогу обратно на сушу.
Когда земля перестала уходить из-под ног, путешественники оценили ущерб и пересчитали свой скарб, выяснив, что погибло в воде. У них осталось всего девять собак из тридцати шести, несколько спичек и тридцать пуль, из трёх нарт одни ушли под воду. Пропали примусы, керосин да к тому же винтовка, которую Агуано, недавно присоединившийся к экспедиции, к ужасу спутников, бросил в воду, чтобы умилостивить морских духов.
Борясь со льдом, Фройхен и думать забыл про повреждённую ногу, но как только оказался в безопасности, у него начался приступ острой боли. Посеревшая плоть слезала со ступни и напоминала «старую промокшую газету».
Ослабевшие от голода путешественники медленно двигались к заливу Адмиралти. Однажды им удалось было подстрелить двух тюленей, но туши унёс отлив, и никто не съел ни кусочка. Фройхена с товарищами охватило жестокое уныние, и он смог подбодрить их, только заметив в бинокль стадо карибу. Вот только, прищурившись, он углядел, что это были и не карибу вовсе, а группа путешественников. «Они показались нам странными, – писал он. – Были совсем не похожи на людей, которых мы видели прежде». Оказалось, они набрели на голодающих инуитов. «Лица у них были осунувшиеся, глаза глубоко запали, – вспоминал Фройхен. – Они толком не носили одежды – кутались в отвратительное тряпьё и были все покрыты грязью».
Обменявшись приветствиями, один из инуитов объяснил, что изначально их было 25 человек, а теперь осталось двенадцать. Они пострадали от тех же бедствий и дурной погоды, что и Фройхен с товарищами.
Голодные путники с радостью приняли скудную пищу, которую им смог предложить Фройхен. В обмен они дали путникам патроны, ножи и швейные принадлежности: как раз их гренландцы потеряли в заливе Ланкастер. Фройхен с товарищами сочувствовали чужакам, но и побаивались их. Некоторые подозревали, что оставшиеся двенадцать инуитов выжили, питаясь плотью мёртвых: такое тяжкое преступление могло обрушить гнев духов и на тех и на других путешественников. Но узнав чужаков получше, они отбросили подозрения. И хотя путешествовать малыми группами было безопаснее, особенно когда не хватало дичи, всё-таки дальше решили идти вместе.
Когда градус общего страдания достиг рекордных показателей, Фройхен решил вернуться в Понд-Инлет и попросить помощи в отделении Королевской канадской конной полиции. Вот только один он идти не хотел, поэтому взял с собой молодого человека из встреченной группы по имени Мала, который был здоровее своих товарищей.
Отправившись в путь, они неделю брели по густой серой грязи бездорожья. Вскоре грязь облепила их с ног до головы, они даже спали в ней, положив голову друг другу на костлявые бёдра. В часы бодрствования влажная земля липла к ногам, кожаные сапоги набухали и разваливались. Через одиннадцать дней из еды у них остались только несколько куропаток, кроличий навоз, редкие пучки травы да камнеломка. Несколько раз Фройхену приходила мысль, не сдаться ли и не умереть ли прямо здесь, но он вспоминал о Магдалене и детях и отбрасывал тоскливые думы. Нога его к этому времени превратилась в «ужасное, хлюпающее кровавое месиво».
Несмотря на ужасные условия, Мала ещё мог смеяться, хотя это и был завывающий смех сумасшедшего. Услышав его, Фройхен решил, что малый бредит, и спросил:
– Что смешного?
– Ведь можно же подумать, – отвечал Мала, – что вот человек пережил тяжёлое время – и тут же наживает себе худшее, ещё от первого не оправившись.
Путники наконец добрались до низких зелёных холмов. Неподалёку тихо журчал ручей, и сердце у них забилось как бешеное, едва они завидели карибу. Увы, животные почуяли их запах и бросились наутёк, пока люди возились с винтовками. Путешественников постигло разочарование, но они утешали себя тем, что на этой плодородной земле наверняка найдётся другая дичь. Тут в метре-другом от них приземлилась куропатка, и Фройхен на сей раз готовился к выстрелу осторожно и методично. Он едва не касался птицы дулом, когда наконец выстрелил и снёс птице голову. Двое путешественников уничтожили остаток птицы, подкрепившись достаточно, чтобы двигаться дальше.
Через два дня они достигли морского берега и заметили тюленей, которые развалились на солнышке прямо у воды и радостно лаяли. Время от времени один из них нырял под воду, как маленькая подводная лодка. Для изголодавшихся людей вроде Фройхена и Малы вид загорающих тюленей был что рассвет после долгой тьмы, что торжественный звук труб. Однако у них оставалось всего четыре пули, и впустую тратить выстрелы было нельзя. Фройхен приметил самого жирного тюленя и через несколько часов подполз к нему близко, насколько мог, переправившись через многочисленные лужи талой воды и промочив одежду. Каждый раз, когда тюлень погружался в дремоту, клюя носом, словно старик на крыльце, Фройхен приближался к нему ещё на несколько метров. Наконец он подобрался достаточно близко, чтобы прицелиться, но у него так дрожали руки, что он чуть не выронил винтовку. Фройхен успокоился, закрыв глаза и сделав несколько медленных, глубоких вдохов, словно снайпер перед самым трудным выстрелом в своей карьере. С каждым выдохом Фройхен выпускал наружу облачко пара. Вскоре словно впал в какой-то транс, и эйфория заполнила его сердце: он вдруг почувствовал, что больше не боится смерти. «Если я убью тюленя, мы выживем, если нет – погибнем», – вспоминал он свои тогдашние мысли. Странно, но от них прошла дрожь.
Выстрел Фройхена разорвал тишину. Фройхен услышал, как бросился по лужам к нему Мала, и сам пустился бежать к туше животного. Мала припал к отверстию от пули и принялся пить кровь, а Фройхен вскрыл череп тюленя и вынул мозги: перемешанные с жиром, они быстро придавали энергии. Закончив с «первым блюдом», путешественники отрубили от туши по куску, сломали куст вереска, развели костёр и пожарили мясо на плоских камнях, сложенных прямо у пламени. Растопленный жир забурлил, стал жёлтым и хрустящим, и запах его казался восхитительным. «Ничего вкуснее в жизни не ел!» – писал Фройхен.
15 июня путешественники добрались до Понд-Инлет. Фройхену оставалось только ждать: корабль «Сёкоген» должен был прийти к 1 августа, на нём он отправится на помощь товарищам, а потом они вместе вернутся в Туле. Фройхен собирался заехать за Мекусаком и отплыть с ним на «Хансе Эгеде» в Данию: там он сможет наконец вылечить ногу. Он надеялся, что Магда будет ждать его в порту – и ответит ему согласием.