Сбегать к озеру искупаться?
Заскочить к Крейвенасам и напиться колодезной воды? Вода в их колодце чистая, как в горном роднике. Может, Шаруне кружку подаст…
Взревел мотор грузовика. Шофер подгоняет машину, хлопает дверцей кабины.
— Сенавайтиса подвез. Со Стяпонасом пил.
Взобравшись на комбайн, шофер осматривает поле, словно собственный двор. Смеется; видно, вспомнил что-то веселенькое.
Дайнюс поднимает голову.
— Это правда, что Стяпонас уезжает?
— Билеты в кармане. В воскресенье. Опять за Урал или еще куда.
— Летунов хватает, — говорит Дайнюс.
Шофер разевает рот, словно подавившись.
— Вот что скажу: Стяпонас молодчага! В будущем году, может, и я…
— Тебе-то не впервой по ветру летать до ягодки клевать.
— Может, ты назовешь летунами и тех парней, что ехали плотины строить?!.
— Хватало и там таких.
— Вот не думал. Ей-богу!..
Шофер с грохотом сбегает по ступенькам. Насупился, смотрит волком. Сам-то ведь тоже весь Союз исколесил и все с «путевками», да там, «где трудней всего». Этакий специалист и… летун?.. Из кабины косится на небо… нет, на Дайнюса, и захлопывает дверцу.
Затихает транспортер.
— Пошел! — кричит Дайнюс.
Машина взревывает и, словно вспугнутый зверь, мчится по ржищу к дороге.
Дайнюс снова бросает взгляд на липы Крейвенаса, потом оглядывается. У комбайна Нашлюнаса стоит газик председателя Тракимаса. Уже четверо мужиков убивают время. Так им и надо, раз безголовые! — хорошо, когда веришь в свои руки. Но эта мысль вспыхивает и тут же гаснет — Дайнюс видит, как председатель садится на «Яву» бригадира и поворачивает к нему. Знает, что скажет председатель, и трогает комбайн с места. Тыльной стороной ладони проводит по лбу — от пота и пыли на ладони грязные полосы. Сидит, наклонясь над штурвалом, ничего не видит. В ушах звон и грохот, но он ясно слышит работу каждого механизма; так четко различает, что, выйди из строя мельчайшая деталь, он в ту же секунду заглушит двигатель. Все машины он так проверяет — на слух. Для другого эти звуки — немудрящий перезвон да перестук, а Дайнюсу они говорят о многом, он не понимает, как можно быть глухим к машине.
— Дайнюс, стой!
Тракимас залетает спереди, врезаясь в рожь. Комбайн приближается, хлопая мотовилом, и, дернувшись, замирает.
— Как идет?
— Неплохо.
— А Нашлюнас стоит.
— Не слишком ли долго?
— Поехали, Дайнюс, посмотришь.
— Он не хочет.
— Мало ли чего! Поехали!
Дайнюс кладет локти на штурвал и качает головой. Если Нашлюнас завистник и горячка, то пускай Тракимас сам с ним толкует, Дайнюс не станет второй раз унижаться и клянчить: окажи любезность, позволь тебе помочь. Нет уж!
— Да вроде не с руки, председатель.
— Я приказываю.
Он приказывает… Дайнюсу приказано рожь убирать, он делает свое дело… Если каждый сделает хотя бы то, что положено…
— Когда товарищ в беде, не нужно помочь?
— Все работу бросим и вокруг одного плясать?
Тракимас со злостью пинает колесо мотоцикла.
— Вот не думал!..
— Но комбайн к косовице первым подготовил…
Тракимас отводит мотоцикл в сторону, садится и смотрит на Дайнюса в упор:
— Значит, каждый за себя?
— Почему, председатель?.. Ведь Нашлюнас… не хочет.
— За себя, да?
Мотоцикл, подпрыгивая, катит прочь.
Дайнюс сидит за штурвалом, забыв про работу, уставившись в одну точку.
За полем снова мелькнула Шаруне. Почему она все бегает к дороге? Раньше неслась вприпрыжку, теперь опять… Исчезла за ольшаником…
«Сорока-морока… Сорока…»
Криво усмехается: никак хочешь, чтоб председатель на колени перед тобой встал? Вздернутый нос Нашлюнаса тебе не нравится?.. А ведь комбайн стоит… Каждый за себя…
Тогда ты первый год сидел на тракторе. В поле навоз вывозил. Февраль выдался легкий, днем таял снег, пашню исполосовали черные гребни. На тебя что-то нашло. Ты дурачился, не мог разъехаться ни с одним трактористом, не пошутив да не подковырнув его побольней. Они, дурни, морщились да сердились. «Сопли сперва утри!» — бросил Варгала и не уступил тебе дороги. И ты, возвращаясь порожняком, свернул к фермам напрямик. Они же рукой подать, за болотцем. Отчего ж не рискнуть? Дорога-то вдвое короче будет. Но трактор забуксовал и застрял. «Что теперь будет?» — от этой мысли вся дурь вылетела из головы. Три километра бежал полем, просил мужиков помочь, а они только хохотали в ответ. Хоть плачь, а то бросай все и беги домой — пускай наказывают! Но ты услышал голос Тракимаса: «Может, не будем ждать, ребята, пока трактор утонет?» Лопались тросы, сам председатель залез в студеную грязь. «Высечь сопляка!» — бесился Варгала. Ругали Дайнюса на чем свет стоит, но Тракимас, казалось, даже не слышал всей этой брани. Трактор вырвали-таки из болота. «Председатель, — подошел ты к Тракимасу. — Председатель, я…» Ты что-то мекал, но Тракимас прервал: «Ладно, езжай, всякое бывает…» И улыбнулся: «Не забудь этот день, ладно?»
И все-таки ты… забыл?
Вот не думала, что столько времени придется потратить. Пришла бы после, да кто мог знать, всегда спешишь, чешешь во все лопатки, а не дай бог застрянешь, то как поросенок в плетне — ни туда, ни назад. Ну и продавщицы нынче пошли: сперва ящики из машины таскала да в угол ставила и в склад носила, а теперь от бумажек носу оторвать не может. И чего нашептывает ей этот в кирзовых сапогах (как только выдерживает в них в такую жарынь!), ерзает, как от щекотки. Молодежь нынче…
— Девонька, может, уже? — не выдерживает Крейвенене.
Продавщица наклонилась над опрокинутыми ящиками в кладовке, не слышит. Нейлоновые кружева лезут в глаза.
— Девонька!
— Ягодка, помираю, пива дай! — старик Марчюконис похрустывает новенькой пятирублевкой.
— Отойди, дядя, разве не видишь, что пушка на тебя прямой наводкой нацелена! — грохочет молоденький шофер, поставивший под окнами машину.
Фыркают бабы, хохочут мужики, налегшие на прилавок, а продавщица, не оборачиваясь, ногой захлопывает дверь.
— Вот те и на… — Марчюконис укоризненно смотрит на шофера. — Ни пушки, ни душки.
— А ты не трепи зря языком!
— Жалобную книгу потребую…
— Прием товара — дело святое…
— Мужики, поглядите, чего они там делают?
— Никак забыла, тетенька, чего парень с девкой делает?
Стены дрожат от хохота. Но тут открывается дверь кладовки, и входит продавщица, сияя улыбкой, — точь-в-точь поздравительная открытка. Затихает смех и говор. Марчюконис сладко говорит:
— Ягодка, пива…
Ишь, скалится краля, думает Крейвенене. Сердце заходится, но злость как нашла, так сразу и схлынула, даже странно. Бойкая деваха и собой хороша. Вон как пялятся мужики, живьем бы слопали. Марчюконис и тот облизывается. Не для тебя сало, старый кот. Когда ни придешь, он в магазине околачивается. Втрескался, что ли? Вот была бы потеха! Надо как-нибудь у Багджювене спросить, она все про всех знает. Нынче-то раз-два и готово — седина в бороду, а бес в ребро. А кто там у весов стоит? Вроде бы не из нашей деревни старуха… хоть бы обернулась разочек… Колбасы целых три круга взяла, хлеба две буханки, кило крупы. Да это же Марцеле из Дегимай! Как это я не разглядела? И она меня не признала… А может, не хочет признавать-то? Ну и ладно, пускай…
Усохла-то как — не узнать. Сколько лет не виделись, а ведь такие подружки были, водой не разольешь. Стареем, господи, все к концу подходит… а поди, поди… Нет, Крейвенене не хочет вспоминать о том, что было когда-то.
— Мадонна! — слышен женский голос за спиной; это Гуделюнене разоряется, даже оборачиваться не надо. — Платьице не изгваздай, Мадонна. Новое!
Девочка лет шести присела на корточки под окном, выковыривает что-то из-под отопления.
— Мадонна!..
Девочка нехотя оборачивается — лицо у нее, как у трубочиста.
— Чего? — спрашивает, не поднимаясь с корточек.
— Иди сюда, Мадонна.
— Это ты иди сюда!
Гуделюнене топает ногой, и девочка, надув губы, подходит к матери.
— Боже мой, боже, час назад умыла, в новое платьице нарядила… На кого ты теперь похожа?
— Какое у тебя платье красивое! — сладко говорит соседка по очереди. — Где и достала такое?
— Одно разоренье, когда надо чего достать, — тараторит Гуделюнене, поправляя рукой прическу — наверно, чтоб все увидели ее новую шестимесячную. — В магазине-то не купишь… Вот туфлями разжилась, червонец переплатила и не жалко, очень уж хороши.
Крейвенене косится на Гуделюнене в лаковых туфлях на босу ногу и думает: был бы муж как муж, о твои жирные бока штакетину бы сломал, не играла бы тут комедию. Эх, у мужиков часто ум за разум заходит. Только-только первую на кладбище спровадил, и уже хвост трубой. Не подумает, что сыну жениться пора. Если б Дайнюс не ушел служить, не дал бы отцу сдуреть.
Да уж — ни в какие ворота не лезет.
— Каких тебе конфет купить, Мадонна? — спрашивает на весь магазин Гуделюнене.
— С ликером.
— А как эти конфеты называются, что с ликером, скажи!
— «Медный всадник», — отвечает Мадонна, ковыряясь в веснушчатом носу.
— Ну и умная же девочка! — восхищается соседка.
— Мадонна страсть как любит конфеты с ликером, — чуть свысока объясняет Гуделюнене. — Продавщица, у тебя есть «Медный всадник»? Нету?! Мадонна, «Медного всадника» нету! Как же нам быть? Продавщица, а какие у тебя есть конфеты — ну, самые дорогие…
Кто-то толкает Крейвенене: мол, ее очередь. Она просит полкило сосисок (дома в избытке сало, но Шаруне воротит нос), кладет на дно сумки каравай хлеба, берет мыло — и для стирки и для лица.
— Все? — спрашивает девушка за прилавком, а Крейвенене шарит взглядом по полкам со всяким добром — только бы чего не забыть.
Продавщица говорит, сколько с нее.
Ишь, три рубля пятнадцать. Шаруне ждет своего. Ежели приедет, нехорошо на стол не выставить. Известно, отец найдет, у него всегда бутылочка припрятана, но надо и от себя… Что ж, чокнемся, зятек, твое здоровье…