В медовый месяц, познакомившись с друзьями Дагмар, Фройхен открыл для себя одно из наиболее заметных проявлений тогдашней квир-культуры. «Я много путешествовал по самым разным местам, но никогда я не встречал такой удивительной компании. Со многими из них я познакомился близко и нашёл в них приятных и талантливых ребят, – пишет Фройхен о круге Дагмар, где превалировали мужчины. – И женоподобных среди них не было!» – неловко добавляет он, словно пытается разоблачить этот затасканный стереотип. Многие друзья Дагмар были артистами балета или работали в индустрии моды. Танцоры были в отличной физической форме и, когда гуляли по пляжу, напоминали Фройхену «греческие статуи». Друзьям Дагмар было не менее любопытно познакомиться с Фройхеном: несмотря на его репутацию и прежние свершения, они не знали, чего и ожидать. Первое впечатление о Фройхене, прибыв на Файер-Айленд, они составили по следам, которые он оставил на песке: неравномерная цепочка из следов ботинка и круглых углублений от деревянной ноги. Но, как и многие до них, друзья Дагмар приятно удивились, когда познакомились с Фройхеном ближе.
Со временем отношения Петера и Дагмар расцвели. Может быть, Фройхен учился на прошлых ошибках – а может, Дагмар просто лучше подходила ему, чем Магдалене. Они были очень красивой парой, часто ходили на вечеринки, приёмы и другие увеселения Нью-Йорка, который купался в эйфории недавней победы. Вряд ли найдётся изображение, которое лучше передаёт спонтанность, в которой жили молодожёны, чем их знаменитый ныне фотографический портрет, сделанный Ирвингом Пенном в 1947 году. (Этот снимок входит в серию портретов, которые изображают тогдашних светил американской культуры, сделанную в сотрудничестве с арт-директором Vogue.) На фото Петер, облачённый в великолепное меховое пальто, стоит во весь рост, высокий и внушительный, руки в боки. Рядом с ним Дагмар устроилась на чём-то, похожем на задрапированную кушетку, на губах её игривая улыбка, одета она в лаконичный чёрный костюм, с ниткой жемчуга на шее. Если разорвать фотографию пополам и посмотреть на этих двух людей по отдельности, покажется, что они принадлежат разным векам, а может, и разным вселенным. Но стоит сложить обрывки вместе – как между ними снова появляется уникальная химия: каким-то невероятным образом эти двое стали идеальной парой, несмотря на то что на первый взгляд казались совершенно разными.
Со свадьбы минуло три года, и Петер и Дагмар отправились в Данию, чтобы встретиться со старыми друзьями и познакомиться с родными друг друга. Во время этой поездки Дагмар открыла в своём муже сторону, которой не замечала в Нью-Йорке. «Я увидела, как он знаменит в Дании, – позже писала она. – Там он был национальным героем». Довелось ей познакомиться и с его детьми. Приехала из Швеции Пипалук: там она вышла замуж за Бенгта Хагера, историка балета и музейного куратора. У Пипалук с ним была дочь – Наварана, но решено было, что Пипалук лучше отправиться в Данию одной, а Хагер останется дома заботиться о малышке. Мекусаку было уже тридцать два года, он жил в специальном учреждении, но часто навещал родных (приезжал он и на Энехойе, потому что новые владельцы острова знали, как ему там нравится, и охотно пускали его).
Когда поездка в Данию подошла к концу, Петер вдруг позвал Дагмар поехать с ним в Гренландию. Он хотел показать ей дорогой его сердцу остров. Они бы проделали путь вдоль побережья до самого Туле. Фройхену не терпелось повидать старых друзей и представить им Дагмар.
Но Дагмар отказалась. Она понимала, как важна эта поездка для Фройхена, и поддерживала его в этом – однако её звала работа в Нью-Йорке. Петер расстроился, но принял её решение: в конце концов, именно независимость и решительность Дагмар привлекли его к ней. Фройхен отправился в Гренландию с Пипалук, которая унаследовала спонтанную натуру отца и сразу же согласилась, как только он позвал её с собой. Пипалук отправила мужу телеграмму в Швецию, объяснив, что ему придётся побыть нянькой дольше обещанного (через год они развелись). Покончив с этим, Пипалук отправилась со своим отцом навстречу приключениям.
В начале путешествия Петер и Пипалук часто останавливались на западном побережье Гренландии. В каждой деревне Фройхена ждали старые друзья, большинство из них поседели и уже с трудом передвигались. Все с радостью вспоминали времена своей молодости, рассказывали и о молодости Фройхена, которому теперь исполнилось 62 года. «В большинстве их рассказов фигурировал какой-то непобедимый искатель приключений, в котором я уже не узнавал себя, – писал Фройхен. – Странно было увидеть себя персонажем гренландских саг».
Когда корабль подходил к Туле, пересекая залив Мелвилл, Фройхена охватило радостное волнение. Ему уже говорили, что он едва узнает поселение, но он хотел увидеть всё своими глазами. Когда они миновали мыс Атолл, немного южнее залива Северной Звезды, к Фройхену подошёл мрачный матрос. Он принёс телеграмму с огорчительными новостями: американское правительство запрещало Фройхену высаживаться в «американской части» гавани рядом с Туле. «Американской» части?! «До чего странно, что меня, датчанина, не пускают куда-то в Гренландии», – писал он.
Здесь крылась какая-то тайна, творились какие-то дела, которые Соединённые Штаты желали держать в секрете. После Второй мировой войны, в начале войны холодной, Соединённые Штаты увидели в Гренландии стратегически важную территорию, которая хорошо послужит им в случае конфронтации с СССР. Остров находился на противоположной через полярные льды стороне от России: идеальное место для военной базы или для запуска ракет. В 1946 году США даже попытались купить Гренландию у Дании за 100 миллионов долларов, но датское правительство отказалось. «Не продают собственных соотечественников, будто коров или лошадей!» – сказал в то время Фройхен, и датское правительство было солидарно с ним. Однако к 1948 году многие европейские державы заключили военные пакты с Америкой, и позиция Копенгагена пошатнулась. В 1949 году Дания уже готовилась вступать в НАТО, а США начали искать в Гренландии подходящее место для тайной военной базы. Туле им приглянулся.
Почему именно Туле? Больше всех прочих за интерес американцев к Туле отвечает знакомый Фройхена – Бернт Балхен, ещё один человек старой закалки, сделанный из того же теста, что сэр Хьюберт Уилкинс, Кнуд Расмуссен и прочие им подобные в дружеском кругу Фройхена. Балхен родился в Норвегии в 1899 году и с юных лет мечтал о приключениях. После начала Первой мировой войны он вступил во Французский иностранный легион и вскоре обнаружил себя в верденской мясорубке. Перейдя позже в норвежскую армию, он сражался в гражданской войне в Финляндии против красных. Во время одной из битв под ним убили лошадь, и он, придавленный тушей, остался на поле битвы и чуть не погиб. Балхен долгое время провёл в госпитале и возвращал себе былую силу, занимаясь боксом. Он так в этом поднаторел, что представлял Норвегию на Олимпийских играх 1920 года. После этого он выучился на пилота и поступил в Королевские военно-воздушные силы Норвегии. Балхен оказался чрезвычайно одарённым авиатором: в перелёте через Атлантику он отстал от Чарльза Линдберга всего на два дня (к сожалению, когда речь идёт о славе, первое место не заменит ничто). Через два года, в 1929 году, он пилотировал самолёт, на котором с Ричардом И. Бэрдом и ещё двумя членами экипажа впервые пролетел над Южным полюсом: этот перелёт по-прежнему считается одной из важнейших вех в истории авиации. На протяжении 1930-х годов Балхен участвовал во многих авиационных экспедициях и достижениях (именно он отлаживал Lockheed Vega 5B, на котором Амелия Эрхарт совершила свой первый одиночный перелёт через Атлантику). Во время Второй мировой войны Балхен, теперь гражданин и Норвегии, и США, вступил в американские ВВС по личной просьбе их командующего, генерала Генри Арнольда, и участвовал в бомбардировках Германии. После войны, когда у США появилась идея основать военную базу в Гренландии, Балхена пригласили в качестве консультанта. Во время переговоров он припомнил, что ещё в 1920-х годах слышал о некоем поселении Туле, когда ездил в Нью-Йорк. Там он случайно встретился с Кнудом Расмуссеном, который приехал в город читать лекции. Оба отправились в спикизи, и за кружкой Расмуссен расхваливал свой Туле, расписывал его чудесную гавань и протяжённые полоски ровной земли, из которых выйдут отличные взлётные полосы. «Всё, что говорил Расмуссен, соответствует действительности, – написал Балхен через 20 лет, лично исследуя эту территорию. – Здесь, в Туле, огромный потенциал для превосходной воздушной базы: длинные участки гравия для взлётных полос, более чем достаточно места для ангаров и казарм, а залив Северной Звезды – глубокая гавань, два-три месяца в году свободная от льда, и она вместит любое грузовое судно». Услышав такую характеристику, американцы живо заинтересовались Туле.
Фройхен ничего не знал о том, что Балхен передал американцам. Он знал только, что его не пускают в тот уголок мира, где он когда-то ходил беспрепятственно и никто был ему не указ. К счастью, торговый пост, где он когда-то работал, и жилища его друзей располагались не на «американской стороне» гавани.
Когда Петер и Пипалук сошли на берег, их встретили много знакомых лиц и состоялось много счастливых встреч. Вскоре им уже рассказывали, что же такое происходит по ту сторону гавани: по крайней мере, что они знали об этом. Точно ничего не было известно, но местные жители беспокоились, как повлияет на них присутствие американцев. «Они не могли скрыть глубокой тревоги за будущее Туле и свой жизненный уклад», – писал Фройхен.
Фройхен обеспокоился не меньше. В Туле его когда-то приняли как родного – и он, в свою очередь, считал это место своим домом. Что с ним теперь сделают эти военные, чем бы они там ни занимались? Фройхена, без сомнения, донимали вопросы о наследии – его собственном и его друзей. Старый Туле сделал его таким, каков он был сейчас, и, если это место сотрут с лица земли, вместе с ним исчезнет и часть Фройхена. Вслед за старым Туле он станет фактом истории и сохранится только в научных книгах. Следующие поколения будут судить о них с Туле лишь по этим книгам – и не узнают, не почувствуют, каково на самом деле было жить в том потерянном мире. Дети часто судят отцов слишком строго и, возможно, слишком поспешно, чем стоило бы: что же будут говорить о нём?