[3]. «Разве нельзя предположить, – гадал Putnam’s Magazine в 1879 году, – что за стеной арктических льдов отыщут ещё затерянные осколки человечества – забытых братьев, унесённых в дальние края могучими течениями, которые описывают путешественники? Разве не может быть так, что счастливца, достигшего северных стран, поприветствует человеческий голос?»
Поэты и художники соревновались друг с другом в силе воображения, однако даже самые выспренные их домыслы уступали теориям учёных XIX века. Наиболее любопытный взгляд на Северный полюс представлял Август Петерман, немецкий профессор, во второй половине XIX века – самый известный и уважаемый географ в мире. Из-за особенного пристрастия к белым пятнам на карте мира Петермана прозвали «географ-теоретик». Вообразите человека с серьёзным лицом, с неожиданно ухоженными руками, интроверта, в очках с проволочной оправой: он сидит в своём кабинете, обитом деревом, и чертит замысловатые карты. Петерман издавал журнал Anstalt, у которого был латинский девиз Ubique terrarium («По всему миру»), сопровождаемый изображением змеи, кусающей собственный хвост. Этот символ указывал на то, что жажда знаний порождает больше знаний. Петерман видел в Северном полюсе ключ к пониманию того, как устроена наша планета, почему погода и другие стихии на ней существуют в таком балансе. Петерман неустанно вёл кампанию, призывавшую разные страны бросить силы на изучение Крайнего Севера. «Если не открыть Северный полюс, – писал он, – всё наше понимание географии никогда не соберётся в полную картину». Петерман знал, насколько опасны полярные экспедиции, но считал, что польза для общества легко окупает риск. «Разве подобное великое предприятие не стоит нескольких человеческих жизней?» – вопрошал он.
К 1906 году, когда была назначена Датская экспедиция, учёные уже имели неплохое представление о Северном полюсе. Никто ещё не ступал на эту географическую точку, но благодаря исследователям люди уже понимали, что самые безумные домыслы о ней – не более чем домыслы. Мюлиус-Эриксен задумал провести метеорологические изыскания, призванные ответить на вопросы, которыми так страстно мучался Петерман. Для этого полярный исследователь взял с собой в экспедицию немецкого учёного по имени Альфред Вегенер: последнему предстояло стать непосредственным начальником Фройхена. Однако к этому времени большинство людей понимали, что Северный полюс сам по себе не представляет большой ценности для науки: куда важнее был сам регион, а не точка на карте.
Но хотя с научной точки зрения Северный полюс был малоинтересен, к нему по-прежнему стремились романтики. В мире, переживающем стремительную индустриализацию, в мире, где человеческие лица заменяли машины, а на место идейных лидеров приходили безликие бюрократы, достичь Северного полюса значило одержать победу не интригами или хитростью, но мужеством и неукротимой силой духа. Достичь полюса значило навсегда войти в историю. Того, кому посчастливится впервые ступить на эту географическую точку, навеки прославят как Великого Человека: индивидуализм много значил в тогдашней действительности, когда миром уже правили институты и корпорации. Также некоторым казалось, что благодаря полярным исследованиям не погибнет старомодная маскулинность, которой уже угрожал новый век: по-прежнему оставались люди, которые считали, что мужчина обязательно должен быть независимым, сильным, властным, энергичным и что небольшая доля социально одобряемого безумия в нем приветствуется. Конечно, находились и скептики: публицисты, политики, учёные, которые покачивали головой и справедливо вопрошали, зачем на полярные исследования тратится столько ресурсов и энергии. Но ни путешественники, ни широкая публика к ним не прислушивались.
Американский полярный исследователь Роберт Пири признавал, что в экспедициях к полюсу «не всегда получается отбить каждый доллар»: зато они удовлетворяли «неодолимое стремление человека к остающемуся ещё неизвестным ему уголку земли».
Фройхен был как раз такой человек. Конечно, Датская экспедиция обещала научному сообществу новые открытия, и потому её стоило организовать. Но даже если никакой научной ценности она бы не представляла, Фройхен всё равно пошёл бы с Мюлиус-Эриксеном. Пири попал в точку: Фройхена вело то самое неодолимое стремление.
Ещё не зная, что ему самому суждено стать исследователем Арктики, Фройхен ревностно следил за полярной гонкой. В данный момент за полюс боролись два американца, которые ненавидели друг друга: Роберт Пири и его заклятый враг доктор Фредерик Кук. Пройдёт несколько лет, и Фройхен познакомится с обоими, к обоим будет питать сложные чувства. Один из них даже подаст на Фройхена в суд и отсудит у него приличную сумму денег. Схватка Кука и Пири вот-вот разделит исследовательское сообщество на два лагеря – и Фройхен окажется в гуще событий.
Вот как разворачивалась гонка к Северному полюсу, пока экспедиция Мюлиус-Эриксена готовилась к отплытию.
21 апреля 1906 года наблюдения Роберта Пири показали, что он со своими людьми достиг 87°6′ северной широты – на тот момент самой северной точки в истории полярных исследований. Твёрдая земля осталась позади, до неё было 530 километров, а до Северного полюса оставалось ещё примерно триста. Это как от Бостона до Нью-Йорка: вот только Пири предстояло преодолеть Ледовитый океан, жуткий и почти инопланетный на вид. Технически Пири находился «в открытом море», хотя твёрдая поверхность у него под ногами и противоречила этому выражению. Морской лёд, по которому двигалась его экспедиция, был всего лишь тонкой корочкой, а под ним – бездонный чёрный океан. С каждым их шагом лёд трещал и двигался: звук напоминал рокот шестерней или отдалённый раскат грома. Идти по такой поверхности было всё равно что карабкаться по чешуе спящего дракона [4].
Пири уже установил мировой рекорд – и всё же был недоволен. Он желал бы оказаться намного ближе к своей цели: но этому помешала череда непредвиденных препятствий и задержек. В начале путешествия, когда они прошли уже 160 километров, Пири не повезло: на пути встретилось свободное море, широкая открытая вода, и пришлось ждать, пока она замёрзнет. Потом их вечно задерживали торосы, вырастающие на пути. А теперь ещё и подкралась весна, начало теплеть, и лёд под ногами грозил вот-вот растаять. Вот парадокс для тех, кто путешествует по морскому льду: тепло значит смерть. Если Пири не повернёт сейчас назад, он и его люди погибнут.
Пири запустил руку под меховую куртку и вытащил наружу шёлковый американский флаг. Жена подарила ему этот флаг, чтобы Пири водрузил его на вершине мира. Он оторвал от флага небольшой лоскут и запихнул его в бутылку, где уже содержались записи о его путешествии. Пири бросил бутылку в сугроб – и повернулся к своим людям, чтобы отдать приказ: поворачиваем. Такой же печальный ритуал обозначал провал каждой прежней его попытки достичь Северного полюса. Во флаге накопилось столько дыр, что он казался поеденным молью.
Обратная дорога была мрачной и безрадостной: вереница оборванных людей брела по льду, возвращаясь в населённые земли ни с чем. Большинство спутников Пири страдали от обморожения. У самого Пири от боли пульсировали пальцы ног – все два пальца, остальные восемь уже семь лет как ампутировали. Вокруг на 500 километров не водилось никакой живности, охотиться было нельзя, и команде пришлось забить шестерых ездовых собак, чтобы прокормить оставшихся. Когда у людей тоже закончился провиант, они сами начали есть собак. Из ста двадцати собак, которые отправились в экспедицию, вернулась только сорок одна.
Наконец экспедиция добралась до «Рузвельта»: корабль носил имя друга и благодетеля Пири, президента США. Это был, пожалуй, наилучшим образом экипированный корабль, когда-либо бороздивший Ледовитый океан: стальная обшивка на носу защищала от айсбергов, укреплённый винт и гребной вал не давали льду намерзать на механизм, бока были обшиты крепким белым дубом и гринхартом (вечнозелёное дерево, которое специально для строительства привезли из Гвианы). Пири взобрался на борт, сбросил наконец своё меховое облачение, которое источало прескверный запах, и в изнеможении упал на койку. Однако спать он не мог. Несколько дней он молча шатался по кораблю, переживая свою неудачу. Команда старалась избегать его: они и в менее тревожное время не пылали любовью к своему начальнику, у Пири был нрав колючий, как у дикобраза. Он выпускал пар, делая записи: «Неужели опять неудача!» Пири был о себе чрезвычайно высокого мнения. В письме своему другу Тедди Рузвельту он заявлял, что открыть Северный полюс – это миссия, возложенная на него Всемогущим Господом. Общественность, впрочем, такого доверия к Пири не питала. С ним было трудно поладить: он казался нелюдимым и заносчивым. Недруги Пири гадали порой, что движет им: одержимость, служение человечеству, а может, жажда славы? В третий раз не сумев достичь Северного полюса, несносный Пири изрядно надоел публике: они с радостью обратили внимание на более цивилизованного героя.
Фредерик Кук прекрасно подходил на роль знаменитого путешественника: мужественный подбородок, в глазах искра знания, да ещё такие роскошные усы, что им позавидовал бы сам Уайетт Эрп. Кук родился в Бруклине и работал врачом, прежде чем отправиться с Пири в полярную экспедицию: теперь он самостоятельно путешествовал к полюсу. Когда зимой 1907 года о замысле Кука стало известно прессе, репортёры тут же выставили двух путешественников непримиримыми соперниками: это был хороший способ вдохнуть новую жизнь во всем надоевшую тему.
Успешные путешественники умели манипулировать общественным мнением, чтобы привлекать инвесторов, а после выгодно издавать книги и читать лекции. И хотя Кук был в этом менее опытен, чем Пири, он схватывал всё на лету и сразу постарался завести с прессой добрые отношения. Он продал права на публикацию своих заметок газете New York Herald