Раненых лётчиков немцы собирались отправить в другой лагерь для военнопленных, но врачи воспротивились, заявив, что пациентам потребуется по меньшей мере две недели, прежде чем можно будет безопасно перевозить их (у одного из лётчиков, помимо других травм, были сломаны обе ноги). Немцы согласились и приставили к арестованным небольшую стражу. Датское Сопротивление видело, что стража малочисленна, и решило воспользоваться шансом вызволить американцев, пока тех не увезли.
Фройхен был у себя дома в Лангкиаргоре и готовился к рискованному мероприятию, когда вдруг зазвонил телефон. Он ответил, как всегда, с осторожностью, старательно следя за языком, чтобы не сболтнуть чего-нибудь, что насторожит подслушивающих немцев. Голос на том конце провода звучал взволнованно: Фройхена просили как можно скорее убраться из дома. Спасательную операцию раскрыли, и гестаповцы уже выехали за подпольщиками. Фройхен бросил трубку и кинулся к окну. Даже через занавески он увидел, что дом уже окружён.
К двери подошли трое немецких солдат и сказали Фройхену, что пристрелят его, если он вздумает бежать. Посоветовали сделать сандвичей с собой, потому что сейчас его повезут в тюрьму. Потянулось неловкое ожидание: гестаповцы стояли на пороге, пока Магдалене и горничная готовили для Фройхена трапезу, которая вполне могла стать последней.
Фройхена отвезли в Хёвельте-Касерне, на датскую военную базу, которую немцы переоборудовали в тюрьму. Там Фройхена заставили два часа стоять навытяжку на плацу вместе с другими арестованными: все молчали из страха, что их побьют. Культя Фройхена пульсировала тупой болью, которая наконец стала невыносимой, и Фройхен бессильно повалился на землю, как мешок с картошкой. Не успел он удариться о твёрдую почву, как немецкий солдат приказал ему встать. Кое-как поднявшись, Фройхен заглянул немцу через плечо и увидел почтальона, который ехал на велосипеде прямо за изгородью. Фройхен понадеялся, что почтальон его узнал и сообщит Магдалене и Пипалук, где его держат. (Почтальон и правда узнал Фройхена и рассказал о его местоположении.)
Наконец пленников развели по камерам. В камере Фройхена было ещё четырнадцать человек: они толкались там, словно в тесном лифте. Одним из сокамерников Фройхена оказался доктор Эдгар Рубин, его однокашник, теперь – профессор психологии. Рубин был еврей. Он рассказал, что в первые дни оккупации нацисты вдруг решили казнить его, но его не оказалось дома, так что вместо него казнили другого случайного человека. На сей раз Рубину не предъявили никаких обвинений (вероятно, его национальности было достаточно), и он боялся, что скоро его отвезут в Германию, в концлагерь. Многие арестанты, евреи и неевреи, боялись того же самого.
Ещё один сокамерник Фройхена оказался богатым бизнесменом, владельцем стекольной фабрики, он захватил с собой достаточно денег, чтобы подкупить стражу: всем пятнадцати заключённым стали давать повышенный паёк. «Пока мы находились в лагере, кормили нас недурно», – вспоминал Фройхен о светлых сторонах своего заключения (не изменяя своей привычке, он и здесь описывал, что водилось у него на столе). Ещё одной светлой стороной были лекции, которые сокамерники читали друг другу в свободное время. Фройхен рассказывал об Арктике, Рубин – о психологии, но самую неожиданную лекцию дал бизнесмен, отправив своих сокамерников в увлекательное путешествие по чудесному миру стекла и оконных панелей. Воистину, всё может быть интересно, если интересно об этом рассказывать.
Не каждая лекция, однако, получалась такой захватывающей. Во время скучных лекций Фройхен сидел, уставившись в окно, и глядел на лётное поле, где теперь тренировались немецкие пилоты. Люфтваффе уже потеряло немало людей, и новых лётчиков тренировали так поспешно, что курс урезали вдвое: так что не проходило и дня, чтобы на глазах Фройхена кто-нибудь не разбился. Самолёты катились по полю, земля и трава летели во все стороны, а за ними неслись спасатели, чтобы потушить фюзеляж и вынести из обломков бездыханные тела лётчиков. Если самолёт уже нельзя было починить, немцы, пытаясь скрыть свой позор от шпионов Сопротивления, перекрашивали его, выдавая за английскую машину. Фройхену это казалось до забавности абсурдным.
Хуже всего во время заключения было лежать по ночам без сна и слушать истошный вой сирен воздушной тревоги. Всякий раз, как в небе проносились самолёты союзников, уши заполнял этот ужасный звук, от которого все внутренности ходили ходуном. Можно было порадоваться, что союзники бомбят Германию, однако всё ещё было страшновато, что какой-нибудь шальной снаряд упадёт на тюрьму и разнесёт её ко всем чертям. Как только раздавалась сирена, немцы прятались по бункерам, бросая заключённых в камерах без всякой защиты. Фройхен, который однажды свободно мерил шагами Гренландию, теперь был как нарвал во время savssat: заперт в узком пространстве, вокруг – страшный переполох, а впереди, кажется, – только смерть. «Нестерпимо было чувствовать себя взаперти, нестерпимо было ждать, когда упадёт бомба», – вспоминал он.
Заключённые всегда думали о побеге. Всякий раз, как представлялся случай, они пытались составить выполнимый план. Они надеялись, что подпольщики уже готовят им побег, но узнать что-нибудь об их успехах было невозможно. Фройхен не знал этого, а ведь кое-какие люди и правда собирались освободить его, только это были не бойцы Сопротивления. То был его родственник, младший брат Иб, с которым Фройхен никогда не был близок. Иб вёл жизнь, от которой когда-то отказался Фройхен, – он стал врачом, завёл традиционную семью, более терпимо относился к общественным устоям. Братья не враждовали, однако были очень разными людьми и при встрече нередко переругивались. Тем не менее сейчас Иб намеревался прийти брату на помощь. Вот только план его порядком унизил Петера.
Когда Фройхена выпустили из тюрьмы, он порадовался свободе – и тут же пришёл в ярость, узнав, как именно эту свободу ему добыли. Оказалось, что Иб использовал свои связи с немцами. Для Фройхена, человека, который презирал нацистов, это было позорное нарушение морального кодекса и настоящий удар по его чести. К тому же Фройхен, вероятно, переживал, что эта некрасивая коллизия пагубно скажется на его карьере. Фройхен неустанно культивировал образ бесстрашного храбреца: а теперь, когда за него замолвили словечко, он выглядел трусом и лицемером, пусть даже не имел к плану Иба никакого отношения.
Судя по переписке Фройхена с сестрой Элли, от которой он и узнал подробности своего освобождения, Иб, будучи врачом общей практики, вышел на нужных людей через Герберта Хорна, представителя MGM в Дании (жена Хорна лечилась у Иба). Хорн был немец, и, услышав об аресте Фройхена, он предложил свою помощь (из переписки можно предположить, что Хорну об аресте сообщила Луиза Рейнер, актриса, обладательница премии «Оскар» и подруга Фройхена, хотя с точностью сказать трудно). У Хорна был знакомый, который учился в одном классе с Вернером Бестом, начальником гестапо в Дании, и через него Хорн попросил за Фройхена.
Иб, который никогда лично не встречался с Бестом, сообщил начальнику гестапо, что брат его слишком зарвался, но виновен только в «салонном коммунизме», то есть баловался левой политикой, но серьёзно ни в чём не участвовал (это было справедливое замечание, но Фройхену едва ли понравилось бы услышать его от своего брата). После трёхдневного ожидания Бест согласился освободить Фройхена. Его выпустили вместе с ещё девятью сокамерниками, чтобы не казалось, будто к нему проявили особое отношение[35].
Когда Фройхен узнал, как именно организовали его освобождение, ему стало так стыдно, что он выдумал альтернативную версию событий. Он всегда любил преувеличивать, рассказывая о своих приключениях, но основные факты не трогал – здесь же тот редкий случай, когда Фройхен попросту соврал. В своих датских мемуарах он упоминает освобождение из Хёвельте только вскользь, в нескольких фразах и едва не комическим тоном заявляет, что улизнул, пока стража не видела. А в англоязычных мемуарах, предназначенных для американской аудитории, он и вовсе нагло выдумал себе целый героический побег, потому что самолюбие его не могло вынести правды.
Фройхен уверяет, что лежал без сна у себя в камере и слушал вой сирен, как вдруг раздался взрыв и во все стороны полетели пыль и обломки кирпичей. Поднявшись с пола, Фройхен не слышал ничего, кроме оглушительного звона в ушах. Он попытался прийти в себя. В воздухе висело густое облако пыли, но всё же он сумел разглядеть, что взрывом проделало дыру в стене. Выглянув наружу, он увидел, что на плацу стоят бойцы Сопротивления и жестами просят его поторопиться. Выбравшись во двор, Фройхен протиснулся сквозь дыру, которую подпольщики вырезали в ограде. Тут ему дали велосипед, любимое в Дании средство передвижения, и все уехали в безопасное место. Бойцы Сопротивления объяснили ему, что запустили фальшивую сирену, чтобы немцы спрятались в бункере, и взорвали стену. Оказавшись на свободе, Фройхен, по его словам, долго скрывался.
На самом деле после вмешательства Иба Фройхен вернулся к себе домой в Лангкиаргор. Магдалене там не было: по всей видимости, с ней случился нервный срыв, и она на время переехала к родным. Зато Пипалук была дома, и Фройхен с дочерью сели обдумывать, как быть дальше. Здесь истинные события уже совпадают с записками Фройхена и подтверждаются внешними источниками.
После неприятного приключения Фройхена они с Пипалук решили, что лучше всего бежать из Дании. Следующие несколько дней отец и дочь провели, никуда не выходя из дома и продумывая план, как добраться до нейтральной Швеции. Фройхен, который принял у себя на Энехойе стольких беженцев, теперь становился беженцем сам. Теперь его будут допрашивать на границе – теперь в нём будут видеть очередную обузу для государства.
Наконец Петер и Пипалук устроили побег в Швецию на корабле (Магдалене добралась до Швеции самостоятельно). Но прежде чем отправляться в дорогу, Фройхен решил, что ему нужна маскировка. Нелепое предложение – замаскировать одноногого великана! Но пришлось. Как ни сложно Фройхену было с этим смириться, в том числе нужно было сбрить бороду. Это причинило ему не только физическую боль (сказывалось обморожение), но и душевную. Всклокоченная