И наша жизнь – чеканка на дерьме.
Народ с глазами загнанных котов
Бежит быстрей автомобилей в пробках.
Как будто кинулись спасаться от ментов
В квартирах, словно в спичечных коробках.
Мы тараканы! Тараканий бег —
Вот наша суть. Да и повадки те же.
За плинтусом влачим свой жалкий век.
Но разве что нас дустом травят реже.
Достаточно и воздуха с водой,
Чтобы загнуться дружно, раньше срока!
И друг за другом, скорбной чередой
Спешим на кладбище без страха и упрека.
Эх, москвичи! Особый персонал…
Теперь ты их почти не сыщешь.
Москва не город, а большой вокзал,
Где ты савраской по перрону рыщешь
В надежде отыскать пусть не родных,
Но хоть кого-то, чьи глаза без мути.
Свой средь чужих, чужой среди своих…
Вот и дойди в Москве до самой сути.
До самой сердцевины, до нутра,
До естества своей глухой природы,
Как из-за моря, вешние ветра
Приносят изменения погоды.
Здесь спрятан ключик, что зовется «шанс».
Столица – как глоток шальной свободы.
Неподготовленный впадает в легкий транс,
Как если бы увидел чьи-то роды.
И принял их, как новой жизни плоть,
Под новодельных храмов звон и пенье.
Москву значком на лацкан приколоть
И дальше жить. И дай нам Бог терпенья.
Ты так пристально смотришь…
Ты так пристально смотришь…
Только вспомнить не можешь. Бывает.
Годы наши большие, к тому же
Они нас не красят, поверь.
На прибрежном песке нарисуешь узор,
И волна его тотчас смывает.
Мы с тобою оттуда,
Куда навсегда замурована дверь.
Время нас не щадит
И о нас навсегда забывает.
Лишь нелепой кукушкой
Кукует в настенных часах.
Время вечно, и с нами
Легко и беспечно играет.
И блестит циферблатом
В уставших от жизни глазах.
Скоро кончится срок.
Надо съехать со съемной квартиры.
Свой билет невозвратный
Подходит пора предъявить.
Наш последний парад…
И побитые молью мундиры
Не успели за общими сборами
Мы обновить.
Вот зовет нас труба
Голосисто, задорно и звонко!
Только пусто в округе,
Туманы легли вглубь долин.
И как будто поют,
И выводят так нежно и тонко,
Словно радугой в небе
Нарядный гуляет павлин.
Сон про 37-й
Стул был поставлен прямо у двери,
и тут же узелок с необходимым.
На всякий случай весточка любимым:
«Меня забрали, милая, не жди».
Вот вздрогнул лифт и снизу вверх пополз,
как преисподня, шахта загудела…
НКВД свое ночное дело продолжило,
и чей-то час пришел.
Я, сжавшись, к створке ухо приложил.
Она ко мне прижалась на прощанье.
Что может быть печальней расставанья?
Чем этот свой арест я заслужил?
Есть партия, ее авторитет.
Товарищ Сталин прав: враги повсюду!
Их бьют, как бьют негодную посуду…
Но… есть вопросы. Вот ответов нет.
Член партии не может быть врагом.
И треть страны враждебной быть не может.
Я не могу понять, меня сомненье гложет…
Вот и живу последним дураком.
Кого-то увезли. И дом осиротел
еще на одного… До следующей ночи.
На этот раз не я. Пока не мой черед.
Донос еще в пути, и «Дело» не открыто.
И я по стенке сполз.
Уж лучше быть убитым,
чем жить вот так,
когда все задом наперед.
А по ночной Москве носились тенью «эмки».
У фрау Эльзы, доброй старой немки,
инсульт случился. Эльза умерла.
Вот повезло – не дождалась ареста…
Соседки, будто куры вдоль насеста,
вздыхали, накрывая скорбный стол.
Старуху помянули, кто зашел.
Как оказалось, все ее любили.
И бескорыстно, да и что там брать?
Фальцетом вывели: «И ныне ей, и присно…»
и тихо сели фрау вспоминать.
Две мухи между рамами сновали,
совсем не к месту радостно жужжали…
Поминки кончились. Жить надо продолжать.
Я бросился бежать меж двух слепящих фар,
но ноги – словно ватные подушки,
я в них запутался, и тут из легковушки
раздался выстрел. Я увидел шар,
что от меня неслышно отделился,
и я как будто с ним соединился,
стал легким, словно воздух,
словно пар или туман…
В него я превратился.
Я лег на лес, на поле расстелился, поплыл,
едва касаясь вод реки.
Вдоль берегов песчаных и отлогих.
Вдоль деревушек жалких и убогих,
где век свой доживали старики.
Из прокопченных труб тянувшийся дымок
все небо наполнял веселым хлебным духом.
Мир человечий жил назло войне, разрухам.
Жил вопреки и выживал как мог.
Ты видишь с высоты масштаб совсем иной —
Игрушечный, искрящийся, прекрасный.
И он предельно прост. Понятный, чистый, ясный.
Он создан для тебя. Он безраздельно твой.
Но если ты не смог понять его природы,
не ощутил себя былинкою, росой…
Что ж – значит, ты другой, бесчувственной породы,
и знать не знаешь истинной свободы,
и не познаешь, кто ты есть такой.
Я все кричал, но крик мой был немым,
беззвучным выдохом.
И я тогда проснулся. Сказать точнее,
я от сна очнулся…
Какое это счастье – быть живым!
«Ты здоров ли, друг мой?..»
Ты здоров ли, друг мой?
Мы давненько с тобой не видались…
Нынче время скукожилось, сжалось,
Забилось, как малый зверек.
Я, поверь, не в обиде,
И раньше нечасто общались.
А вопрос мой – как дань политесу…
Я глупость изрек.
Так, скорее для рифмы, чтоб
Мысль легла благозвучно.
Надо видеться чаще, наверстывать
Прошлый пробел.
Большинство в этом мире живет
Так бездарно и скучно.
Что о нас говорить —
Мы с тобою давно не у дел.
Это тоже для рифмы, признаюсь,
Для красного слова!
Мы еще – о-го-го!
Мы, дружище, с тобой хоть куда…
Все же надо узнать адресок,
Обновить его в памяти снова,
Где нас нежно любили,
Где ждут нас еще иногда.
Мы однажды заявимся,
Как и тогда, громогласно!
За плечами рюкзак
Под завязку игристым забит…
Будем петь, будем пить и читать
«Самиздат», хоть опасно!
Я бы взял тебя, друг мой,
Но адрес давно позабыт.
«Отчего вдруг такая тоска…»
Отчего вдруг такая тоска
Канителью серебряных ниточек вьется?
Вороненым стволом холодит
У седого виска.
То, как карточный джокер,
Лукаво-ехидно смеется,
То, как аспид, свиваясь в пружину,
Готовится вновь для прыжка.
Ты в нелепый наряд обряжаешься —
Бал маскарадной эпохи.
Перед тем как сгорит кабаре,
Был объявлен прощальный парад.
Все прогнило насквозь…
Дело плохо, старик, собираем
Последние крохи со стола удовольствий,
Чему я, злорадствуя, рад.
Время сдохло, как зверь,
Что метался подранком по весям
И, вконец обессилев от боли,
Свалился в безвестной глуши.
Мы в безвременье времени тело
Делили на равные доли
И меняли на жизнь —
Ту, что стоит сегодня гроши.
Вот послышался звон
Мертвой той и пустой тишины.
Мир ослеп и оглох,
Погружаясь в безвольное горе.
Нет ни звуков, ни слов…
Да они никому не нужны…
И кровавый закат
Утопило бескрайнее море.
«Я постарел рядом с тобой…»
Я постарел рядом с тобой,
Да и ты старовата.
Жизнь, осененная вечной тоской…
Ты виновата!
Скажешь ехидно: «А раньше любил…»
Правда. Не скрою.
Только все прошлое я позабыл.
Скучно с тобою.
Так бесконечна эта тоска,
Как все уныло…
Сыро и тускло, не скрипнет доска.
Дом как могила.
Ты для меня превращаешься в тень,
Застишь луч света.
Мне бы убить тебя, да только лень…
Грустно все это.
Гляну в окно – там опять моросит,
Гнусь и в природе.
Не помогает мне новопассит.
Дело в погоде.
Раньше, бывало, пол-литра – и в сон.
Нынче не пьется.
А одному выпивать – моветон.
Льешь, да не льется.
Мог ведь свободным прожить, словно бог!
Тестостерон, будь он неладен.
Встретить тебя, видно, дьявол помог…
Он и плодит вас, гадин!
Господи! Что я тогда городил…
Лживы мои признанья.
Я тебя, милая, сам заслужил,
Как наказанье.
Я заслужил весь твой мерзостный род,
Тещу и тестя.
Взяли тогда вы меня в оборот,
Дружно, все вместе.