Алексей покачал головой то ли в знак согласия, то ли размышляя о чем-то своем.
– Давай, Надежда, пьем и уходим отсюда. Мне что-то здесь тоскливо и противно. И воняет какой-то дохлой кошкой. – Он приблизил губы и прошептал: – Это от официантки или барменши, кто она тут? Вперед! – Он проглотил водку, следом за ним Надя, и, взяв по бутерброду, они вышли на свежий воздух.
Они стояли напротив входа в кафе и одновременно вдыхали влажный, бодрящий воздух.
– Надо купить сигарет, – пошарив по карманам, сообщил Алексей и вошел обратно в дверь.
Надежда почувствовала какую-то необыкновенную легкость и даже крутанула фуэте, но неудачно. Сказывалась вчерашняя вечеринка. Алексей появился в дверях.
– Имею предложение пригласить тебя в… куда-нибудь прогуляться. Например, в парк, или можно куда ты сама скажешь. Сегодня выходной, ты свободна наверняка. В детстве стишок такой был, помню до сих пор: «Нынче праздник – воскресенье. Нам лепешек напекут. И помажут, и покажут, а покушать не дадут». Не знаешь?
– Нет, – ответила Надя и сострила: – Какое у вас было тяжелое детство, Алексей.
– Как раз детство у меня было легкое, – серьезно ответил он. – Ну так куда направим свои стопы?
Он стоял напротив и, глядя ей прямо в глаза, ждал. Надя помялась, поежилась и вопреки всему выдала:
– Мне завтра с утра на дежурство. А я после вчерашнего загула… Надо и себя в порядок привести, и стирка… Халаты с работы я дома стираю и глажу, ну и так надо… – Она не закончила.
– Все понятно. – Алексей взял ее под руку. – Бьет жизнь, правильно. Как вам метро, автобус? Я провожу, и только.
– Спасибо, – виновато поблагодарила Надя, и они двинулись по мокрому асфальту.
Их головы и лица были рядом, когда они ехали в автобусе. Кто-то, наверное, увидел их входящими в вагон метро. Так или иначе, они оказались возле подъезда ее дома.
– Ну вот и пришли. Я тут проживаю. Вон мои окошечки. Вон то, заклеенное, полоска белая. Вешала штору, палка упала. Это кухня, – постояв, добавила. – Однушка. Однокомнатная. Спасибо, что проводили, и вообще.
– Это тебе спасибо. Откликнулась на чужую личную беду. Я напишу о тебе в газету: «Есть женщины в русских селеньях, немного, но все еще есть». Он потряс ей руку. – Я не был в тягость? Ничего лишнего? – спросил он очень серьезно.
– Да что вы! – вспыхнула Надя. – Наоборот… То есть мне так было хорошо с вами, а у вас несчастье, а мне было… Спасибо. И проводили, и все…
– Ну отлично! – сказал Алексей и, повернувшись, пошел прочь, оставив Надежду с почти открытым ртом; в глазах ее застыли недоумение, боль, сожаление. Словно она хотела спросить: «И это все? Почему? Почему так быстро?»
Она бесцельно прошла на кухню, выпила кефир без всякого удовольствия, а просто так. Потом тупо собирала вещи для стирки. Простыню, наволочки, полотенца… Зазвонил телефон. Раздосадованная Маринка кричала ей, что она сволота, бросила их. Они перенервничали, не зная, где она. Звонили уже десять раз. И как она им испортила все утро. Надя соврала, что ей очень плохо и она лежит, и только что включила телефон. Там успокоились, еще несколько минут повспоминали, как было весело и классно, и сговорились на созвон после ее дежурства.
– Не забудь бланки для бассейна, – напомнила Ольга.
Надя свалилась на кровать и уставилась в потолок, машинально перебирая пальцами кисти пледа. Ею овладела тоска. Тоска и одиночество этой жалкой, крохотной квартирки. Она шарила глазами в подтверждение этого ничтожного мирка, окружавшего ее. Этот дурацкий сервант с глупыми чашками, дешевым хрусталем. Затрапезный стол с обшарпанными стульями, идиотский тюль на окнах. Она села на кровать и, глубоко подышав, чтобы успокоить сердце, вслух сказала: «Ой, господи, скорей бы завтра на работу!»
В дверь позвонили. Немного недоумевая, кто бы это мог быть, Надя вышла в прихожку. Глянула в глазок и привалилась к двери, уткнувшись лбом в самый косяк. Позвонили еще и еще. Она щелкнула замком и приоткрыла дверь. На площадке стоял Алексей. Он был так же серьезен и строг.
– Я подумал, что глупо будет снова с кем-то знакомиться, чтобы заново объяснять о случившемся со мной семейном инциденте. Я не пустой, нахлебником не буду. – Он показал на увесистый пакет. – Как надоем, скажите, и я растворюсь. Грузить вас не буду.
Надя, почти счастливая, распахнула дверь. Он вошел, а она спохватилась:
– Алексей, посидите пока на кухне. Я хоть вещи в машинку заброшу, а то валяются в комнате. Я не думала, что вы так вот… Как-то, как в рассказе каком-то.
Она забегала, засуетилась. Впихнула все вещи разом в стиралку, расчесалась, брызнув духами под мышки. Переодела кофточку, и когда вошла, увидела, что Алексей выставил на стол коньяк, яблоки, лимон, кусок ветчины.
– Садись, – сказал он.
Надя села. Посидели.
– Ой! – вскочила она. – Забыла, – и выбежала из кухни.
– Что это? – спросил Алексей, когда она через секунду появилась.
– Машинку включить забыла. Пусть стирает.
– Пусть, – согласился он. – А фужеры, рюмки есть в доме?
– Ой, конечно, – ответила она. – А может быть, пойдем в комнату, там просторней и побольше стол.
Он встал и прихватил с собой все, что смог унести. Надя поставила рюмки, фужеры. Достала сок.
– У меня ничего нет. Я в основном ем на работе, – призналась она. – А дома ничего есть одной и не хочется.
– А я думал, ты на диете. Теперь все голодают, модно, – сказал он.
– Худая? – усмехнулась она.
– Я могу в туалет сходить? – спросил он, не отвечая.
– Конечно, конечно. Там полотенце над ванной висит. Конечно.
Алексей встал и вышел, а она крикнула ему вслед:
– Там замок не закрывается, сломан!
Надорвав пакет, Надя разлила сок в фужеры и выпила целиком из своего, и тут же налила полный. Алексей стоял в проеме двери и зачесывал мокрыми пальцами волосы. Лицо тоже было влажным.
– Твоя квартира? – спросил он, оглядевшись.
– Нет, снимаю. Уже третий год. Хозяин у дочери живет. Почти вся зарплата сюда уходит. Это еще он мне дает скидку за постоянное проживания. А теперь однушки еще дороже стали. А в центре так вообще цены запредельные.
– Давай выпьем. Быт – это все мелочи, ерунда.
– Я, наверное, уже не буду, Алексей, – жалобно попросила Надя. – Завтра с утра и на сутки. Хорошо?
– Плохо, – отозвался Алексей. – Ты не должна мне отказывать. Ты моя живая Надежда. И я надеюсь и верю, что ты меня излечишь. Не зря ведь мне попалась ты, а не какая-нибудь Дуся или Александра. Двойственное имя – и мужское, и женское. У меня жену, бывшую теперь, Сашей зовут.
Он выпил. Надя пригубила. Он встал и подошел к окну. Постоял, посмотрел.
– Скучный вид. И жизнь наша скучная, – подвел он итог созерцанию. – Живем, чтобы жрать. Чтобы было что пожрать – работаем. Потом сходил в сортир, почитал газету и опять голодный. Надо зарабатывать идти на жратву.
– Ну, вы совсем расстроились, – подбодрила его Надя. – Не все ведь так примитивно. Мы с девчонками вот и на курсы английского языка ходим, и теперь танцами занимаемся. Сейчас справки сделаем – будем в бассейн ходить. Есть даже бассейны с морской водой.
– Здорово! – похвалил он. – А еще что?
– Девишники у нас, – призналась Надя. – Собираемся, кутим, веселимся.
– И весело? – переспросил Алексей и добавил: – Мужикам косточки перемываете?
– Почему? – удивилась Надя. – Зачем? Нет, конечно, бывает, что кого-то обсудим, но ничего не перемываем.
– А что, у тебя никого нет? – спросил он как будто впроброс, наливая коньяк, и, выпив, глянул на нее пристально.
– Как-то вы так спрашиваете, без обиняков. Мы почти незнакомы.
– Но я ведь вам прямо все сказал, без обиняков, хотя тоже впервые тебя вижу, – тут же парировал Алексей.
– Но вы мужчина… и потом, вы другой, свободный.
– Да, да! – подтвердил он и спросил: – Можно музыку включить? Магнитофон работает?
– Конечно!
Надя встала. Воткнув кассету, нажала клавишу. Музыка хоть и не была танцевальная, но Алексей взял Надю за руку и, слегка притянув к себе, начал переступать с ноги на ногу в такт мелодии, стараясь не натыкаться со своей партнершей на стулья и сервант. Надя боялась отстраниться, боялась прижаться, боялась смотреть ему в глаза. Лицо ее начало краснеть, кровь билась в висках. Стало ужасно тесно в груди, дыхание сбилось, руки предательски задрожали.
– Ой, надо кондиционер налить в белье! Смягчает, и запах… Сейчас, извините.
Она высвободилась и прошла в ванную. Глянув в зеркало, она увидела помидорного цвета свое отражение и, включив холодную воду, подставила лицо прямо под ледяную струю. Он развернул ее на себя, так что она не успела опомниться, и прижался к ее пылающему лицу своей головой, уткнувшись и обнимая крепко, тесно. Она говорила ему, но он прижимал свои щеки к ее губам, и выходило что-то:
– Алефа, Алефей… Ну зачем так фрафу?
Он не слушал или не слышал. Руки его были под платьем и уже достигли нужного места. Брюки его съехали на ботинки. Он легко поднял ее и усадил тут же на стиральную машину. Надя уже бросила всякое сопротивление, так как он был в ней, и острая боль тут же растворила ее в себе. Он был сильный и жесткий. Он входил глубоко, тесно и жадно. Даже, как будто зло. Но ей было так невероятно и сладко, что, закусив почти в кровь губу, она страстно впитывала его, глядела ему в лицо, широко распахнув глаза, словно ела его поедом своим ненасытным взором. Машина включила слив, а затем отжим. Центрифуга колотила лежавшую на ней Надежду, словно в нее впустили вольтову дугу. Их общий крик слился воедино, и еще несколько секунд, когда они оба обмякли, бездушная стиральная тумба потряхивала их и потом отключилась.
Алексей быстро повернулся к раковине и включил воду. Промокнув себя полотенцем, он поднял брюки и вышел из ванной. Надя подняла трусы, кинула в ванну, влезла следом и села на дно. Стащила с себя кофту и включила душ. Алексей налил коньяка и, подумав, выпил. Надя на цыпочках тихонько прошла, завернувшись в полотенце, к шкафу и, прикрывшись дверцей, надела чистую футболку и брюки. Алексей курил, отвернувшись к окну. Он затушил окурок в цветочный горшок и, выбросив его в форточку, сказал безучастно и бесцветно: