Гарольд Росс, основатель и редактор The New Yorker, превозносил подобную перспективу чужака, указывая, что человек, когда находится в незнакомой обстановке, всегда остро замечает новое.
Больше всего Фройхену нравилось писать об американской политике. Маршрут его часто пересекался и с республиканцами, и с демократами, но ни той ни другой партии он толком не понимал. Фройхен был социал-демократ из Европы, так что принципы демократов ему были более симпатичны, но, на его взгляд, те совсем не умели выражать эти принципы словами. «Демократическая партия США – лучшая в мире, это действительно так, но мне иногда совсем не понятно, что там хотят сказать, – писал он Рокуэллу Кенту. – До сих пор не понимаю, почему здесь, в Штатах, всем не заправляют лейбористы. Ведь могли бы, если бы пожелал народ: но народу по-прежнему не хватает образования».
Республиканцев Фройхен понимал ещё меньше. В те времена партию контролировали элитные закулисные игроки, обладающие очень капиталистическим фасадом, и популярность партия набирала, провозглашая абстрактный идеал «свободы», не уточняя, что значит это слово. Всякий раз, как Фройхен обедал с республиканцами, он поражался, что многие из них серьёзно верили, что Франклин Рузвельт с его «Новым курсом» развалит страну. Некоторые даже предлагали в противовес амбициозному плану президента спасти американскую экономику с помощью коммунизма в советском варианте. Фройхену это казалось уж совсем нелепым: эффективность советского коммунизма он повидал воочию. Не нравилось ему и то, что многие священнослужители, которые должны были, следуя библейским принципам, защищать бедных, становились пешками в классовой войне и изменяли своему долгу стоять на стороне угнетённых против тех, кто их угнетает. Между тем Республиканская партия делала ставку как раз на тех людей, благосостояние которых пострадало от её политики. Фройхен как-то пришёл на церковную службу и там услышал, как пастор говорит о борьбе с профсоюзами: просит свою паству не поддерживать «этих дурных рабочих, которые нарушают мир, с таким трудом добытый нашими храбрыми солдатами». «Нарушают мир»? Фройхен в этих рабочих видел простых и достойных людей, которые борются за справедливые зарплаты. Он подозревал, что за республиканской риторикой стоят другие мотивы. «Думаю, что на самом деле весь этот шум – для того, чтобы не упали цены на мясо, биржа держалась – и что там ещё, – жаловался он Кенту. – Никто на самом деле не верит собственным словам. Ведь кому ещё выгодна война, если не капиталистам, которые на ней зарабатывают?»
Фройхен часто пытался поговорить обо всём этом со случайными встречными, надеясь, что они что-нибудь объяснят ему, но часто уходил разочарованным. Оказалось, что в Америке случайные встречные – это «невинные существа, которых держат в руках ребята с Уолл-стрит». «Они искренне верят, что они – патриоты, с этим их «АМЕРИКА ПРЕЖДЕ ВСЕГО!» – писал Фройхен. Когда же он пытался переубедить собеседника, то сталкивался с сопротивлением. В письмах Кенту он зачастую цинично предполагал, что лучше всего дождаться, пока «это поколение умрёт и следующее исправит положение».
Проезжая через техасский Корпус-Кристи, Фройхен услышал чудесные новости: война в Европе закончилась[37]. Наконец настало время отстраивать города и залечивать раны. Штаты ликовали – и под праздничный фейерверк вздыхали с облечением. Америку скоро ждёт небывалое процветание. Фройхену же было не только весело, но и грустно.
Брак с Магдалене наконец рассыпался. «Ей невозможно радоваться, а мне невозможно писать или просто сидеть спокойно: мы вечно действуем друг другу на нервы», – написал он Кенту ещё в марте 1945 года. У него было много претензий к жене, в том числе он сердился, что она растранжирила пособие, которое они получали в Стокгольме: «Не престало беженцам столько тратить!» – говорил он ей. Через месяц он написал ей и объявил, что разрывает их брак. «Я более не считаю себя женатым на тебе, и я не желаю больше иметь отношение к тебе и твоему поведению, – написал он ей. – Магдалене, я надеюсь, что мы на всю жизнь останемся добрыми друзьями – и подружимся даже крепче, чем прежде. Ты же знаешь, что я всегда хотел помогать тебе. Мы теперь стали совсем чужими людьми, и ошибка наша в том, что много лет назад мы не сблизились». Он пытался утешать Магдалене: «Быть моей женой непросто, я отлично это понимаю…» и всё же письмо решительно ставило точку в их отношениях.
Магдалене не хотела так резко разрывать брак, но письмо Петера поставило её перед фактом. В Корпус-Кристи он оказался, потому что ехал из Мексики: там он подал на развод. В США это было бы головной болью, а в Мексике было меньше бумажной волокиты. Фройхен читал в Техасе лекции, поэтому и решил просто пересечь границу и покончить с этим. Обратная дорога, без сомнения, выдалась печальной, и от тоски Фройхена отвлекли только радостные вести о победе. Закрылись две важные страницы в его биографии, и остаток лет обещал новые возможности и новые дороги. Фройхен, как всегда поступал в тревожную годину, с головой ушёл в работу.
47. «Грешным делом»
Фройхен по-прежнему читал лекции и путешествовал: тем легче он переживал невзгоды в частной жизни. Когда он не был занят работой, он читал – зачастую книги о местах, где остановился. Среди прочих ему очень понравилась книга «Чёрный мальчик» – тяжёлые мемуары Ричарда Райта о детстве и юности чернокожего на американском Юге 1920—1930-х годов, среди узеньких домов, зелёных полей и расовой ненависти. Пока Фройхен читал, душа его уходила в пятки. Книга так его тронула, что он написал Райту и попросил права для перевода её на датский, однако ответил ли Райт, неизвестно. Фройхен считал, что сочинение Райта понравится датскому читателю.
Мемуары Райта позволили Фройхену по-новому взглянуть на Америку, в особенности на расовый вопрос в стране. США поистине были парадоксом, с их прекрасной конституцией, которая сулила величие и была инструментом самосовершенствования – и высокие идеалы которой порой оборачивались разочарованием. Американцы были люди такие же, как всюду, способные и на великую щедрость, и на необычайную жестокость, которые иногда уживались вместе. Фройхен видел последнее своими глазами, когда посетил Гаити, где американская оккупация принесла людям не только жизненные блага, но и расовую ненависть, и другие беды. Нечто подобное он наблюдал и во время нынешнего лекционного тура. «Америка почти пришла к нацизму, – написал он Кенту в 1945 году после неудовлетворительной поездки в канзасскую Топику. – Здесь ненавидят и негров, и евреев, и иностранцев». Однако эти островки ненависти уравновешивались большим количеством мест, где жили люди толерантные. Америка была сложна: это была поистине разнообразная страна, полная противоречий, уникальных возможностей, запутанных социальных отношений и вопросов, на которые простого ответа не существовало. Америку невозможно было определить одним словом, и в этом заключалось её очарование. Чтобы понять Америку, нужно было принять её неоднозначную природу, а иначе можно было и с ума сойти.
Очень скоро Фройхен, неизменный активист, стал ратовать за равные права для афроамериканцев. Он ходил на митинги и иногда выступал на них, а после писал о своём опыте в Politiken (датскому читателю всегда была любопытна Америка). Статьи в Politiken попадали и к датским иммигрантам, которые жили в США и по-прежнему получали газету: но рассуждения Фройхена далеко не всегда им нравились. Многие из этих датских американцев, живших теперь в основном в Айове, Висконсине, Небраске, Миннесоте и Иллинойсе, заразились местной расовой ненавистью. «Клянусь богом, в местных датских газетах до сих пор об этом пишут, – рассказывал Фройхен Кенту о недавнем споре с расовой подоплёкой, который вызвали его статьи. – Я замечаю, что многие мои бывшие соотечественники подхватили эту гадкую ”белую” заразу у окружающих. Теперь они вопят и орут на меня».
Возможно, статьи Фройхена в Politiken повлияли на послевоенные отношения Дании с США. После того как сформировалась ООН, датские дипломаты решили не изменять своим принципам и раскритиковали отношение США к своим афроамериканским гражданам и поддержку апартеида в Южной Африке. Вскоре после этого США отказались выделить Дании 50 миллионов долларов иностранной помощи – Дания нуждалась в этих деньгах, чтобы восстановиться после войны. На решение Вашингтона повлияли несколько разных факторов, но Фройхен с тех пор гадал, не расплата ли это за резкие слова в ООН – и не были ли основаны эти слова на его статьях.
Фройхена всё это очень тревожило. После войны мир стремительно разделялся на два идеологических лагеря, один был сосредоточен вокруг американского капитализма и демократии, другой – вокруг советского коммунизма. Страны поменьше, такие как Дания, неизбежно становились пешками в жестокой игре между США и СССР. Такое положение вещей Фройхену категорически не нравилось. «Крупные страны хотят, чтобы плясали под их дудку!» – жаловался он Кенту.
Фройхен лично предпочёл сторону Америки, но беспокоился, что агрессивная американская дипломатия (например, то, как распределялась иностранная помощь) отпугнёт европейцев и заставит их перейти в советский лагерь. Фройхен сочувствовал левым взглядам, но от советского коммунизма приходил в ужас. «С другой стороны – прискорбно, какими русские стали ретроградами, – обсуждал он в переписке с Кентом два лагеря. – Они теперь разделяют детей на мужские и женские классы с 12 лет, потому что девочкам надо учиться готовить, рожать детей и нянчить их, а мальчикам – учиться быть солдатами! Звучит просто ужасно».
Фройхен пускал всё больше корней в Америке и погружался всё глубже в её внутренние вопросы, включая вопрос расовый. Вскоре он решил встретиться с Мэтью Хенсоном, правой рукой Роберта Пири во время его последней экспедиции к Северному полюсу. Из-за своего цвета кожи Хенсон был далеко не таким признанным исследователем, как его коллеги, и за свои лекции получал значительно меньше – а ведь он спас Пири жизнь по меньшей мере два раза. Покончив с карьерой путешественника, Хенсон несколько десятков лет прослужил чиновником в американской таможенной службе в Нью-Йорке: на эту должность его порекомендовал сам Теодор Рузвельт. Фройхен повстречался с ним в конце 1940-х годов, когда Хенсону было уже за 80 лет, он был слаб здоровьем, а жил в скудно обставленной квартире в Гарлеме. Он дважды был женат на американках, но из детей у него был только сын от инуитки, зачатый в Гренландии. Этого мальчика звали Анааккак, и Хенсон не видел его с трёхлетнего возраста: в 1909-м он в последний раз посетил Гренландию. В последующие годы другие путешественники иногда привозили ему новости о сыне, а когда тот узнал, что отец его одинок и беден, то предложил помогать ему. Датский археолог Йорген Мельдгор, который однажды посещал Хенсона вместе с Фройхеном, сообщает, что Фройхен сам втайне оказывал Хенсону финансовую поддержку.