– Наденька! – вдруг завыла Марина, и слезы залили ей лицо. – Что же ты ничего не говорила?
– Тихо. Не надо, – шепотом запретила Катя. – Нельзя ей эмоций.
Марина зажала рукой рот.
– Вот, Надюшка, – глупо улыбнувшись, ласково, как могла, по слогам начала Оля, – девишником к тебе приперлись. Ты давай, это… – Она заморгала и, не удержав слез, как маленькая, попросила, кулаком утирая глаза: – Надь! Не умирай… Не умирай только… Ты скажи там… Рано еще. Слышишь, Наденька? Ты же Надежда. Слышишь? Ты должна умереть последней, после нас. Мы на свадьбе твоей еще гулять будем. Надя? Ты слышишь…
Надя улыбнулась. Пелена снова становилась молочно белой. Это туман поднимался от реки. А во дворе уже все кипело. Стол под яблоней был накрыт красивой белой скатертью. Стояли стаканы, и лежал белый, мягкий хлеб. И, что интересно, во дворе, недалеко от коровьего хлева, была и ее квартирка. Смешная рыжая девчонка, в которой Надя признала себя, подбежав к двери, широко распахнула ее и пригласила: «Смотрите, вон она Москва. Глядите». Все двинулись в комнату, обходя обшарпанный стол и отодвигая стулья. Там за окном, задернутым дешевым тюлем, была видна бесконечно знакомая и бескрайняя столица. Кто-то одернул тюль, и тот упал на Надежду, почти накрыв ее, словно невесту фатой. Все захлопали восторженно и радостно. А она, улыбаясь им, почти поплыла к крыльцу дома, с которого спустился ее папка. Он был очень просто одет, в просторной рубахе, в брюках летних, легких. Она прижалась к нему, и он обнял ее. Почему-то все закричали: «Горько!» Отец поднял фату и, глядя Наде в глаза, спросил: «Тебе горько, дочка?» Она улыбнулась ему и тихо ответила: «Горько».
Они стояли и смотрели, как девчушка наливает всем молоко и каждый пьет его, радуясь. Ветер рванул через весь двор и прошелся по квартире, подняв скатерть на столе и захлопнув обе створки окна, опрокинув цветочный горшок. Она услышала звон разбитого стекла. Дверь затворилась, и на глаза ей медленно сполз белый тюль, почему-то становясь непрозрачным и черным.
Последний день ПомпееваЛитературный киносценарий
Квартира Андрея Андреевича Помпеева.
Однокомнатное, небогатое по быту и обстановке хрущевское нечто. В кровати лежит хозяин. Он не спит, смотрит перед собой. Там окно тускнеет наступающим осенним утром. Повернув голову, останавливает взгляд на фотографии на стене. С нее глядит улыбающееся лицо немолодой женщины. Хозяин квартиры тоже улыбается ей и тихо говорит:
– Ну вот! Поздравь меня, Аня. Семьдесят годочков прожил твой Андреич на свете. Семьдесят лет. И без тебя уже три года. А так бы ты у меня уже на кухне кашеварила. И первая бы поздравила, обняла, поцеловала. Да, Анечка, как время проскользило. А как было бы хорошо-то вместе. Хоть еще бы эти три года ты рядышком побыла. Вот так вот, моя хорошая. Сегодня к тебе схожу, посижу с тобой. Повидаюсь. Плохо без тебя, Анечка. Одиноко и ненужно все. Ты с нами сегодня будешь. Ребятки придут. Аркадий с новой женой обещался прийти. А я вот, видишь, тебе не изменяю. Так и уйду к тебе. Твой… Ну что? Вставать надо. Петровна из второго подъезда придет помочь приготовить, так надо сходить еще кое-чего докупить. Яблочек вот только с дачи не привез. Жалею. Такой урожай в этом году. А доехать не смог. Прихватило почки, а холодная осень да сырая. Просил зятя свозить, да у него машина, говорит, забарахлила. Деньги-то на машину мы с тобой дали. А свозить некому. У всех своя жизнь, Анечка. Только у нас с тобой ее нету, – во время этого монолога Помпеев встал, застелил свое ложе, прошел в крохотную кухню, поставил чайник.
Квартира дочери Помпеева Ларисы.
Она и ее муж Вадим лежат в постели. Щелкнув пультом, Лариса включает телевизор и, зевая, переключает несколько программ.
– Выходной, а посмотреть нечего! Одна реклама и лотереи. Ты бы хоть на дачу съездил, яблоки собрал. Совсем уже обленился. Ноги и то на ночь мыть перестал.
– Заткнись и не нуди. Не порти мне с утра настроение. Я за день по этажам набегаюсь, так что ноги эти не чувствую до самого пупа.
– Бедный! Поэтому и ниже пупа тоже ничего не чувствуешь. И я уже больше месяца ничего не чувствую. На черта такой муж нужен? Имей в виду, заведу себе любовника.
– Хоть трех. Благословляю. Только принимать их где будешь? Я двигаться не буду. Это мое законное место. Так что ставь кровать в отцовской квартире. И крутись там на пупу.
– Ой! Е-мое! Забыла. У него же сегодня годовщина! Он нас приглашал. Всех. А я замоталась… Ни подарка не купила… А ты тоже свинья! Мог бы хоть пальцем пошевелить.
– Да замолчи ты! Я вообще не пойду. Мне его день рождения как до…
– Свинья! Он сколько тебе доброго сделал?!
– Выключи ты эту хренатень. Тебя мне впарил, вот оно доброе дело. Чтобы я, дурак, на вас горбатился и твои с твоей мамашей покойной морали слушал. И не ори, Верку разбудишь.
– О! Очнулся. Она сегодня не ночевала. Они с ее новым парнем уехали к друзьям на выходные.
– Такая же шалава, как ты! Что она их меняет? Уже третий или пятый? Гербарий они, что ли?
– Молодец! Путем проб и ошибок. Путем проб и ошибок. Это я, дура, на тебе задержалась.
– Кто?! – Вадим вскочил с кровати. – Это я на тебе задержался, идиот! Я-то какой у тебя по счету? Скажи спасибо, что взял тебя с ребенком. Лежит тут, окорок. А туда же – «Любовников заведу. Трех!» Кому ты нужна?
– Это ты сказал: «Хоть трех». Я-то к слову тебе это сказала. Уколола. Мы уже сексом-то не занимаемся. Вот что я имела ввиду.
– Какой тебе секс? О Боге думай, да о зарплате, чтоб вовремя выплачивали. На меня она кобелей спускает, любовница хренова. Ноги я не мою! На себя внимание обращай. Чтобы я тебя хотел, чтобы желал тебя. А меня и с ногами полюбят. А ты моей преданности не ценишь.
– Ценю! Ценю, мой ты жеребчик. Самец мой! – лезет на него, целуется.
– Тьфу ты! Зубы не чистила, а лезешь. Ларка! Отстань, лахудра! Иди хоть умойся да причешись. Вот заразина! О! Ну, уцепилась! Отпусти его. Он в туалет хочет, а не тебя. Ну, ложись, пододвинься-ка. – Они устраиваются. – Ларушка, ногу подними. Дай-ка вот так. О! Хорошо!
– Вадимушка! Ой, хорошо! Хорошо, да редко. Милый!
Квартира Помпеева.
Андрей Андреевич постоял у окна. Уже рассвело, и жизнь струилась за стеклом. Поглядев на часы, он прошел на кухню и взял трубку телефона. Подумал и положил обратно на аппарат.
– Никто не звонит чего-то, – тихо сказал он себе, – Спят еще, что ли? – и тут же объяснил: – Ну да, суббота. Все отдыхают. Нежатся.
Квартира Ларисы.
Вадим завтракает на кухне. Лариса пьет чай.
– Ну дак чего делать будем? День-то долгий. Выходной.
– В смысле: «Чего делать?» У меня дел до хрена. Мы договорились поковыряться в машине, надо масло поменять, тосолу долить, и в баньку. Сегодня наш день. Святое!
– Я отца имею в виду. Семидесятилетие.
– Я и его имею в виду. Щас я брошу машину и баню и попрусь сидеть в этом сиротском приюте! Сходи одна. К нему все эти старперы приковыляют. Товарищи ветераны. Ну и будем мы эту ахинею слушать. Ненавижу я это все. Каждый год ходим. Меня уже тошнит. Скажи, что я в командировку уехал. Во! Гениально. А мы с мужиками после баньки его помянем. В смысле, за него поднимем. А потом, как приеду из командировки, позвоню ему. Поздравлю лично!
– Ну правильно! А мне одной там сидеть веселье? Я сама-то все утро думаю, чего бы такое сообразить, чтобы не ехать.
– Ну вот и скажи. Вадька, мол, в командировке, а я личное счастье устраиваю. Любовников жду. Трое придут.
– Да провались ты! Чего ты привязался к этим любовникам?! Прямо пошутить нельзя. Не надо мне никого!
– А что, – прихватил ее Вадим, – утречком от души я тебя, да? Хорошо было? Еще бы! Верки дома нету, стесняться некого. Ори себе сиреной. Ну все! Я пошел. Кстати, скоро снег пойдет, а у меня шапки нету. Сапоги зимние тоже надо купить. Съездила бы на «Динамо». Там вещевой рынок дешевый.
– Мне тоже сапоги надо купить. Колготки последние. Тут села у Зуева в кабинете на стул, а там чего-то острое. И все. Затяжка и дырочка. Какой уж тут день рождения, когда дел столько! Яблоки надо съездить собрать. Такой урожай. Залезет кто-нибудь, и останемся с носом. Свое добро и то взять не можем. Во лень!
– Ну давай завтра с утра рванем. Старик же не попрется. Холодно. Да опосля дня рождения еще…
– Ага! Рванем. Ты после бани завтра лежать пластом будешь полдня. Пока опохмелишься, то да се, куда уж за яблоками? Темно в четыре уже.
– А мы на ощупь, – опять прихватил ее Вадим, – на ощупь! – Тискает ее груди. – Яблочки перебирать станем. Я ушел. Не поминай лихом. И жди. Главное, жди меня. Завтра решим, или вечером. Решим.
– Ой! – Лариса села к столу, допивает чай. – Да что же такое придумать? Чего же придумать?
Квартира Помпеева.
Андрей Андреевич пил чай, когда раздался звонок в дверь. В коридоре он встретил соседку по дому. Та держала торт и целлофановый пакет.
– Ну, поздравляю! С юбилеем! Здоровья, радости побольше, чтобы хвори стороной обходили. Чтобы погулять на очередном юбилее. А чего, я рано? Андрей Андреевич, вы меня извините, бога ради, дорогой вы наш, а я присутствовать никак не могу. Подсоблю вам, сготовлю, накрою и уеду. Сестра вчера вечером звонит – расшиб радикулит, ни сесть ни встать. Ну и надо съездить, помочь! Они же своим домом живут. Хозяйство, сад, огород. Ну и вот. А кому же, как не мне, помочь-то? Это я вам рубашечку купила. Померьте. Надо в обновках в такой день гостей принимать. Вот я и говорю. Прихватило, и прямо некстати. Столько делов, а она ни согнуться, ни разогнуться. Сколько народу ждете-то? На скольких готовить? Салатов надо побольше – и сытно, и красиво на столе. Я сейчас рис поставлю сразу варить и картошку. Наденьте рубаху-то, наденьте. Впору должна быть. И цвет мне понравился. Нарядный. Надо яркие цвета брать. А то оденутся в черное да серое – унылость одна. Сами старые да вялые. Да еще в блеклом. Фу! Дак сколько, говорите, народу пожалует?