я эта захватывающая американская жизнь существует только в кино и в романах», – писал Фройхен, будто бы не замечая, что, если приглядеться, жизнь эта была не так уж и хороша. Поезд мчался по пустынной местности, и Фройхен воображал себе сцены, которые видел только в вестернах: вот со своими фургонами на запад идут пионеры, кашляя от раскалённой пыли; вот со свистом летят в них стрелы апачей. Но за окном уже стали показываться первые юкки, потом – апельсиновые сады и страусиные фермы, которыми в те времена славилась Северная Калифорния. Пустыня осталась почти позади, и то и дело попадались пальмы. Наконец поезд остановился в центре Лос-Анджелеса.
37. «Поедает их конфеты и слушает их вздор»
В 1932 году Лос-Анджелес наводняли люди самых разных мастей: работяги-нефтяники, старлетки, мошенники, иммигранты, бродячие торговцы, ковбои и сценаристы с горящими глазами вроде Фройхена. В Лос-Анджелес ехали, чтобы создать себя заново, примерить на себя новую личность, словно пальто в универмаге. Каждый приезжий был готов броситься в бой. Приезжали, не имея ничего, а мечтали о несметных богатствах. Лос-Анджелес по-прежнему считался городом на самом краю цивилизованного мира, а может, и прямо за его пределами. Здесь царствовал жизнерадостный оптимизм, но весёлое, слепящее калифорнийское солнце прятало от глаз истинный облик этого странного города – прибежища наркоманов, серийных убийств, сексуальных скандалов… Даже в то время это был перевозбуждённый город, суетящийся в ядовитом угаре. Свет там странным образом искривлял реальность – прямо как в Арктике.
Для немногих счастливчиков Лос-Анджелес был быстрым путём на вершину. В 1910 году Дэвид Уорк Гриффит прибыл в Голливуд, в то время крохотный городишко, и снял фильм «В старой Калифорнии». Через двадцать лет киноиндустрия была уже самой прибыльной в стране. В начале 1930-х наступал золотой век Голливуда, и рынок делили между собой несколько крупных киностудий. Paramount была, пожалуй, самой высокопробной (и самой смелой в художественном смысле), но Metro-Goldwyn-Mayer уже наступала ей на пятки. MGM сорила деньгами направо и налево, и под её эгидой росли таланты, которые через десяток лет превратятся в самые яркие звёзды Голливуда: Кларк Гейбл, Джин Харлоу, Лайонел Барримор, Грета Гарбо, Спенсер Трейси, Джуди Гарланд, Джин Келли. В свои лучшие годы MGM будет стабильно выпускать 50 фильмов в год, сценарии к которым будут штамповать более 80 хорошо оплачиваемых сценаристов: Фрэнсис Скотт Фицджеральд, Уильям Фолкнер, Дороти Паркер, Пелам Гренвилл Вудхаус, Бен Хект, Анита Лус, Херман Манкевич, Кристофер Ишервуд, Уистен Хью Оден, Олдос Хаксли. К этой внушительной группе примкнул теперь и Фройхен, хотя имя его и не было так престижно, как имена самых знаменитых её членов. Здесь, как и в бытность его полярным исследователем, его чаще оставляли в безликом «и другие».
Штаб-квартира MGM располагалась в Калвер-Сити, на другом конце города от отеля Фройхена. Не желая опоздать в первый же день, он проснулся в семь утра и к восьми доехал на такси до места. Телеграммы от глав студии ясно говорили: мешкать ни в коем случае нельзя.
Явившись на студию ровно в восемь, Фройхен обнаружил её пустующей. Пара хмурых ассистентов сообщили ему, что раньше девяти никто не появляется, так что Фройхен устроился в лобби и стал ждать. Прождал он шесть часов. Время от времени он возвращался к стойке, и там его уверяли, что осталось прождать всего минуту-другую.
Наконец в половине четвёртого в студию вошёл один из её руководителей Боб Фогель, на ходу рассыпаясь в извинениях. Пока они с Фройхеном шли по зданию, извинения продолжались, но звучали пусто и механически, а совсем не искренне: иными словами, по-голливудски. Вскоре Фройхен и Фогель добрались до кабинета Ханта Стомберга, одного из высших управляющих киностудией: он же был одним из главных продюсеров «Эскимоса».
Представившись, Стомберг пустился рассказывать, как видит будущую картину. Он предполагал масштабный блокбастер с натурными съёмками и приличным бюджетом. Фильм должен был окончательно сделать MGM «престижной» студией, выпускающей чуть более качественные фильмы, чем водились в обычном голливудском меню. Разумеется, в «Эскимосе» будет и экшен, и приключения, привлекающие широкую публику, но он будет исследовать и «неудобные» темы, такие как колониализм и столкновение культур, – следуя первоисточнику Фройхена.
Осторожный Стомберг подчеркнул, что на осуществление этого высокого замысла потребуется время. Нужно написать сценарий, затем переписать его – наверняка не один раз, довести его до ума и отполировать до блеска. А пока нужно найти натуру, подобрать актёров. Разъяснив обязанности Фройхена, Стомберг сообщил, что готов платить ему 300 долларов в неделю: по тем временам это были очень хорошие деньги. Они покрывали все расходы Фройхена на жизнь в Лос-Анджелесе, не говоря уже об Энехойе, позволяли платить за школу Мекусака – и ещё оставалось на сбережения.
Фройхен был готов начинать хоть сейчас, но Стомберг попросил его унять пыл. Фройхен поступил на службу в MGM, пусть он акклиматизируется: побродит с месяц по студии, познакомится с другими сценаристами, поглядит на павильоны, поймёт, как устроено кинопроизводство.
«Так я и начал свою жизнь в Голливуде», – позже вспоминал Фройхен. Он бродил по огромному зданию и знакомился со всеми, кто соглашался с ним поговорить. «Сколько же там было чудиков», – удивлялся Фройхен, рассказывая о встречах со случайными актёрами, продюсерами и сценаристами. Поистине странно, что он находил эксцентричными людей кино, когда сам повстречал немало оригиналов, пока жил на краю света. Со временем Фройхен стал предпочитать компанию других сценаристов всем остальным. Правда, просить у них профессионального совета было бессмысленно: они в основном рассказывали, как не попасть под суд за сексуальное домогательство к секретаршам. «Диваны – настоящий бич карьеры сценариста», – заявил один коллега, советуя Фройхену немедленно избавиться от дивана в кабинете: вдруг на нём произойдёт что-то непристойное!
Так, в разговорах и прогулках по студии, прошёл месяц, и Фройхен уже нестерпимо скучал. Всякий раз, как он осведомлялся, как идёт работа над «Эскимосом», ему отвечали, что всё пока на начальной стадии. Первые наивные иллюзии о работе в Голливуде развеялись. Фройхену ужасно не нравилось сидеть сложа руки, да и с коллегами-сценаристами было неинтересно. В письме Рокуэллу Кенту он жаловался, что голливудский сценарист – это человек, который бродит по кабинетам, «видится с другими так называемыми сценаристами, поедает их конфеты и слушает их вздор».
Пока Фройхен пытался освоиться в экосистеме MGM, его взяли под крыло два сценариста. Первым был Алан Вильерс, австралиец, у которого, как и у Фройхена, была приключенческая жилка: прежде чем осесть в Голливуде, он был моряком. Вторым – Джон Ли Мэхин, тридцатилетний выпускник Гарварда, который начал карьеру как журналист и только потом стал писать сценарии. Мэхин иногда работал в тандеме с Беном Хектом (помогал ему, например, со сценарием «Лица со шрамом» версии 1932 года, режиссёр Говард Хоукс). Сейчас в его задачи входило с помощью Фройхена адаптировать «Эскимоса» для большого экрана. Они часто обедали втроём в студийной столовой, где им то и дело встречались актёры из разнообразных фильмов, всё ещё одетые в костюмы. «Танцовщицы почти без одежды, монахи, солдаты, ковбои, джентльмены в строгих вечерних костюмах – бок о бок с китайцами и арабами. Что за безумная мешанина из образчиков человечества всех времён и народов!» – вспоминал Фройхен. За столом Вильерс и Мэхин по обыкновению потчевали Фройхена советами о том, как писать сценарии. Они подчёркивали, что сценарий очень отличается от романа и работает по совсем другим правилам. Романист всегда может показать читателю внутреннюю жизнь персонажа, а сценарист должен проделать то же самое с помощью реплик и действий. Предупреждали они Фройхена и о том, что продюсеры, режиссёры и другие сценаристы, которые далеко не всегда компетентны, часто разносят сценарии в пух и прах и переписывают их. Вильерс и Мэхин не могли посоветовать ничего лучше, кроме как не принимать близко к сердцу и довольствоваться гонораром.
Наконец Фройхен и Мэхин сели за сценарий «Эскимоса» – творить неизъяснимую писательскую магию, которая превращает книгу в фильм. Как и предупреждал Мэхин, каждый новый вариант мучительно переписывался, и после всякий раз приходилось долго ждать новой обратной связи. Пока длилось это ожидание, Фройхен опять нестерпимо скучал – и наконец отправился к главному сценаристу Сэму Марксу с просьбой дать ему ещё один проект в работу.
Маркс протянул ему роман под названием «Капитан порта» за авторством Уильяма МакФи и велел набросать идеи, как адаптировать книгу для экрана. Роман хорошо подходил Фройхену: речь в нём шла о моряке, который, будучи женатым, не находит себе места на берегу и жаждет уплыть за горизонт. Фройхен пообещал, что сделает всё за неделю, но Маркс возразил: пусть Фройхен потратит на работу по меньшей мере месяц-два, чтобы материал как следует промариновался у него в голове. Так Фройхен сможет вычленить самое важное в сюжете.
Фройхен с восторгом рассказывал о своей новой задаче, но другие сценаристы подняли его на смех. Отсмеявшись, они объяснили ему, что Стомберг вцепился в «Капитана порта», когда тот вышел, но с тех пор ни одному сценаристу не удалось покорить этот кирпич – тринадцать человек пытались! с тех пор Маркс даёт его всякому, кто жалуется, что ему не хватает работы.
Стойко выдержав насмешки, Фройхен заявил коллегам, что всё равно возьмётся за дело. Несколько последующих недель он тщетно пытался распутать замысловатые предложения МакФи: но по крайней мере, ему было чем заняться во время простоя. В этом смысле Голливуд оказался удивительно похож на Арктику: долгое время здесь было совершенно нечего делать.
Скуку на работе компенсировала оживлённая жизнь за пределами студии. Фройхен и Магдалене жили в Голливуде по адресу Лейнвуд-авеню, 7063, в доме испанского стиля неподалёку от Китайского театра Граумана. По соседству жил датский актёр Торбен Мейер, который до отъезда в Голливуд блистал на датской сцене. В Америке он звездой так и не стал, но снялся во многих хороших ролях второго плана (на счету у Мейера более 190 фильмов, он появляется и в «Касабланке», и в «Невесте Франкенштейна»). Те, кто знал Мейера лично, помнили его по трём странностям: он всегда носил перчатки; никогда не появлялся на людях в шляпе и отказывался покупать машину, так что ему приходилось просить друзей подвезти его. Из-за последней странности Мейер много времени проводил с Фройхенами, пользуясь их стареньким драндулетом, который Петер купил за 350 долларов. Лос-Анджелес был словно создан для того, чтобы долго и бесцельно колесить по нему. Застроен он был беспорядочно, и казалось, что карта города разворачивается перед тобой, пока ты едешь по его непредсказуемым улицам. Во время таких увеселительных катаний Мейер знакомил Фройхенов с другими беглецами из Европы, которых в Голливуде уже набралось внушительное количество.