Гувер быстро перевёл тему на Гренландию. Фройхен удивился, как много знает президент об этом острове. Оказалось, что Гувер, пока занимался горным делом, однажды исследовал криолитовые рудники у Ивиттуута, и теперь интересовался мнением Фройхена об этом предприятии. Фройхен попробовал было ответить, но быстро сдался под градом новых специализированных вопросов. Когда же Гувер заговорил о политике и социальных проблемах Гренландии, Фройхен, который обычно за словом в карман не лез, стушевался: он не хотел ляпнуть какую-нибудь глупость, особенно в присутствии Вадстеда. Чтобы не учинить случайно дипломатического скандала, он сообщил Гуверу, что ему велели не отнимать у президента больше 15 минут.
«Да бросьте, – улыбнулся Гувер в ответ. – Лучше подождите меня здесь пару минут». Он исчез за дверью и, появившись через несколько мгновений, сообщил, что выделил в своём графике свободный час, так что они могут продолжать разговор. Ему было слишком весело говорить о Гренландии, чтобы останавливаться на середине! Снова устроившись в кресле, президент как ни в чём не бывало продолжил беседу.
Фройхену понравилось бродить по Вашингтону. Для него это был город в высшей степени экзотический: так далеко на юге он ещё никогда не был. Ему нипочём были трескучие морозы – а вот такой сильной жары, как в июне в столице США, он «никогда не испытывал». По лбу его градом катился пот, под мышками образовывались влажные круги. Чтобы спастись от знаменитой влажной духоты Вашингтона, он большую часть времени проводил в кинотеатрах, где было прохладно. Ещё до поездки в Америку Фройхен влюбился в американское кино и теперь видел его воочию: ждал в очереди под неоновыми вывесками на маркизах, ожидая, пока человек в стеклянной будке продаст ему билет, чувствовал маслянистый запах попкорна, под ногами у него скрипел липкий пол, пока служащий с фонариком вёл его к месту в зале. Кино представляло собой фантазию, лишь отчасти напоминавшую подлинную американскую жизнь, – но чтобы исследовать её, пришлось бы возвращаться в летнюю духоту вашингтонских улиц, и Фройхен такой реальности предпочитал фантазии на экране.
Фройхен так заинтересовался американским кино, что раздумывал, не войти ли ему в этот бизнес. Вернувшись в Нью-Йорк, он обсудил свои идеи с Ричардом Хойтом из Thompson Airlines, который к тому же состоял в другой компании, Hayden, Stone & Co., недавно инвестировавшей в несколько киностудий, в том числе в Paramount Famous Lasky Corporation, будущую Paramount Pictures. Хойт организовал Фройхену встречи с несколькими главами студий, чтобы те могли обсудить совместные проекты: один предусматривал участие сэра Хьюберта Уилкинса, друга Фройхена, того самого авиатора, который совершил первый полёт над Северным Ледовитым океаном.
С их первой встречи в Тиволи в Копенгагене прошло некоторое время, и Уилкинс успел переехать в Нью-Йорк и женился на Сюзанне Беннет, актрисе из Австралии, которая покорила Бродвей. Собрав финансирование у разных инвесторов, в том числе у газетного магната Уильяма Рэндольфа Хёрста, Уилкинс начал планировать свою авантюру – проплыть под Северным полюсом на старенькой подводной лодке «Наутилус», носившей название подводного судна из романа Жюля Верна «20 000 лье под водой». Сумасбродное предприятие началось 4 июня в Провинстауне. В это время Фройхен как раз был в Нью-Йорке, и продюсеры хотели посоветоваться с ним насчёт новостного сюжета, который делали о путешествии Уилкинса. Фройхен сомневался, что они обратились к нужному человеку, но согласился им помогать: «Я ничего не знаю о подводных лодках и ни на одной не бывал, но я знаю сэра Хьюберта и поддержу всё, что бы он ни замыслил».
Документальный сюжет об экспедиции вышел, пока та ещё не закончилась, но всего через день его сняли с проката, когда пришли вести, что экспедиция стремительно превращается в бесславное донкихотство, которому место разве что в романе Сервантеса. Плавание чуть не стоило жизни всему экипажу, и Уилкинс наконец рассудил, что лучше повернуть назад, тем более что ему пришла от Хёрста телеграмма: «Умоляю вас немедленно повернуть назад и не продолжать это приключение, пока не наступят лучшие времена и вы не добудете судно понадёжнее». (Несмотря на трудное путешествие, Уилкинс всё же сделал несколько открытий о подводном плавании в полярных морях, которые пригодятся подводникам в будущем.)
Обсуждал Фройхен с киношниками и экранизацию собственных книг, в том числе «Эскимоса». Книга вышла несколько месяцев назад, и её неутомимо хвалили критики New York Times и New York Herald Tribune: как раз такая слава интересовала кинопродюсеров. Грядущие поколения культурных людей, возможно, не увидят в книге Фройхена ничего особенного, но образованные современники Фройхена хвалили его попытку сделать персонажей-инуитов живыми людьми, а не стереотипами. Считалось, что Фройхен – голос аутентичности; читатели очень ценили, что он исходит из собственного опыта и призывает к эмпатии и межкультурной толерантности (из сегодняшнего дня, однако, некоторая его лексика кажется безнадёжно устаревшей и оскорбительной). «Эскимос» даже вышел с хвалебной аннотацией Маргарет Мид, заслуженного антрополога, которая назвала книгу «единственным романом о примитивных народах, которым я полностью довольна» (в то время термин «примитивный» и подобные ему были ещё распространены и допустимы).
Главы студии Paramount и в самом деле посматривали на книгу с интересом, но в конце концов решили, что снимать фильм в Арктике – это слишком дорого. Фройхен расстроился было, но скоро услышал новость, которая тут же его подбодрила: его американский редактор Томми Смит хотел издать в США и другие его книги. Да и надежда сделать «Эскимоса» с Джоэ Маем на Universum Film AG ещё не умерла.
Вернувшись тем же летом в Данию, Фройхен засел за роман и даже написал пьесу «Осакрак». Пьеса эта так и не увидела сцены, да и театральные люди, прочитав её, не могли понять, что им такое подсунули. «Я думал сделать комедию-мелодраму, но, видимо, что-то пошло не так», – позже писал Фройхен, признаваясь, что драматург из него вышел так себе.
Всё лето, всю осень и всё начало зимы Фройхен прождал письма от Джоэ Мая. После Нового 1932 года он наконец получил от него весть, и неутешительную: киностудия отменила производство «Эскимоса», его сочли слишком дорогим. В обычном случае это были бы ужасные новости, ведь казалось, что мечте Фройхена о кинокарьере конец, – но был в письме Мая и луч надежды. Во-первых, Май прислал ему чек на 1000 долларов; а во-вторых, сообщал, что права проданы американской студии Metro-Goldwyn-Mayer, которая как раз и была заинтересована в съёмках «Эскимоса». В Paramount считали, что фильм влетит им в копеечку, а вот у MGM было несложно выбить для него щедрый бюджет: ожидалось, что из «Эскимоса» получится блокбастер. Май сообщал, что MGM уже ждёт Фройхена в Лос-Анджелесе.
Эту минуту Фройхен охарактеризовал так: «Моя жизнь сделала крутой поворот». Магдалене в это время надолго уехала в Италию, в Мерано, на воды. Услышав новости, она пришла в восторг: значит, они надолго уезжают с Энехойе! Вместо туманного острова они будут жить в солнечном Лос-Анджелесе и проведут там столько времени, сколько потребуется, чтобы снять фильм: год, а может, и дольше, если кинокарьера Фройхена пойдёт в гору. Фройхен отправился в Италию, чтобы забрать Магдалене, и они вместе сели на пароход «Рим», следовавший в Америку.
Путешествие на борту «Рима» Фройхену не понравилось. Отчасти так случилось потому, что ему постоянно приходилось наблюдать, как жена флиртует и танцует с красивым итальянским лётчиком. Фройхен на своём протезе в танцоры уже не годился, так что он не возражал, чтобы Магдалене танцевала с другими. Но то, как они смотрели друг на друга, – против этого он уже возражал! По словам итальянца, в Америку он ехал, чтобы принять участие в гонках на яхтах: такой целью производишь впечатление! Магдалене была определённо впечатлена.
Пароход бросил якорь в Нью-Йорке, и через несколько дней Магдалене прочитала в газетах, что итальянец погиб в результате несчастного случая во время гонки. Она горько плакала, а Петер только пожал плечами. Новость едва ли его расстроила – быть может, он даже злорадствовал. «Подозреваю, что у всех женщин есть дорогие воспоминания о романтических юношах, с которыми они танцевали и которые потом погибли смертью храбрых», – писал он с очевидной обидой. Примерно в это же время в письме Рокуэллу Кенту он выпускал пар, жалуясь на сложные отношения с женой. Очевидно было, что Магдалене заводит любовников без его ведома, но обычно ему было всё равно: главное, чтобы они ему на глаза не попадались. И разве это не справедливо: у него тоже бывали любовницы, хотя он только вскользь упоминал о них в переписке и никогда не называл прямо. Если верить Фройхену, они с Магдалене договорились, что брак их не должен пострадать от интрижек на стороне. «Я уверен, что это [интрижки] прекратится, как только я вернусь домой, – писал Фройхен Кенту. – Если ей будет мало моей страсти, которую я сейчас везу домой, она – настоящий сексуальный феномен и попросту биологическое чудо». Но заигрывания Магдалене с итальянцем были больше, чем Фройхен соглашался терпеть, тем более что это происходило у него на глазах.
Вероятно, Петер и Магдалене успели помириться, прежде чем отправились дальше в Лос-Анджелес. Они ехали на поездах: сначала из Нью-Йорка в Чикаго, потом – через бескрайние прерии, где угнетённые депрессией фермы задыхались от пыли – последствие многолетней засухи. Фройхен был заядлый путешественник, но обыкновенно он передвигался на кораблях и привык к шелесту волн и скрипу дерева и верёвок. Теперь же он восседал в вагоне-салоне, ел из фарфоровой посуды и пользовался услугами проводников, одетых в белые жилеты, – всё на деньги MGM. Проезжая через западные штаты, Фройхен видел, как люди на лошадях пасут огромные стада: такое раньше показалось бы ему сном или фантазией, а не реальностью. «Мы с Магдалене думали, что вс