борода давно стала символом его жизни, полной приключений. Всякий раз, как о нём писали в газете или журнале, обязательно упоминали эту деталь его внешности, давая бороде такие эпитеты, как «длинная», «лёгкая» или «дикая» – любой такой эпитет можно было отнести к нему самому. Теперь Фройхен страшился, что теряет часть себя.
Существовала и другая, более эгоистичная причина, почему Фройхен не хотел сбривать бороду. До ареста одна компания, производившая бритвенные лезвия, предложила ему 10 000 крон[36], если он побреется, используя их продукт. Фройхен раздумывал, не согласиться ли, но теперь, после тюрьмы, пришлось оставить эту фантазию. Да и к приличному цирюльнику Фройхен тоже не мог пойти. Покинув Лангкиаргор, они с Пипалук остановились у своего друга-дантиста, «в пыточной, где гестапо уж точно не придёт в голову меня разыскивать», – шутил Фройхен. Там ему и пришлось побриться. Это выбило его из колеи – а вот некоторые журналисты нашли это забавным. Один заголовок в Associated Press саркастично заявлял: «Датчанин сбежал от нацистов, но потерял бороду».
Через некоторое время отец и дочь приехали в порт Копенгагена, где стоял корабль, на котором они должны были тайно отправиться в Швецию. Грузовик, вёзший их по улицам, полз как черепаха, чтобы не привлекать лишнего внимания. Прибыв в порт, они спешно скрылись в трюме корабля и там спрятались каждый в свой контейнер. В других контейнерах прятались ещё пятеро беженцев, но Фройхен ни одного из них не знал лично. Когда заколотили последний контейнер, корабль, минуя стаю немецких патрульных судов, вышел в открытое море.
В дороге измождённый Фройхен то и дело забывался сном. Иногда его будила боль в ноге или случайный гвоздь, коловший через ботинок. В контейнере было тесно, почти так же тесно, как двадцать с лишним лет назад под нартами, где он застрял и отморозил себе ногу: ещё одна поворотная точка в его жизни. Когда корабль наконец вошёл в шведские воды, куда немцы не совались, кто-то вскрыл его контейнер ломом, и в тёмное пространство ворвался яркий свет. «Никогда не забуду, как чудесно было глотнуть свежего воздуха, когда нас наконец выпустили», – вспоминал Фройхен.
Беженцев высадили на Вене, маленьком островке, где их встретила шведская береговая охрана. Оттуда их развезли в разные убежища по всей стране. Прибытие Фройхена было достаточно громким, чтобы попасть в газеты. «Фройхен, полярный исследователь, сбежал в Швецию», – передавало одно информационное агентство. Это никак не помогало инкогнито Фройхена – и ставило вопрос, как же репортёры узнали, что он в Швеции? Может, они просто узнали его – а может, он сам где-то проговорился. Так или иначе, в Швеции надо на что-то жить, и придётся пользоваться известностью.
Петера и Пипалук привезли в Стокгольм. Там они сняли квартиру, в которой через два месяца, в мае, к ним присоединилась Магдалене. Встреча, однако, была не радостная. В письмах Кенту Фройхен сообщает, что отношения его с женой совсем испортились и теперь были только номинально супружескими. В письме сестре Элли Фройхен ещё более откровенен и отзывается о Магдалене нелестно: «Она то и дело в расстроенных чувствах, и, как ты понимаешь, ей от этого очень тяжело. Многие отворачиваются от неё, и ей кажется, что это подло: она не понимает, что сама виновата. Невротики такого никогда не понимают». Фройхен и Магдалене давно отдалились друг от друга. Теперь, пережив оккупацию и арест, Фройхен, которому уже было почти шестьдесят лет, с радостью разорвал бы эти отношения.
Фройхен устроил себе в Стокгольме неплохой заработок, читая лекции. Далеко не всем беженцам так повезло, так что он как мог помогал товарищам по несчастью. Фройхен с головой ушёл в работу, пытаясь вернуть жизни ощущение нормальности, но в Стокгольме задерживаться надолго не хотел: снова проснулась его непоседливость. Фройхен хотел вернуться в США – но сделать это было сложно: не только из-за войны, но и из-за американского правительства, которое теперь посматривало на него с подозрением. Получив прошение Фройхена на статус беженца, американские чиновники забеспокоились насчёт освобождения Фройхена из Хёвельте. Откуда-то стало известно, что распоряжение выпустить Фройхена дал лично Вернер Бест, и в США хотели быть уверены, что датчанин не имеет тайной связи с нацистами. К счастью для Фройхена, здесь помогли его многочисленные выпады против фашизма (а вот симпатии к коммунизму, напротив, слегка подпортили дело, хоть и были несерьёзными). Кроме того, за Герберта Хорна, посредника между Ибом Фройхеном и Бестом, поручился один американец в Швеции (имя его из материалов ФБР по этому делу убрали).
И всё-таки американцы по-прежнему смотрели на Фройхена с опаской, хоть и приободрённые тем фактом, что MGM была готова покрыть его расходы на перелёт и проживание (значит, Фройхен не будет слишком большой обузой для государства). В киностудии узнали о его побеге – видимо, через Герберта Хорна – и приглашали работать над фильмом о подпольном Сопротивлении. (Лживая история о побеге, которую сочинил Фройхен, и правда походит на идею для фильма, которую он мог предложить MGM.)
Правительство США, которому пришлось учитывать все эти факторы, долго не отвечало Фройхену на его просьбу пустить его в страну. Но тут новое событие склонило чашу весов в его пользу. Судя по документам, Фройхену одобрили въезд, потому что датский посол в США Хенрик Кауфман замолвил за него словечко в шведском правительстве (от Швеции требовалась рекомендация). Почему Кауфман помог Фройхену? Потому что после оккупации Дании Кауфман стал работать с союзниками и теперь подготовил для Фройхена особое задание, для которого тот подходил идеально.
46. «Быть моей женой непросто»
4 декабря 1944 года, после опасного путешествия через бурную Северную Атлантику, в которой рыскали немецкие подлодки, Фройхен на борту «Аквитании» прибыл в США. Он был один: они с Магдалене опять рассорились, а Пипалук решила остаться в Стокгольме, чтобы не бросать своего нового парня-шведа. Высадившись на берег, Фройхен отправился в Вашингтон, чтобы увидеться с Кауфманом.
Кауфман был высокий блондин с идеальной осанкой, он главенствовал в любой компании, где ни оказывался. Люди прислушивались к нему, хотели они того или нет, хотя чаще всего очень даже хотели. В Вашингтон он приехал ещё до войны и с тех пор не покидал американской столицы. После нацистской оккупации Дании в 1940 году он отказался покидать свой пост и игнорировал все распоряжения из оккупированного Копенгагена, объявив, что Дания захвачена враждебными силами и что это даёт ему право действовать независимо от имени своей страны. (Датские посольства в других странах повели себя так же.) С тех пор Кауфман всеми силами помогал союзникам. 9 апреля 1941 года, в годовщину немецкого вторжения, он, пользуясь своей должностью, официально разрешил США защищать Гренландию от немецкой агрессии, давая таким образом союзникам стратегически выгодный форпост на севере. Копенгаген, находящийся под контролем нацистов, пытался сопротивляться этому соглашению, но безуспешно. Вскоре американцы вошли в Гренландию, объявили её территорию своим де-факто протекторатом и начали захват немецких метеостанций, подобных той, что в 1930-х годах учредил Альфред Вегенер, давний начальник Фройхена. (Существует сцена в триллере «Маньчжурский кандидат», которая снята по мотивам этих событий.) За всю его работу Кауфмана прозвали «королём Гренландии»: такому титулу Фройхен мог бы и позавидовать.
Не успел Фройхен переступить порог кабинета, как Кауфман заговорил. «Вы, разумеется, понимаете, какие здесь принимаются решения, – начал он, намекая на грядущую мировую иерархию. – В Вашингтоне сосредоточены власть и деньги, после войны дома будут заказывать музыку те, кто сейчас здесь». Кауфман всеми силами подлизывался к США, и такое поведение считали разумным по меньшей мере четверо беглецов из Европы, которых Фройхен встречал в Вашингтоне.
Затем Кауфман объяснил, какую роль отводит Фройхену в своём замысле, заговорив сначала о динамике, которую пустил в ход. Отдав Гренландию американцам, он, по его словам, повысил статус Дании в глазах американских политиков, но останавливаться на этом не хотел и намеревался ещё улучшить отношения с США. Кауфман рассудил, что из Фройхена выйдет отличный неофициальный амбассадор – с его известностью как исследователя и популярностью среди американских читателей, не говоря уже об образе настоящего викинга. Кауфман хотел, чтобы Фройхен занимался в США тем же, что и прежде: путешествовал, читал лекции, презентовал свои книги. Только на сей раз Фройхен должен будет усиленно напоминать американцам о вкладе Дании в войну. Когда война окончится и США начнут распределять помощь по Европе, Дании, как надеялся Кауфман, достанется хороший кусок.
Это была работа мечты: разъезжать по Америке, останавливаться в роскошных отелях, обедать в дорогих ресторанах и говорить о себе – во всём этом Фройхен был мастер. Получив распоряжения, Фройхен отправился завоёвывать любовь юной империи.
Бродя по улицам Вашингтона, Фройхен неожиданно встретился со своим одноклассником Нильсом Бором, который теперь был знаменитым физиком и лауреатом Нобелевской премии. Фройхен от души поздоровался с Бором, но тот, к его удивлению, не ответил взаимностью. Они не то чтобы были друзьями – но всё-таки иногда переписывались. Бор стоял, нервно переминаясь с ноги на ногу, и явно хотел убраться восвояси: он даже отказался по-быстрому выпить вместе кофе. Только позже Фройхен узнает, что Бор работал в «Манхэттенском проекте» – секретной разработке ядерного оружия, призванной опередить в этом нацистов.
У Фройхена была далеко не такая ответственная работа, как у Бора, но ему всё равно не терпелось приступить к ней. Не терпелось ему и получить ответ от MGM насчёт фильма о датском Сопротивлении, но там ему ничего не сообщили, кроме того, что рассматривают эту идею. А пока Фройхен колесил по стране и читал лекции. Чаще всего он ездил по Югу и Среднему Западу, передвигался на автобусах и поездах, дремал, прислонившись к окну, и просыпался от визга тормозов в пункте назначения. Это была старая Америка, где отели ещё были не сетевыми, а частными бизнесами: «Истланд» в Портленде, Мэн; «Мейфлауэр» в Акроне, Огайо; «Шарлотт» в Шарлотте, Северная Каролина; «Алькасар» в Кларксдейле, Миссисипи; «Лора Локк» в Додж-Сити, Канзас; «Плейнз» в Шайенне, Вайоминг… Фройхен не спешил, и у него была уйма времени на переписку с друзьями: он использовал канцелярские принадлежности, которые предоставлял отель, так что письма он писал качественными чернилами на плотной бумаге с элегантным тиснением. Эти письма рисуют картину той самой старой Америки, по которой путешествовал Фройхен. У него, иностранца, на всё был свежий взгляд, и он замечал вещи, к которым давно пригляделись местные жители: такими же получались и его заметки о культуре инуитов. Фройхен в этом смысле был частью определённой литературной традиции. Очень немногим американцам довелось увидеть в своей стране те вещи, которые заметили европейцы Алексис де Токвиль, Мишель Гийом Сен-Жан Кревкёр или Фрэнсис Троллоп. И точно так же немногим европейцам доступно посмотреть на свой континент глазами Марка Твена в «Простаках за границей».