Фройхен поднялся к Майеру в кабинет, который внушал столько же трепета, сколько его обитатель. Посетители сначала ждали в приёмной, потом их приглашали к боссу, открывая перед ними громадные ореховые двери. В огромном кабинете всё было белое: плюшевый ковёр, стены, потолок, стулья, диван, даже рабочий стол был обит выбеленной кожей. Тут и там попадались акценты из серебра, и от этого кабинет Майера напоминал жуткий храм, где проводились изысканные и немыслимые религиозные церемонии вроде человеческих жертвоприношений. (На самом деле Майер скопировал дизайн кабинета у Бенито Муссолини.) Войдя, Фройхен увидел Майера склонившимся над столом; уронив голову на руки, тот не сводил глаз с вороха фотографий, лежавших на столе. Похоже было, что их сделали на вечеринке Ван Дайка.
До этого момента Фройхен надеялся, что Майер вызвал его, чтобы дать повышение. Но теперь стало понятно, что всё совсем не так. Стало даже понятнее, когда Майер страшным голосом заявил Фройхену, что крайне разочарован.
Скоро Фройхен узнал, что так разгневало Майера: оказалось, на вечеринку прокрался папарацци и заснял, как Фройхен поднял над головой Джин Харлоу, в том числе сделал очень откровенные крупные планы. Майер злился, потому что Харлоу была большой звездой и подобный скандал грозил уничтожить её карьеру. Он не только строго следил за всеми своими актёрами, в том числе за их личной жизнью, – он желал, чтобы MGM доминировала в индустрии «чистых, добрых картин», как он выражался. Подобные фиаско только мешали его планам. Майер объяснил, что беду удалось предотвратить только потому, что папарацци сначала принёс фото ему, а не таблоидам. Откупаться пришлось кругленькой суммой.
Разумеется, подобный шантаж был обычным делом в киноиндустрии, такой же частью бизнеса, как и всё остальное. Майер едва ли вызвал Фройхена потому, что злился из-за потери денег, их у него хватало. Нет, существовала другая причина, наверняка психологическая, связанная с тем, как Майер предпочитал управлять своей империей. Так или иначе, Фройхен не сделал ничего, чтобы успокоить властного магната. Он не собирался ни каяться, ни выказывать скромность, ни благодарить босса – ничего из того, что Майер наверняка хотел. Вместо этого он заявил, что не произошло ничего страшного: они с Харлоу просто развлекались на частной вечеринке.
Майер желал услышать совсем иной ответ. Ударив кулаками по столу, он вскричал, что для работников MGM не бывает никаких «частных вечеринок»! Каждый должен в первую очередь думать о компании, о его компании. В каком, должно быть, бешенстве был Майер, видя перед собой это странное существо из сценарного отдела, – сценарного отдела! – которое посмело ему перечить.
После обильных извинений Фройхен поспешил убраться из кабинета, пока Майер не запачкал его кровью идеально чистые белые ковры. Сбежав от гнева начальства, он поспешил разыскать Харлоу. Найдя её в павильоне, он рассказал всё как было. Но та только посмеялась и ответила, что переговорит с Майером после. На следующий день Харлоу сообщила Фройхену, что Майер устроил ей похожую головомойку. Прокричавшись, магнат запер фотографии в сейфе – возможно, чтобы напомнить Харлоу о своей власти над ней. Рассказывая об этом Фройхену, платиновая красавица с хихиканьем предположила, что «Майеру фото ещё пригодятся».
Прошли месяцы постпродакшена, Ван Дайк закатил ещё несколько вечеринок – и наконец «Эскимос» был готов. В ноябре 1933 года Фройхен отправился на Восточное побережье, чтобы разрекламировать большую премьеру фильма в Нью-Йорке. MGM не жалела средств на рекламную кампанию и превзошла саму себя. Показ должен был пройти в театре «Астор» на Бродвее: это были грандиозные палаты с роскошными ложами, убранные позолотой и красным бархатом, а венчала их огромная маркиза, на которой 70 000 ярких лампочек выводили слово «Эскимос».
В день премьеры Фройхен ввязался в спор с рекламщиками о том, какие они будут использовать стратегии. Те, например, хотели во время сеанса выпустить в зал стаю пингвинов – Фройхен же считал, что это дурацкая идея, ведь пингвины в Арктике не живут. Но специалисты по рекламе, чьей задачей было привлечь внимание к фильму, лекцию по зоологии слушать не желали и утверждали, что большинство зрителей понятия не имеют, где живут пингвины, так что какая разница! Фройхен, неутомимый поборник реализма, не соглашался. Пока шёл спор, Фройхен услышал какой-то гам дальше по улице: оказалось, что по Бродвею летит упряжка северных оленей, а тянут они сани, увешанные рекламой «Эскимоса». Теперь было уже не до пингвинов: сначала Фройхен хотел бы узнать, пришло ли в голову рекламщикам, что олени в незнакомой городской среде могут запаниковать и устроить аварию?
Но к концу дня Фройхен вынужден был признать, что рекламщики своё дело знали: они собрали полный зал. Однако, когда Фройхен отправился проверить места, зарезервированные для датского генерального консула, он обнаружил их убранными не датскими, а норвежскими флагами: невероятная бестактность в скандинавской дипломатии.
В этот же вечер Фройхен выяснил, что финальная версия «Эскимоса» не отражает замысел, который изначально был у продюсеров. В фильме всё ещё присутствовал мрачный элемент фатализма, в одном объявлении даже говорилось: «Это жёсткое кино. Если вы любите слёзы и сопли, ”Эскимос” не для вас». Но финал фильма был намного более счастливым, чем планировалось. Изначально Мала, убив гарпуном европейского торговца, который изнасиловал его жену, должен был утонуть. Однако в финальной версии Мала со своей второй женой, целые и невредимые, уплывают на льдине навстречу новой жизни. Получился буквальный «голливудский хеппи-энд», когда суровую реальность игнорируют в угоду киношной сказке.
Высокие стремления создателей «Эскимоса» не сбылись не только в финале картины, но и в других областях, особенно в том, как была показана культура инуитов. Где-то в рекламном отделе MGM решили, что лучше всего сделать ставку на экшен и сексапильность. И то и другое планировалось в фильме изначально, присутствовали эти элементы и в книге Фройхена, и Ван Дайк, разумеется, понимал, что зрители не любят пуританских нравоучений. Но постеры «Эскимоса» взяли эту идею и помножили на десять. На одном красовался морж с окровавленными бивнями, такой огромный и свирепый, какого ни один житель Арктики не видывал. Другой кричал о сексуальных обычаях инуитов: «Эскимосы обмениваются жёнами! Причудливая история из дикой Арктики!» Третий, как и многие, сводил всю инуитскую культуру к слогану: «Самая странная мораль на планете: мужчины делят жён, но убивают друг друга, если жену крадут!» (В одной газете над этим подшутили: «Похоже, единственное общее между эскимосами и Голливудом – это обмен жёнами».)
Фройхен говорил иногда, что экранизация его книги в коммерческом угаре лишилась безыскусной искренности, но в общем, кажется, это его не трогало. Возможно, он не возражал против изменений, которые работали на успех фильма (Фройхену нужны были деньги). Или находил это естественным: он и сам, рассказывая истории, любил приукрасить их и эпатировать публику.
В следующие годы всякий раз, когда всплывала тема «Эскимоса» (особенно в мемуарах Фройхена, где он старался создать определённый образ), он избегал говорить о разногласиях, которые, вполне вероятно, были у него с киностудией. Послушать Фройхена, так «Эскимос» был сродни «Унесённым ветром» – немедленно вошёл в классику мирового кино. Будущие поколения, конечно, не оценили тон и стиль фильма, но и современные Фройхену критики не всегда положительно отзывались об «Эскимосе». В некоторых отзывах «Эскимосу» пели хвалы: журнал Time, например, писал, что фильм получился «необыкновенный, зрелищный, жуткий». Но в других изданиях к «Эскимосу» отнеслись менее восторженно. Мордаунт Холл из New York Times находил, что комедийные пассажи «отлично работают», актёрскую игру назвал «приятно естественной», но сам фильм считал вторичным по отношению к «другим картинам такого же типа». Вероятно, имелись в виду другие фильмы Ван Дайка, такие как «Торговец Хорн» и «Тарзан – человек-обезьяна». Фройхен и сам был любитель высокой культуры (он, в конце концов, читал Одиссею на ледяном щите Гренландии и обсуждал русский роман с Дмитрием Тёмкиным), так что он наверняка замечал в фильме те же недостатки, что и Мордаунт Холл, но сильно из-за них не переживал. В фильме осталась масса элементов, которыми можно было гордиться: смелый выбор актёров, кое-какие остатки изначальных его тем – и всё это Фройхен решил вспоминать с улыбкой. И через много лет он любил рассказывать, как тесно было в кинозале в день премьеры, и легко забывал, как быстро поредела публика всего через несколько дней.
Пока «Эскимос» из последних сил боролся за кассовый успех, MGM попыталась реанимировать его, запустив новую маркетинговую стратегию. Фильм снова перемонтировали, включив в него жаркую постельную сцену, а в рекламе теперь говорилось: «Она была богиня красоты! Он был могуч, как бог! Они любили друг друга с примитивной страстью… пока их идиллия не пала жертвой похоти белого человека». Чтобы ещё больше возбудить интерес зрителя, в некоторых местах фильм вышел под названием «Эскимос: общие жёны». Но несмотря на последние усилия, «Эскимос» потерял 236 000 долларов в домашнем прокате (небольшую прибыль принёс только международный выпуск фильма – часто с подзаголовком «Великолепный Мала»)[26].
Хотя «Эскимос» и не имел бешеного успеха, полным провалом его тоже назвать было нельзя, а значит, Фройхен ещё мог рассчитывать на кинокарьеру. Когда он вернулся в Лос-Анджелес, ему представилась возможность сделать ещё один фильм. Фройхена вызвал к себе в кабинет один из руководителей MGM по имени Эдди Мэнникс, у которого было к нему предложение – довольно интересное, и исходило оно от одного из самых скандальных негодяев в истории кинематографа.
39. «По-голливудски»
В кабинете Эдди Мэнникса посетителям было не соскучиться. Этот человек родился в Нью-Джерси и говорил с «рабочим» акцентом, над к