Когда сценаристы вернулись в Лос-Анджелес, Мэнниксу не терпелось увидеть результат их работы, и он звонил в сценарный отдел дважды в день, спрашивая, когда они будут готовы. Фройхен и Нельсон работали «лихорадочно», как выражался Фройхен, и наконец первый набросок сценария попал в нетерпеливые руки Мэнникса. Однако Мэнникс, несмотря на нетерпение, не прочёл сценарий сразу. Видимо, у него появились другие, более срочные дела, например короткий отпуск в Мексике, где проходили бега. Фройхен донимал начальника напоминаниями, но не мог добиться от него ничего, кроме «подождите, пока у меня руки дойдут». Фройхен попал в бесконечную карусель из капризов и раздражения, без которой не обходится производство ни одного голливудского фильма.
Пока Фройхен тщетно ждал ответа от Мэнникса, до него дошли плохие вести из Дании. Фермер, который управлял Энехойе, решил уволиться. Петер и Магдалене, обсудив эту проблему, решили, что она на какое-то время вернётся на остров и всё там уладит. В её отсутствие Фройхен должен будет экономить, так что придётся переезжать в квартиру поменьше и потеснее.
В день переезда Фройхена вызвали в MGM. Он полагал, что с ним хотят обсудить будущий фильм, но, когда он добрался до офиса, атмосфера там стояла напряжённая. Оказалось, что бухгалтеры киностудии, находящиеся в Нью-Йорке, свели кое-какие цифры и постановили, что фильм выходит слишком дорогим и никогда не окупится. «Мои страхи перед таинственными людьми в Нью-Йорке, которые обладали властью одобрить или не одобрить любой голливудский проект, скоро оправдались», – писал об этом решении С. М. Нельсон. Разумеется, проект положили на полку не только из-за финансов. Можно вообразить, с каким лицом продюсеры читали сценарий Фройхена и представляли, что за причудливую картину им состряпает этот человек. Уж точно не такую, которая отвечала бы блестящему идеалу «доброго, чистого фильма» Луиса Майера.
На этом дурные новости не закончились: Фройхену объявили, что контракт с ним продлевать не будут. Не то чтобы его увольняли: ему всё ещё будут платить за продвижение международного выпуска «Эскимоса», но в его услугах как сценариста пока не нуждаются, тем более что фильм о Гудзоновом заливе не получается. И разумеется, с ним не обрывают контакты, он по-прежнему сможет предлагать проекты – просто ему перестанут платить зарплату. Главы студии пытались оправдать своё решение, заявляя, что для фильмов вроде «Эскимоса» больше «нет ниши на рынке». Это была наглая ложь: ниши для таких фильмов всегда найдутся. Но так или иначе, увольнение из MGM означало, что Фройхену придётся возвращаться в Данию.
Дурная весть, не говоря уже о бестактности, с которой её сообщили, тяжело задела Фройхена. Студия обошлась с ним равнодушно, подобно оленю, который ломает старый рог о камень и уходит прочь, не оглядываясь. В мемуарах Фройхен притворялся, что тогда обрадовался: теперь у него будет больше свободы; но обман легко разглядеть, учитывая, сколько яда Фройхен выливает на киноиндустрию несколькими строками позже. Подобно многим голливудским мемуаристам того времени, Фройхен выплёскивал злость и обиду, едко критикуя индустрию за поверхностность и бессодержательность. Когда-то он искренне радовался, что поселится в Лос-Анджелесе, а теперь казалось, «что жизнь здесь замерла». «Одни и те же люди повторяют одно и то же, некоторым повезло оказаться на вершине, а остальные несчастны и разочарованы», – писал он. Голливуд подчинялся жестокой иерархии, и из творческих типов вроде Фройхена «выжимали идеи, как сок из лимона, а в остатке – куча денег для них и ничего для тебя».
Получив от Фройхена телеграмму о его увольнении, Магдалене расстроилась, что ей уже не пожить в Калифорнии. Она всё ещё была на Энехойе, улаживая дела, и всё вокруг явственно напоминало, почему сельская жизнь ей так отвратительна. Магдалене заявила, что, приведя ферму в порядок, она переезжает в Нью-Йорк, с мужем или без него. Отношения их зашли в тупик. Пока шли съёмки «Эскимоса» на Аляске и Фройхен пытался переспать с местными инуитками, Магдалене завела роман с учителем танцев – «каким-то греком», как его именовал Фройхен в письме другу – и встречалась с другими поклонниками. Обычно ни Петер, ни Магдалене не возражали против романов на стороне, но последние несколько случаев раздражали Фройхена больше обычного. О причинах он не говорил, но переписка того времени указывает, что ему было одиноко; к тому же наверняка повлияли неудачи в Голливуде.
Надеясь прочистить голову, Фройхен решил, что отправится на своём стареньком драндулете в спонтанную поездку по Штатам, а потом уже поплывёт в Данию. Федеральных трасс тогда ещё не существовало, так что Фройхену предстоял сложный маршрут из узких пустынных шоссе и просёлочных дорог, где придётся часто останавливаться, чтобы спрашивать дорогу. Если не считать радио в машине, Фройхен остался без связи с внешним миром: он ехал под ослепительным небом пустыни, запасался бензином на заправках и болтал с их работниками, питался в придорожных кафе, где подавали угольно-чёрный кофе и толстые куски пирога.
О чём думал Фройхен в эти долгие одинокие часы, проведённые в дороге? Переписка его свидетельствует, что ему часто приходили мысли о неминуемой смерти. «Я теперь старик», – писал он Кенту. Несмотря на то что Фройхену исполнилось всего 47 лет, люди тогда умирали раньше, так что цифра эта значила для него не то же самое, что для нас. А может быть, он просто разыгрывал трагедию. Так или иначе, впереди у него ещё оставались годы, но он уже был в таком возрасте, когда большинство исследователей почивают на лаврах. Возможно, об этом он и думал, что самое крупное его достижение последних лет – «Эскимос» – едва не провалился в прокате.
Если Фройхен и правда много думал о прошлом, он, без сомнения, вспоминал Кнуда Расмуссена. Годом ранее он получил весть, что друг его болен, страдает от лихорадки, головных болей, слабости и головокружения. Впервые эти симптомы появились, когда Расмуссен работал над фильмом в Гренландии, и его немедленно отправили к врачам в Копенгаген. Через несколько недель у него нашли редкую форму ботулизма, который развился от ферментированного мяса, столь обожаемого Расмуссеном. 21 декабря 1933 года Кнуд Расмуссен умер от осложнений гриппа и пневмонии, в возрасте 54 лет.
«Мир опустел без него», – написал Фройхен. Газеты всего мира печатали некрологи на смерть Расмуссена, превознося его работу по документированию культуры инуитов, которая, если бы не он, бесследно затерялась бы в веках. Но самый трогательный некролог написал Фройхен: бросив работу над романами, он тут же сел писать книгу, посвящённую другу, под названием «Я плавал с Расмуссеном». Посвящение в ней гласило: «Кнуд Расмуссен умер. Над гробом его горюют – горюют по всему миру. Но никогда не приходилось и не приходится горевать теперь о его делах, которые он всегда вёл открыто и честно. Мне вспоминаются строки из эскимосской песни, которую он однажды перевёл для меня. Эта песня о недавно ушедшем: Что дорога путника через снег твоя жизнь была. Ты оставил за собой чистый след, без ям и рытвин».
Книга Фройхена не только отдавала дань его дружбе с Расмуссеном, но и славила дух приключений, который свёл их вместе. Возможно, тот же дух – беспечности, импульсивности, готовности ко всему – подсказал Фройхену подобрать по дороге незнакомого автостопщика. Когда тот устроился на сиденье в его машине, Фройхен выяснил, что автостопщик бежит от полиции. Но Фройхен не испугался – напротив, пришёл в восторг от шанса снова играть с опасностями, как в былые времена. Всякий раз, когда они проезжали какой-нибудь город, автостопщик ложился на заднее сиденье, чтобы его не заметили. Ночи они проводили не в битком набитых мотелях, а в одиноких хижинах. Возможно, этот случайный товарищ помог Фройхену избавиться от одиночества. Они говорили и говорили, и Фройхен наслушался басен об Аль Капоне и других знаменитых гангстерах того времени. (Кто был этот человек, Фройхен так и не раскрыл, а называл его просто «добрый приятель».) Можно вообразить, как они соревнуются, кто расскажет самую невероятную историю, и сочиняют на ходу.
Наконец настало время случайным знакомым расставаться. И хотя они подружились, Фройхен всё равно перед разлукой проверил свой багаж, не украл ли что его попутчик. Заметив это, автостопщик обиделся: «Разве стал бы я красть у друга!»
40. «Странные, независимые люди»
Добравшись до Нью-Йорка, Фройхен получил интригующую депешу от MGM. В студии интересовались, не желает ли он отправиться на Аляску и поискать сюжеты для фильма о колонизации долины Матануска-Суситна. Как же его бесило это свойство Голливуда: сегодня тебя увольняют, а завтра опять зовут работать. Фройхен неделю подождал уточнений и в итоге выяснил, что этот предполагаемый фильм, как и многие другие, всё-таки пошёл на полку. Теперь студия хотела, чтобы он поступил, как договаривались раньше: вернулся в Европу и работал там на премьерах «Эскимоса».
Парижская премьера была назначена на февраль 1934 года. С Фройхеном поехала Магдалене, которая пришла в восторг от возможности посетить этот модный город, а также Пипалук: она не виделась с отцом с тех пор, как он уехал в Лос-Анджелес. В вечер премьеры Фройхен шёл по красной дорожке, одетый в белый смокинг: предполагалось, что это напомнит посетителям об Арктике, но вместо этого Фройхен, со своей бородой и протезом, выглядел как снежный человек. Сохранились фотографии, как Фройхен, расхаживая в таком смехотворном наряде, подходит знакомиться с парижскими знаменитостями, явившимися на пышную премьеру.
Несмотря на блеск этого события, Париж сам по себе охватывали напряжение и тревога. Политический кризис в Германии перекинулся и на Францию, и начались протесты правых против левоцентричного премьер-министра Эдуара Даладье. 6 февраля во время жестоких протестов погибли 16 человек, и через несколько дней, когда началась премьера «Эскимоса», город ещё лихорадило. После сеанса Фройхен не пошёл на последующие вечеринки и вернулся к себе в номер,