от нервных срывов, время от времени лечилась в разнообразных санаториях и ездила на воды. С самого начала их отношений Фройхен считал, что с Магдалене нужно обращаться вдвойне бережно – совсем не так, как с Навараной. Он не раздумывая решил, что Магдалене слишком хрупка для приключений, которые он так любил. Однако если он так думал, зачем же женился на ней? Магдалене, без сомнения, была хороша собой и привлекала его знойной красотой – но что ещё он любил в ней? Любовь – странная штука, как и разум одинокого человека. Возможно, Фройхен почувствовал такое сильное влечение к Магдалене, потому что остался один, ещё не до конца пережил смерть любимой и был подвержен романтическим порывам. В Арктике Фройхен непрестанно думал о Магдалене, создавая её идеализированный образ, а вернувшись в Данию, не прождал и двух месяцев, прежде чем жениться на ней. Ему предстояло много работать над своим браком.
Дружба Фройхена с Расмуссеном тоже вдруг пошатнулась, несмотря на сердечную встречу на борту «Оскара-II». В их отношениях Расмуссен всегда был главным, и Фройхен стал сомневаться, правильно ли это. Во многом его сомнения подкрепляла Магдалене. «Она считала, что негоже мне быть при Кнуде второй скрипкой, – вспоминал Фройхен. – Впервые за много лет дружбы с Кнудом я завидовал ему».
И у Фройхена были причины для зависти. Когда Расмуссен вернулся из пятой Тулевской экспедиции, многие уже ставили его в один ряд с самыми знаменитыми полярными исследователями. Если бы не труды его экспедиции, у нас бы не было письменных свидетельств о многих древних обрядах и традициях инуитов. Отчёт экспедиции, который составили многие её участники, а не только Расмуссен, растянулся на десять томов и по-прежнему считается важной вехой в этнографии. (Расмуссен сжато описал свои приключения в однотомной книге «Через Арктическую Америку», которая немедленно стала бестселлером.) Фройхен завидовал вниманию, в котором купался Расмуссен, и с раздражением ждал, когда же ему наконец полностью заплатят за работу в экспедиции.
Это должно было быть мирное, счастливое время: Фройхен и Магдалене только что поженились, ещё не закончился их медовый месяц – но вместо этого Фройхена снедала тревога. Отношения с лучшим другом трещали по швам, молодая жена только обостряла их размолвку, а нога отказывалась заживать. На очередной операции Фройхену удалили мёртвые ткани, но пришлось долго лежать в больнице, чтобы полностью поправиться. Магда навещала его каждый день, но визиты эти проходили до странности неловко. Впервые супруги смогли поговорить без обиняков – и оказалось, что поженились они, «толком не зная друг друга».
Попыткам Фройхена найти путь к сердцу Магдалене мешала нужда в деньгах: Фройхену приходилось искать заработок. К счастью, его забрасывали приглашениями прочитать лекцию, и работы скоро стало много – но и это беспокоило Фройхена. Усердного труда он не боялся, но сама необходимость работать коробила его. В Арктике у него никогда не было таких проблем с деньгами: жизнь там была значительно проще. Он теперь знал два типа общественного устройства – общинный и капиталистический, и разрывался между ними. «Раньше всё было намного проще, – писал он. – [В Арктике], чтобы прокормиться, достаточно было взять ружьё и пойти на охоту… Поэтому, когда в Дании приходилось заботиться о пропитании, крове над головой и других жизненно необходимых вещах, мне было сложно перейти на новый способ мышления».
Пока Фройхен был по горло занят лекциями, Магда уехала жить на ферму к родителям за пределами Копенгагена. Теперь, когда супругов разделяло расстояние, им стало проще друг с другом: так бывает в отношениях, где нужно давать друг другу свободное пространство. Иногда Магда ездила с Фройхеном в турне, и в такие минуты он чувствовал, что с ней приятно проводить время. Также супруги часто навещали Пипалук, и Фройхен с радостью замечал, что Магда с ней отлично ладит. Пипалук всё ещё жила с родителями Фройхена: он считал, что стабильность ей на пользу. Через некоторое время, когда Фройхен выпишет из Гренландии Мекусака, Магда и с ним познакомится.
Летом 1925 года лекций стало поменьше, Фройхен и Магдалене снова съехались, сняв квартиру в Копенгагене. Фройхен пользовался свободным временем, чтобы писать статьи для Politiken, но работа в газете приносила много волнений, и отношения супругов снова испортились. Фройхен был очень занят и не мог сопровождать Магдалене на все вечеринки, которые она так любила, да и не горел желанием там появляться. «Мы часто расходились в наших вкусах в друзьях», – писал он. Он не был в восторге от её круга, она – от его, который часто состоял из старых гренландских друзей, время от времени появляющихся в Копенгагене. «Магда жаловалась, что мы живём дикой и беспорядочной жизнью – а я чувствовал, будто меня связали по рукам и ногам, – сокрушался Фройхен. – Очень сложно из тулевского эскимоса превратиться в утончённого датского джентльмена».
Никого не удивило, что в один прекрасный день Магдалене объявила: ей нужен отдых, она уезжает на воды на несколько недель. Фройхена её отъезд не расстроил: наконец-то он спокойно поработает.
Едва Магдалене вышла за порог, а Фройхен устроился в кабинете, как его прервал телефонный звонок. Звонил брат Магдалене Олаф ван Лауридсен. Наскоро обменявшись с зятем любезностями, ван Лауридсен перешёл к делу: он хотел поговорить о сестре.
Кому пришло бы в голову, что Петер Фройхен пойдёт работать на маргариновую фабрику! Однако, видимо, это пришло в голову Олафу ван Лауридсену, который теперь возглавлял маргариновую империю. Он объяснил, что на недавнем семейном совете было решено предложить Фройхену работать на компанию (называлась она «Альфа»). Со стальным неодобрением в голосе ван Лауридсен объявил, что родные Магды беспокоятся о финансовых перспективах Фройхена: лекции приходят и уходят, полярные исследования – так себе источник дохода, а журналистика – и вовсе сомнительная карьера!
Фройхен с порога отказался, но ван Лауридсен настаивал, объясняя свой замысел. Датские производители масла наступали «Альфе» на пятки, и ван Лауридсен искал, как выйти победителем, используя известность Фройхена и его журналистский опыт. Он хотел запустить еженедельный журнал «Дома и на чужбине», а Фройхена прочил в редакторы. Пусть Фройхен печатает что угодно, только с одним условием: задача журнала – повышать продажи масла, так что каждая статья должна работать на это. В журнале будет много рекламы маргарина, а также статьи, выставляющие его производство в хорошем свете, и целая программа продвижения – всё для того, чтобы маргарин покупали. Пусть Фройхен соблюдает эти условия – а в остальном он будет царь и бог в этом журнале.
Предложение было интересное, но Фройхен всё ещё колебался. «Сердце подсказывало мне, что продажи маргарина могут не совпасть с моими редакторскими принципами, – писал он. – Какая, в конце концов, связь между любой литературой и заменителем масла?» Но работа ему была нужна, так что он согласился.
Выпуск журнала, который финансирует успешное промышленное предприятие, оказался приятным занятием. Фройхену хорошо платили, и со своими обязанностями он справлялся неплохо. Однако стоило ему привыкнуть к новой работе, начались трудности. Сначала Олаф ван Лауридсен возомнил себя поэтом, и пришлось печатать его третьесортные опусы. Потом какой-то благочестивый член совета директоров «Альфы» стал возражать против ругательств, которые попадались в некоторых рассказах: журнал нужно делать «более пристойным для женщин и детей», считал он. И в том и в другом случае приходилось ругаться с работодателями, но Фройхену всё прощали, потому что маргарин «Альфы» исправно продавался.
В свободное время Фройхен работал над своим собственным замыслом. Он наконец сел писать книгу – историю Гренландии, которая, как он надеялся, завоюет ему славу, как у Расмуссена. Но несмотря на то, что Фройхен был талантливый рассказчик и хороший журналист, первая книга его получилась сухой хроникой, скучным перечислением дат и мест: достойное историческое сочинение, но нисколько не увлекательное чтиво.
Возможно, дело было в том, что на самом деле Фройхен хотел более творческой работы – например, написать художественную книгу. Заметив, что продажи журнала резко взлетают всякий раз, как он печатает романы с продолжением, он решил сам сочинять такие: красочные, энергичные истории, основанные на его приключениях в Арктике. Эти первые пробы пера едва ли проложили Фройхену дорогу на датский литературный Парнас, но любительскую неуклюжесть его прозы скрашивали искренность, задорный слог и близкое знакомство с Арктикой. Кроме воображения, Фройхену служил его уникальный жизненный опыт – редкое качество среди писателей. Читателям понравился его свободный, беспечный стиль повествования, и они заключали между собой пари, как именно Фройхен «убьёт» своих персонажей. Замёрзнут ли они насмерть? Застрелят ли их? Убьёт ли их дикое животное? Кроме того, рассказы были для Фройхена хорошей практикой перед тем, как садиться за желанный жанр – роман.
Проблем с деньгами больше не возникало, и частная жизнь Фройхена тоже пошла на лад. Он и Магдалене каждый вечер гуляли в парке неподалёку от своей квартиры и болтали до самой ночи. Оказалось, что у них много общих интересов, в том числе искусство и театр, и супруги наконец притёрлись друг к другу. «Мы приглашали гостей и посещали самые что ни на есть светские приёмы, и я являл собой подлинный образчик благопристойности», – вспоминал Фройхен.
Но в словах его таилась толика беспокойства: Фройхен не знал, радоваться ли направлению, которое приняла его жизнь. Раньше он всеми силами избегал светскости и вёл прямо противоположный образ жизни. Теперь же, по словам самого Фройхена, его ожидал только один исход: «Я и оглянуться не успею, как стану уважаемым человеком». Когда-то он и правда писал Магдалене, что хочет «такой жизни», – но письма эти были написаны в глухой Арктике, в минуту душевного упадка. Теперь, когда Фройхен добился «такой жизни», оказалось, что он самую чуточку, но презирает её. Не добавляло радости и то, что изувеченная нога не позволяла ему вернуться к прежней жизни в Гренландии, к лисьим силкам и охоте на белых медведей.