ё по-новому», – вздыхал он в письме Кенту, указывая на то, что мучался извращённой ностальгией. Он уже прожил полжизни и желал вернуться в то время, когда всё было по-другому. Возможно, Фройхен расстраивался, что былая его жизнь выродилась в дешёвую голливудскую подделку, не способную передать, как на самом деле было раньше, в прекрасном далёком прошлом.
Последние пять из десяти съёмочных месяцев тащились мучительно долго. Фройхен называл Ван Дайка «настоящим крепостником», который гонял свою команду в хвост и в гриву. К тому же стоило съёмкам войти в колею, как что-то шло не так и начинался беспорядок. Многие проблемы происходили от того самого столкновения культур, о котором должен был рассказывать фильм. Например, в MGM хорошо платили инуитам-ассистентам и исполнителям эпизодических ролей – пять долларов в день, по тем временам приличная сумма, – однако многие инуиты ушли, не доработав до конца съёмок. Поступили они так не потому, что их обижали на площадке, и не по иным причинам, которые сразу приходят в голову, – просто они заработали достаточно денег, чтобы пережить зиму, и вернулись домой. Эти люди жили в бедности и не строили далёких планов: им казалось бессмысленным продолжать работу, когда все ближайшие их нужды обеспечены. С такой же проблемой сто лет назад на Аляске сталкивались русские торговцы пушниной: за дорогие меха платили большие деньги, и местные не желали долго служить чужим амбициям.
Через некоторое время Ван Дайка стали тяготить стресс и бесконечная непогода. К концу съёмок он уже называл Аляску «самой грязной, самой зловонной, самой опасной и самой скорбной дырой на планете», а в газетах цитировали его слова, что он ни за что на свете не вернётся в этот «белый ад». Если Ван Дайку придётся снимать ещё один фильм об Арктике, уж лучше он это сделает в калифорнийском павильоне, а вместо снега использует кукурузные хлопья.
Тем временем Фройхен был уже не так напряжён, как в начале съёмок. Он помирился с актрисами и, кажется, приспособился к новой рутине, без жалоб перенося свою прежнюю жизнь на экран и возвращаясь к былой славе только таким образом. Кроме того, он развлекал себя, выпуская для коллег новостной листок – задорное издание, в котором печаталась поэзия, рассказы и случайные обрывки новостей, которые ходили по съёмочной площадке. В первом номере Фройхен задал тон издания добродушной редакторской колонкой: «По велению жестокой судьбы оказался я в чудовищном Мире Синематографа и отправился на Райский Север в обществе самых отпетых пройдох, которых только имел несчастье встретить». За этим следовал прогноз погоды, который отлично отражал его весёлое и беспечное отношение к жизни: «Ожидается ветер либо штиль, может, тронется лёд, а может, не тронется: зависит от конкретного дня».
Ван Дайк говорил о съёмках с позиции случайного человека, которому навязали нелюбимую работу, и концентрировался только на плохом – а Фройхен был прямой противоположностью: здесь он был как дома – или, по крайней мере, гостил у добрых хозяев. Когда съёмки закончились и настала пора возвращаться в Калифорнию, он единственный из съёмочной группы не хотел уезжать.
В Лос-Анджелесе начался постпродакшен: монтаж, работа со звуком, визуальные эффекты. Поскольку в этих областях Фройхен был не помощник, он сел писать новый роман. «Закон Лариона» выйдет только в 1948 году (в 1952 году в английском переводе), но основан сюжет был на рассказах, которые Фройхен слышал на Аляске в Нулато, пока искал места для съёмок. Рассказывалось в романе о тех же вещах, что и в прежних произведениях Фройхена: столкновении культур, неловких попытках понять друг друга, устройстве племенной жизни и обычаев. Главный герой вождь Ларион переживает самые разные перипетии в жизни, но в конце концов находит счастье, когда решает отказаться от земных благ. Любопытно, что Фройхен вывел такую мораль, пока жил в декадентском Голливуде и работал в индустрии, которая славилась излишествами. В то время он как раз готовился отправиться в рекламный тур, чтобы продвигать амбициозный фильм, который MGM теперь гордо именовала «самой колоссальной картиной в истории человечества».
Основной ролью Фройхена в рекламной кампании было водить по Лос-Анджелесу группу инуитов и сопровождать их на мероприятия. Фройхен не оставил никаких свидетельств, переживал ли он из-за сомнительной этики подобной кампании, но иные свидетельства говорят, что прошла она неважно. Начать с того, что зрелищности ради (и на случай, если придётся переснимать какие-нибудь сцены) MGM запретила Фройхену стричь запутанную и засаленную бороду, которую он носил для роли злодея. Фройхен стеснялся ходить в таком виде по городу: словно он сбежал из тюрьмы и последние пару лет скрывался где-то в лесах и болотах. Кроме того, с инуитами обращались скверно, что никак не было достойно гуманистических идеалов, которые провозглашал фильм. К ним относились как к маскотам и водили по калифорнийской жаре в традиционных тёплых одеяниях, не заботясь о том, что большинство наверняка предпочли бы одеться по погоде.
В компании с патлатым Фройхеном, который служил им переводчиком, инуиты представляли собой любопытное зрелище: такими они являлись на пресс-конференции, съёмки для хроники, в кабинет мэра и на другие мероприятия. Самым сомнительным в рекламной кампании, пожалуй, было поведение прессы. Во многих статьях бессовестно потешались над инуитами, словно те были какие-то диковинки на городской ярмарке. В New York Times особенно забавным находили, что жителей столь сурового климата «так искренне заинтриговало мороженое: они даже заказывают его на завтрак огромными тарелками!». Лишь немногие репортёры углядели горькую иронию в собственном небрежном отношении к инуитам: именно такие вещи Фройхен часто критиковал в своих книгах. Они надеялись, что похожая критика отразится и в финальной версии «Эскимоса».
Пока шёл постпродакшен, Ван Дайк часто устраивал вечеринки в своём особняке в Брентвуде. Дом располагался на обширном участке площадью более гектара, и к нему вела длинная подъездная дорожка из гравия, который то и дело скрипел под колёсами лимузинов. Фройхен, иногда сопровождаемый Магдалене, часто посещал эти вечеринки. Как и всегда, он с радостью бродил среди гостей и вступал в разговор со всяким, кто заинтересовал его: а в золотой век Голливуда интересных людей была масса. Снова приходят на ум слова Эдварда Сент-Обина о старом номере журнала Hello!. Самым неожиданным другом, которого Фройхен встретил на вечеринках Ван Дайка, была красавица актриса Джин Харлоу, которая годилась ему в дочери и была между тем на пике своей популярности. Как-то раз, 31 марта 1933 года, на одной вечеринке он чуть не погубил её карьеру.
В это время Харлоу должна была не высовываться и избегать папарацци. Дело в том, что семь месяцев тому назад погиб её муж, Пол Берн: его смерть от пули в итоге признали самоубийством, хотя многие подозревали, что его застрелила бывшая жена Дороти Миллетт. Разразился скандал, и MGM попросила Харлоу, одну из крупнейших звёзд киностудии, избегать репортёров, пока дискуссия не уляжется.
И тут на сцене появился Петер Фройхен. В вечер, когда состоялась судьбоносная вечеринка, он наслаждался беседами с Харлоу в особняке Ван Дайка. В какой-то момент они оказались среди гостей, которые обсуждали тяжёлую атлетику: без сомнения, это были актёры, которые хотели хорошо выглядеть на экране. Фройхен воспользовался моментом, чтобы продемонстрировать свою силу: играючи схватив Харлоу, поднял её над головой и гордо пронёс по комнате под нетрезвые аплодисменты. Поставив актрису на пол, Фройхен поднялся на второй этаж, желая присоединиться к другой компании.
Вскоре после полуночи Фройхен услышал со второго этажа, что внизу вдруг всё затихло. Он быстро выяснил, что в дом нагрянула полиция: они конфисковали бутылки спиртного (сухой закон ещё не был отменён) и заявили гостям, что все они арестованы. Пока полицейские обыскивали дом, гостей согнали в столовую. Харлоу снова оказалась рядом с Фройхеном и теперь заливалась слезами: она боялась, что скандал повредит её карьере.
Если верить игривому и цветастому рассказу Фройхена, он решил, что настало время побыть рыцарем. Он хлопнул по плечу мужчину, который стоял перед ним (это был Джонни Вайсмюллер, исполнитель роли Тарзана), и предложил ему выручить даму. Пусть Вайсмюллер устроит с ним притворную драку, и, пока полиция отвлекается на них, Харлоу сможет потихоньку сбежать.
Но Вайсмюллер пёкся о собственной карьере, и идея ему не понравилась. «Это тебе не шутки, Петер, – укорил он Фройхена. – Если мы такое устроим, тебе ничего не будет – а вот мне несдобровать».
И вдруг полицейские залились смехом, так что все гости вздрогнули. Выяснилось, что полицию подговорил Ван Дайк и нагрянуть они должны были как раз после полуночи, когда официально наступило 1 апреля: это всё был розыгрыш. Они и в самом деле были полицейскими, но вязать за нелегальную выпивку никого не хотели. Вскоре они и себе налили по стаканчику и принялись веселиться вместе с остальными.
Через два дня, явившись на работу утром понедельника, Фройхен нашёл у себя на столе краткую записку: его вызывали в кабинет сооснователя киностудии Луиса Б. Майера. Странно это было. Майер был формой, по которой в дальнейшем отливали всех классических голливудских богачей. Он, как и поразительное количество крупных игроков старого кино, родился в штетле в бедной еврейской семье, иммигрировал в Америку и кровью и потом добыл себе место на вершине пищевой цепи. Преуспев, теперь он одевался по последнему писку моды: дерби, пальто с бархатным воротником, по животу тянется золотая цепочка часов, словно в его кармане припрятаны пиратские сокровища. В тридцать пять лет Майер сколотил такое огромное состояние, какого не было ни у кого в стране: более миллиона долларов, и это в разгар Великой депрессии. Но особенно устрашающим был его взрывной характер. Когда Майер орал на подчинённых, он часто рассекал воздух сигарой, будто шпагой: предполагали, что делал он это только для эффекта, чтобы пугать, манипулировать и контролировать. Так зачем Луис Майер вызывает к себе Петера Фройхена ранним утром понедельника?