Баня.
Вадим курит, держа около уха трубку мобильника.
– Да погоди! Я звоню, чтобы предупредить, чтоб не волновалась. Мужики, ну все наши – Славка, Игорь, Стас, – зовут меня поехать на дачу к Ильичовым. Надо обсудить кое-какие дела. Поняла? Может, выгорит свое дело организовать. А чтоб не таскаться, я там заночую, а утром приеду. И мы поедем, как обещал… Ну, погоди! Что ты сразу орешь-то? Ну иди одна. Можешь тоже заночевать у него. Я же не против. Подари сапоги, черт с ними! Я же в командировке, забыла?
Квартира Ларисы.
– Ты ездишь на машине, – говорит она в трубку, – которую он тебе купил. Раз в год поздравить. Ему семьдесят лет! Ты сейчас приедешь домой! Сейчас же! Хватит париться. Я знаю этот ваш парной день. А потом ты неделю как импотент. Все эти шалавы вокзальные, которых этот гребанный Ильичов возит. Или ты через час дома, или… Или можешь в этой бане насмерть запариться, потому что я тебя выкину из моей квартиры. Она тоже, кстати, досталась от разменянной квартиры моих родителей. Живи с дружками. Ты понял?
Баня.
– Ты меня не пугай! Я сам себе хозяин. И не надо мне тут ставить условия. Это моя жизнь, и мне не пятнадцать лет. Ты сама такая же шалава и потаскуха, как и бабы ильичовские. Мы с тобой где познакомились, не помнишь? Заткнись и утихни! Базарная дура! Я буду жить, как я хочу. Поняла? Приеду завтра утром, и едем за яблоками на дачу. Все!
Квартира Ларисы.
Она слушает гудки. Бросив трубку, бросается в спальню.
– Все? Хорошо… Все! Ладно. Все так все!
Квартира Помпеева.
Помпеев танцует с фотографией. Ставит ее на прежнее и место и решительно говорит:
– Нет! Так нельзя оставлять! Не для себя, а ради памяти о тебе, Анечка. Так подло.
Он идет к телефону и, набрав номер, ждет.
Квартира Ларисы.
Звонок. Еще один. Лариса злорадно ухмыляется.
– А, гаденыш! Перепугался, приспособленец! – сняв трубку: – Что, урод? Проняло?! Не выдержал?! – слыша голос отца, судорожно зажимает рот рукой.
Квартира Помпеева.
– Это я, дочка! Ты всяко меня обзывала. И пьяной, и трезвой. Что? Не туда попал? Наверное, не туда. Хотя голос человека, которого родил и воспитал, ни с каким не спутать. Я не задержу тебя. Просто мы тут собрались. Гостей много. Друзья пришли, приехали, – он громко включает музыку, телевизор, – шумно, веселимся. Сейчас танцевали. Ну вот, и предложили тост за детей. За тебя, то есть, за Верочку. За то, чтобы вам хорошо жилось, радостно, весело. – Обращается к «гостям»: – Тихо, тихо, дорогие мои, а то плохо слышу! – Он стучит вилкой о тарелки, фужеры, создавая «застольный гомон». – Так что у нас все здорово и, как раньше, счастливо и хорошо. И мама с нами здесь. Вот она. – Улыбается. – Привет вам и от нее. От мамы вашей. Будьте счастливы.
Он бросил трубку и почти упал на стул. Музыка оглушительно кричала из телевизора, и Поль Мориа гремел, управляя своим оркестром.
Квартира Ларисы.
Обхватив голову руками, Лариса сидела на кухне, наливала водку и, отхлебывая, курила сигарету.
– Какие же мы все? Я одна. Никому не нужная, старая дура. У меня нет никого. Где моя дочь? Где? У нее своя жизнь, своя. А у меня ее нет. Я никому не нужна. У меня нет ни семьи, ни мужа. Он мне не муж. Он тварь, которая здесь жрет, отсыпается после попоек со шлюхами, с проститутками.
Она вскакивает и с яростью выкидывает вещи из шкафа и комода. Его вещи. Разоряя шифоньер, она швыряет на пол все, что попадается из мужицких вещей. Набив чемодан, увязывает в простыню оставшееся, вместе с обувкой, что купила на «Динамо», спрашивает:
– Кто ты такой? Кто?! Жрать здоров! Пить! Гулять! Баб трахать! Дур полстраны. И я дура! Дура набитая. Хамло с холеной харей. Баня по субботам. Дружки с дачами и бабьем. Курортники по жизни. Осеменители – уроды!
Баня уже пуста, и только «избранники» оттягиваются на последнем парочке. Лариса, вытащив из такси чемодан и огромный узел, направилась к двери с вывеской «БАНИ». На окрик: «Ты, девонька, куда?» она, не останавливаясь, крикнула: «Белье менять!» Вошла в мужское отделение. Мужики, увидав ее, прикрыли члены тазиками и оторопело осведомились: «О! Привет, Лариса! А ты чего это? Куда?»
– Где этот ваш товарищ по блуду?
– Е-мое. Вадик, что ли? Ты чего, Ларка, Вадима, что ли? В парилке он. – Мужики ошалели. – В ту дверь!
Лариса хотела открыть ее пинком, но дверь отпиралась наружу. Отбив ногу и бросив чемодан и узел, она открыла дверь и заглянула внутрь парной. Забросив вещи, вошла в парную следом. На полке сидели Вадим и два его друга. Они, увидав картину, оцепенели. Лариса села на баул и вытерла пот со лба.
– Паришься, скотина? И я вся мокрая. Дайте-ка закурить, – попросила она машинально.
– Из задницы, что ли, пачку-то достать? – спросил Вадим. – Ты не из ума ли вышла, старуха? – докончил он, совладав с собой. – Это баня, а не психушка.
– А ты куда ни приедешь, сволочь, кругом психушка, – ответила она. – Поэтому я тут твои вещички собрала. Живи где хочешь, хоть здесь, хоть в Кащенке, хоть в Америку ехай, мне теперь без разницы. Ты свободен, отдыхающий!
– А ну-ка, выйди отсюда! Не порти пар! – заорал Вадим. – Идиотка! Мы полчаса его делали. Тебя только, шалавы, не хватало. Дверь закрой! Жар не выстывай! Полоумная! Совсем охренела, идиотка ревнивая. Выйди отсюда!
Встав, Лариса схватила ушат с водой и целиком выплеснула в открытую печную створку. Пар рванул из печного жерла, и все утонуло в его раскаленной пелене. Мужики взвыли.
Компания Веры едет по улицам.
Они кучей сидят в такси. Хохот, поцелуи. Пятеро гуляющих молодых бездельников.
– Это хорошо я придумала! – говорит Вера, – Он меня любит. И потом, на день рождения приходят те, кто помнит. А меня он приглашал еще давно. Я у него единственная внучка. Так что скоро квартира будет моей. Дед помрет, и я буду хозяйкой. Богатая невеста. Имей в виду, Юрочка! У нас еще бабки остались? Неловко просто так. Хоть торт давайте купим. А там всего полно. Оторвемся, гульнем! Юбилей! Ты нас на площади высади, рулевой. И тебе, Жорик, скучно не будет, – обратилась она к парню в очках, – среди дедовых гостей тебе бабульку найдем. Может, там твое счастье тебя дожидается. Старая дева.
– Еще бы, – сказал Юра, обнимая Веру, – он ей свой пест достанет – она ему сразу завещание. Бах! Жорка! А сколько у тебя сантиметров, тридцать есть?
– Нет. Ты что? – серьезно ответил Жора. – Тридцать – это о-го-го… У меня двадцать семь только.
Все ржут.
Улицы вечерней Москвы.
Помпеев с авоськами идет вдоль витрины магазина. Через переход направляется к вокзалу. Стоит в очереди за билетом в пригородных кассах.
Баня.
Раскидывая вещи из чемодана, Лариса орет:
– Вас дома ждут! Твоя, Стасик, дочка институт бросила, а ты не знаешь даже? Тебе твоя машина дороже, чем семья. А ты, Слава?! Рад, что баба твоя ходит к товароведу – минет ему делает, чтоб тебя, кретина, не турнули с должности, потому что ты кретин, понимаешь? Кретин! Банные листы вы, а не мужики! Те, что на чужих жопах пристали! Уроды!
Она выкинула остаток тряпья из узла и, расшвыряв по лавкам и мокрому полу, устало завершила:
– Тут ваша жизнь и кончилась! В субботней бане! Со свежим веником! Пропадите вы все пропадом. Ненавижу!
Выскочивший Вадим схватил щетку, кинулся на Ларису и сбил ударом, но мужики, налетев на него и повалив на тряпки, не дали разыграться драке. Они барахтались в предбаннике, а она, выйдя из моечной, вытряхнула ключи из брюк мужа и пошла на выход.
Она уже сидела в «жигулях», заведя мотор, когда из бани выскочил Вадим. Он лупил по стеклам кулаками и орал, пытаясь остановить машину, но Лариса, газанув, ушла, вихляя корпусом «жигулей» по слегка скользкому от падающего снега асфальту. В зеркало она видела Вадима, который стоял голый на мокром асфальте. К нему бежали из бани его обнаженные друзья.
Лариса ехала в машине, и слезы застилали ей глаза. Кругом был город, с огнями и встречными машинами. Они мешали.
Подъезд дома Помпеева.
Вся братия, возглавляемая Верой, возле квартиры Помпеева. Вера звонит, прислушивается.
– Тихо! Там что, нету, что ли, никого?
– Может быть, они не дома отмечают, а в кабаке? – предположил Жора.
– На какие шиши? Он пенсионер. Может, к моим уехали? Юрик, ну-ка дай мой рюкзак. Там ключ должен быть от квартиры.
Ей дают сумку, она роется и радостно говорит:
– Во! На месте. Хорошо, что я его на одной связке таскаю. На всякий пожарный. Вот и сгодился.
Она открывает дверь и первая входит. Включив свет, проходит в комнату, зажигает люстру. Вся компания стоит в дверях.
– Нас ждали! – чуть ли не прокричал Олег. – Смотри, какой класс! И стол накрыт, и никого! Ура! Братцы, мы святые люди! Это подарок с небушка. За наши мытарства.
– Заходите, – пригласила все Вера. – Двери закройте. Кайф! Вот дед! Они, наверное, погуляли и разошлись. Старичье. Устали. Он, наверное, к моим поехал. Точно, это нам за нашу доброту. Подарок за то, что эти сучки выгнали нас. А тут нам реабилитация.
– К столу, мои дорогие гости! – говорит Олег. – Рад вас видеть. Штрафную всем, за опоздание! – Наливает водку, ударяясь фужерами, все пьют.
– Музыку включайте! – говорит Таня. – Там даже пласты. Ой! Поль Мориа. Чего-то знакомое. Ну-ка, наливайте. Хочу шампанского. Только в туалет сбегаю.
– И я тоже, – поддержал Юра, – уже еле держу. Ну, козлы, вышибли нас! А за что? Даже в сортир сходить не дали.
– Ну их в задницу, – отрезала Вера. – Нам здесь плохо, что ли? Они лесбовки гнилые. Тебе, Жорик, все равно там не светило.
– Мне уже и тут ничего не светит, – ответил Жора. – Обещала старушку, а где? Эта разве что? – Он взял фотографию со стола.
– Это бабка моя. Она умерла уже давно, дурило. Наливай, выпьем за деда! Он нас хорошо встретил. Вот так бы всем им, родителям, научиться.