Занятия по английскому шли не просто трудно, но как-то непроходимо трудно. Группа сложилась из людей, будто специально глухих к чужому выговору. Впрочем, педагогиню средних лет это волновало постольку-поскольку. Проще говоря – нисколько.
После занятий подруги сидели в вестибюле и вполголоса обсуждали успехи и проблематику дня. Ольга курила. Лара, взяв у нее сигарету, тяжело выдохнула:
– Ой, я, наверное, брошу эти курсы. У меня прямо что-то с головой. Тяжесть. Прострация. Я ничего не понимаю, запомнить не могу. Эта надавала опять черт знает сколько. А я первое занятие забыла. Села вчера повторять, и даже как «здравствуй» вспомнить не могу. Каша в башке.
– А ты как хотела? – изумилась Ольга. – Тут уже русские слова забываешь, родные. Живем-то где? Каждый день давление скачет, бури магнитные. Экология – говно голимое. Я вчера номер мобильного забыла. И паренек такой симпатичный попался. Обмениваемся любезностями, то-се… А у меня клинч. Ступор. Он не верит, а я – хоть плачь! Забыла собственный телефон. А тут такие предложения сложные тебе сразу дают. Она же объясняла – сразу ничего не запомнишь. Зато потом они будут всплывать в мозгу. А сейчас надо впитывать, и все. Ну поехали. Туши сигарету. Нас Катька ждет. Я опаздывать не люблю.
Подруги ввалились в репзал почти вовремя. За ширмой возле рояля переодевались еще две дамы. Катя была взволнованнее обычного. После легкого приветствия и ничего не значащего вопроса: «Ну, как успехи?» она тут же заговорщицей прошептала:
– Сегодня двое новеньких записались. Так что мужское начало в коллективе появилось.
Танцмейстер – аскетичная, если не сказать тощая, дама внушительного возраста – вошла с магнитофоном и, коротко поздоровавшись, приказала включить электроприбор в сеть. Следом появились два вполне крепких молодых мужчины, которых хореограф представила выстроившимся начинающим танцовщицам:
– Это наши новые кавалеры.
Была уже ночь, когда Надежда приползла домой. Ноги гудели, тело ломило от обрушившейся танцевальной акробатики. Она прошла в комнату и упала на диван. Повалившись на подушку, она еще несколько минут глядела в окно, сквозь стекла которого ей подмигивали далекие живые звезды. Разбудил ее резкий звон. Это звонил телефон. Свет горел в прихожей, Надежда была одета, а часы показывали час ночи.
– Я приехала! Прилетела! – кричала в трубку, видимо, подшофе Марина. – Девки у тебя, что ли?
– Откуда? – изумилась Надя, – Время-то уже час. Все спят. И я спала. С приездом. Все хорошо?
– Отлично. Великолепно! Димка встретил. Мы тут отмечаем возвращение. Приезжай. Бери машину, я оплачу! Я соскучилась.
– Ты с ума сошла, Мариша! – тихо подытожила Надя. – Мы еле теплые после занятий. Веселитесь там. Увидимся послезавтра. Я сегодня работаю. Сейчас разденусь и досыпать. Целую тебя, не сердись. Привет Диме. Отдыхайте. Я сплю. Пока.
Она положила трубку и отключила телефон. Уже снимая с себя джинсы и кофточку, в полусне бормотала:
– Я приехала, бери такси, лети. Она кайф ловит, а мне ноги в руки и давай беги. Ненормальные люди.
Она еще шевелила губами, но уже беззвучно, а через мгновение крепко спала.
Ей снилась искрометная жига. Она танцевала в каком-то роскошном зале. Два ее партнера, увиваясь вокруг, прищелкивали пальцами рук, грациозно наступая на нее, а она в сумасшедшем наряде, подобно театральной Кармен, отбивала каблучками ритм и уносилась в ритме бесподобного танца. А ее подруги жались у стен, и было видно, как они завидуют ее темпераментному таланту, ее легкому, уверенному профессионализму, словно она родилась там, в Ирландии, и унаследовала всю стихийную свободу своего непокорного и счастливого народа. Все неслось мимо, кружилось, вертелось, оставляя в сознании сполохи ярких цветов, калейдоскопом сменяющие друг друга.
– Надюша, ты как корова под седлом. Тебя сварили, что ли? Суши́, суши́… Я ни хрена не вижу. Еще суши, поворачивайся. Устала – иди в отпуск, отдохни. Давайте зажимы, и будем потихоньку подтягивать…
Операция шла своим чередом, халаты в масках толпились над столом, отлажено орудуя перчатками, перебрасываясь житейской трепотней, перемешанной с непонятным профессиональным жаргоном.
Надя сидела в кабинете операционных сестер, когда ее позвали к телефону. Звонила Ольга.
– Слушай, у меня идея. А чего мы, дуры, в бассейн-то не ходим? Сейчас есть такие классные. Я встретила своего приятеля, он мне сказал, что ходит два раза в неделю. Там морская вода, сказка! Но мы-то можем и подешевле найти. А представь, как это и для здоровья, и для тела, и для дела… Там как на пляже. Поняла? – закончила вопросом Ольга.
– А чего не понять-то? – вяло ответила Надежда и спросила в свою очередь: – Вместо чего будет бассейн? – И тут же отдернула от уха трубку. Там орали.
– Ты дура, вместо чего?! Не вместо, а в дополнение. Смешно! Как будто мне одной это надо! Ну давай дома сидеть, в телевизор пялиться и ждать, когда придет веселая старость и счастливая смерть.
– Да я против, что ли, Оля? Я только сегодня усталая, чуть теплая. Втык получила, а еще две операции сегодня, – оправдываясь, поведала Надя и услышала в ответ:
– Устала! А я не устала? Нам уставать нельзя! Поняла? Маринка приехала, кстати. Утром мне звонит, дура. Я еще сплю. Завтра девишник у нее. Она там навезла презентов, говорит. Все! Давай созвонимся. Мне некогда.
Послушав гудки, Надя положила трубку. Набрав полную грудь воздуха и выдохнув, она сказала всем сидящим в комнате:
– Нам уставать нельзя! Правильно?
Переглянувшись, медперсонал с ней согласился.
– Ну как отдохнула? Все повествуй, без утайки, – вопрошала Лариса.
– Как отдыхают люди? Изумительно! Если изъять из внимания соотечественников, то полный «парадайз». Вы же теперь у нас англичанки. Буду с вами спикать ин инглиш, – кокетничала Марина.
– Мы еще только пять занятий осилили. И наши мозги стоят колом. Ты пока не травмируй наши умы, – попросила Оля.
– Отлично. Рай, одним словом. Море, солнышко, ол инклюд. Значит, все включено. Давайте на стол накроем. Девишник по случаю возвращения. Гульнем сегодня. Я Димку отправила ночевать на дачу. Они там наверняка тоже загуляют. Две недели как один день пролетели. Я даже не соскучилась.
– А ты когда хоть по нему скучала-то? – съехидничала Оля.
– Не будем о больном. Сам виноват. Жену надо на руках носить, лелеять. А этот трудоголик…
– Вот гадина! – не дала ей договорить Ольга. – Живет как за пазухой, и все ей мало! Зажираешься, подружка.
– Давай, давай! А то мне некому морали читать. Я так истосковалась по нравоучениям на чужбине, что прямо хоть в море топись. Во! Вспомнила. Познакомилась с мужчиной. Наш, россиянин, но какой-то европейский. Достойный, интересный. Каждое утро он входил в море и часа полтора плавал. С морем здоровается, и меня научил. Входишь и говоришь: «Здравствуй, море!» А когда плывешь, надо говорить: «Море, море, возьми мои хвори. Подальше отнеси, да на берег выброси». И знаешь, действительно, так легко, хорошо, спокойно. И все из тебя выходит.
– Вот и я говорю. Все из тебя вышло. И даже благодарность к мужу. Он тебе такую жизнь организовал. Я бы ноги ему мыла и воду пила, – пообещала Ольга.
– Иди к черту! Благодарность. Это он должен быть мне благодарным. Он, кстати, и благодарен. Нашла святого. Молчи. Ноги можешь ему мыть. Он собирается домработницу нанимать. Если еще и воду пить от омовения ног будешь, он, пожалуй, приплачивать станет, за особенное извращение. Он любитель остренького.
– Ну а романец-то был? Ну расскажи, – попросила Лариса.
– Чего это романец? Я на мелочи не размениваюсь. И потом, там такие есть красавцы, что и в полный штиль шторм начинается. Баллов в пять-шесть. Все сносит – и крышу, и фундамент. Димка вроде соскучился, а я лежу, глаза закрыла и представляю, что на пляже… Силилась, силилась – и ни-че-го! Никакого удовлетворения. Все мои представления обосрал. Не умеет ни ласкать, ни дарить себя. Никакого сравнения. Те – как чума. Энергии – вулкан. Горячие, нежные. Руки какие-то, будто не две, а несколько. Шивы индуистические. Всюду тебя ощупывают, ласкают. Ой! Хочу не могу. Не могу хочу. Вот поэтому столько наших дамочек там и растворяются на отпускной срок. Никого не осуждаю. Ни-ко-го!
– Я тебя обожаю! Она не осуждает! Ты сама такая. От живого мужа, не обижайся только, ездишь блядовать по несколько раз в год к разным чужеземцам, – резюмировала Оля.
– О-о! Я поняла! – пропела Марина. – Зависть – низменное чувство, но понятное. Вы таскаетесь то на курсы английского, который нужен вам, как свинье орден, то на танцы, черт-те куда. А вопрос – зачем? А за тем же! За мужиком! Только тут мужчин нет! Сырье какое-то. Вторичное!
– Все! Кончайте! – приказала Лариса. – А то девишник получается какой-то… Как в ток-шоу «Давайте это обсудим».
– Это поразительно! – Ольга всплеснула руками-крыльями и, опершись ими о почти готовый стол, гневно изрекла: – Мы тут официантствуем, готовимся, а эта мля и здесь опаздывает!
Лариса вступилась за подругу сразу. За ней Марина и Надя.
– Она все объяснила. У нее класс дополнительный. Ну как она ребятню бросит? Кончай! Сама ее за принципиальность уважаешь. Она мать-героинница. Сорок три рыла в классе. А дети нынешние – это не мы, не наше поколение. И потом, чего ты торопишься? У нас завтра воскресенье, день юридической и практической свободы и покоя.
– Все-таки, девчонки, – улыбаясь и целуя всех по очереди, добродушествуя, почти запела Ольга, – какая мы дружная кавалерия!
– Чего это кавалерия? – вставила Марина.
– А кто же мы? Конечно, кавалерия. Лошади. Все на нас. Я утром овсянку залью кипятком, пока гриву расчешу, все остынет. Я кашку съем и ржу целый день, а все на мне ездят. Да еще подгоняют. И все так. А заскочила на рынок на наш… Еб… не сказать чтоб! Одни темнокожие представители всех бывших республик. Стоят, курят, деньги пачками считают. Подмигивают, намеки строят. И ни один не работает. Квартир понакупили, прописались, жрут в кабаках, гуляют, наших девок, как коз горных, дерут… И вся работа – купи-продай. Ничего сами не производят, не сажают, не ро́стят. Собрала бы лично в вагоны, и на родину, и чтоб ни одной рожи не было!