Жаждущие престола — страница 21 из 74

Стрельцы внесли Самозванца снова во дворец, уже разграбленный и опустошенный. Алебардщики-немцы стояли обезоруженные, опустив головы. «Димитрий» даже заплакал при виде позорного состояния своих лучших телохранителей.

– Эх, Якова Маржерета бы сюда с его сотней… И схватить крамольников-бояр!

Дальше глаза Самозванца увидели трупы польских музыкантов, убитых, растерзанных, с отрубленными головами и руками. Поломанные музыкальные инструменты валялись повсюду.

Наконец стрельцы вывели хромавшего «царя» на дворцовое крыльцо. Толпа боярских челядинцев, размахивая оружием, бросилась было к «Димитрию», но стрельцы стали стрелять из пищалей в воздух. Толпа отхлынула от крыльца, рыча и ругаясь от злобного бессилия. Другие москвитяне, пришедшие в Кремль, стояли в стороне. Многие так и не могли толком понять: что происходит? Почему группа бояр в латах и шишаках с мечами и пистолями рвется к «государю», угрожая ему смертью? Стрельцы начали сзывать другие стрелецкие караулы, трубя в сигнальные рога.

Был момент, когда Шуйские, Голицыны, Одоевские, Мстиславские и остальные бояре дрогнули. Если бы отряды стрельцов, а также немецкая охрана с мушкетами окружили Самозванца и не отдали его боярской челяди с «думцами», вполне возможно, бунт был бы усмирен.

– Надо как-то напугать стрельцов, – сказал, трясясь от страха, князь Шуйский. – Придумай чего нито, Митрий – обратился он к брату. И тот завопил отчаянным, хриплым голосом:

– Пойдем все сейчас в Стрелецкую слободу. Истребим их жен и детей, если они не хотят выдать нам изменника, самозваного плута, расстригу беглого…

– Да развернем пушки и ударим по Замоскворечью, чтоб вся стрелецкая слобода сгорела, – присоединился еще кто-то из заговорщиков.

Княжеские приспешники снова прихлынули к крыльцу, размахивая пиками и пищалями. И тогда испугались стрельцы. Их около дворцового крыльца собралось немного. Остальные отряды пока не подходили. Стрельцы почувствовали страх перед толпой боярских наемников, вооруженных до зубов. А пушки?.. Если бояре прикажут пушечным полкам стрелять по Замоскворечью?..

Стрелецкий голова, прикрывая «Димитрия» от оскаленных в бешенстве бояр, все-таки пошел на попятную:

– Спросим царицу Марфу. Если скажет, что это ее сын, мы все за него головы свои сложим. А если она не признает его, то Бог в нем волен.

С досадой и руганью, но бояре согласились с таким решением. В ожидании ответа от Марфы думцы все рвались к «Димитрию», дергали его за рукава и полы кафтана.

– Кто ты? Кто твой отец? – будто только на свет родился, сипло спрашивал князь Шуйский. – Откуда ты родом? Ах, ты злодей!

– Вы знаете, я царь ваш, сын Ивана Васильевича. А тебя, Василий Иванович, я указом своим помиловал. Дайте мне выйти на Лобное место и объясниться с народом, – продолжал бесполезные попытки уговора бояр Самозванец. По его страшно бледному, искаженному лицу понятно было, что «царь» попросту беспомощно тянет время. Тут торопливо протолкался сквозь толпу боярских челядинцев князь Иван Голицын и вскричал отчаянно:

– Был я только что у Марфы и спрашивал: где ее сын? Марфа сказала: сын ее убит в Угличе. А это самозванец.

Толпа заревела, угрожая ножами, саблями, топорами. Посреди нее возник старый толстобрюхий монах с всклокоченной седой бородой. Он орал хриплым басом, размахивая суковатым посохом:

– Я предвещал тебе, Гришка-еретик, конец страшный. Не слушал меня, лжецарь, паскудник? То-то…

– Прости меня, отче Варлаам… – вымолвил еле слышно Отрепьев.

– Бей его! Руби его! – взвыла Ивановская площадь перед крыльцом.

Лихо и бойко выскочил к самому крыльцу веселый, разбитной боярский сын Валуев Григорий:

– Че толковать с еретиком? Я щас благословлю польского свистуна… – и он выстрелил в Самозванца.

И сразу все бросились его топтать, тыкать пиками, палками, бердышами. Челядь боярская содрала с трупов Самозванца и Басманова дорогую одежду. Схватив за ноги, поволокли тела через Фроловские ворота к Лобному месту, вокруг которого тесно стоял московский люд. Многие препирались, бранились, даже вступали в драку. Были и такие, которые плакали, поминая «царя Димитрия Ивановича, красное солнышко…» Особенно пригорюнивались женщины, оказавшиеся в бурлящей и опасной толпе.

Тело лжецаря вытащили к Лобному месту, бросили на землю.

– Вона когда тащили убитого Митрия мимо Вознесенского монастыря, еще раз потребовали Марфу. Она выглянула в окно. Тута ее и спрашивают: «Твой сын?» А она, дескать, дерзко так ответила: «Чего, мол, вы спрашиваете, когда он убитый. Надо было спрашивать, когда был живой…» – и заплакала, – рассуждали между собой стрельцы и простой люд.

– Ну да? Ей-богу, заплакала? Вот те и…

– А кто-то слыхал быдто инокиня прямо сказала: «Это вор».

От торговых рядов принесли дощатый прилавок и положили на него Самозванца. Потом сюда же вскоре приволокли труп Басманова. Положили рядом на скамье.

Вылезли некие добровольные бирючи. Скорей всего, из боярских холопов. Завопили на разные голоса:

– Православные! Люди добрые! Гляньте-погляньте!

– Вот вор Гришка Отрепьев, обманом захвативший царский престол! Господь покарал еретика-самозванца! Слава Богу, слава всему люду христианскому!

Между тем по Москве чаще затрещали выстрелы. Послышались боевые призывы, крики воюющих, звон колоколов. Начались сражения возле польских казарм. Поляки отвечали нападающим москвитянам густой стрельбой из мушкетов и пищалей. В осаду попал и Посольский двор.

Князь Василий Иванович Шуйский, уже чувствуя обретение высшей власти, принялся наводить порядок. Прежде всего вызвал племянника, Скопина-Шуйского:

– Миша, бери своих конников. Скачи к Посольскому двору, разгони чернь. Послам передай, что Лжедимитрий низвергнут. И еще скажи, что послов польского короля в обиду не дадим. Понял, Миша? Давай!

– Слушаю, князь Василий Иванович.

Шуйский тут же разослал посыльных во все концы: чтобы стрельцы остановили кровопролитие.

Боярин Воейков притащил из кремлевских мастерских страшную маску – «харю» и положил на истерзанное лицо лжецаря. Воткнул также в мертвый рот скоморошью дудку, в мертвые руки волынку.

– Ха-ха! Пущай теперь повеселится!

Толпа со всей Москвы прибывала, толпилась возле убитых – бывшего «Димитрия Ивановича» и Петра Басманова.

Некоторые негромко переговаривались:

– Ишь лицо-то «харей» Митрею закрыли…

– Полно, он ли это?

– Ты слухай, что я дознал от стрельцов… Вот они-то мовят: не царя застрелили-то, другого. А настоящему помогли: он и бежал.

– Да приходил тут один человек. Сам из поляков, но православный. А зовут поляка Хвалибог Николай. И был он комнатным слугой у царя Митрия Ивановича. То ись все за ним носил, когда чего нужно. И в баню когда… Уж он-то, Хвалибог, видел не раз царское тело.

– Уж ему ли не знать про все телесные особости царские!

– Да-к, он клялся Господним именем, что положили на доски какого-то толстого малого с бритым лбом. С волосатою косматою грудью. А у Митрея посадка была стройная, собою невелик, но оченно складен. Телом же бел и волосы на груди не росли. Потому как сам-то царь еще был молод для того косматого-то на грудях росту.

– Что говорить: и «харю» надели. Для ча им приперло харю-то надевать? Вовсе то непонятно. Нет, тут дело темнее темного. Одним словом-то говоря: сатанинское дело. Это бояре наши бесятся, власть да богатство никак не поделят.

Слух о том, что многие московские жители шли в Кремль спасать своего царя от поляков, а им был выкинут на Лобное место обезображенный труп с лицом, прикрытым маскою, распространялся. Все это не умещалось в понимании людей. И оттого бунты против поляков да и против бояр вспыхивали в разных местах Москвы.

А перестрелка и местами резня с поляками продолжались несколько дней. Многие, выпущенные из тюрем сидельцы с разбойничьими замашками, бросились грабить дома, где остановились поляки. Мужчин убивали, женщин тащили себе в наложницы, как бы мстя за наглое поведение некоторых гусар и жолнеров. А на самом деле, повторяя их бесчинства.

Воевода сандомирский пан Мнишек с сыном и князь Вишневецкий, имея под рукой довольно крупные и хорошо вооруженные отряды, успешно отражали нападение «черного» люда, пока, по приказу самовольно возглавившего Думу Шуйского, им в подмогу не пришел отборный стрелецкий полк.

XV

Никто из бояр не удивился, когда Думу в Грановитой палате возглавил князь Василий Иванович Шуйский.

Он велел заменить все стрелецкие караулы в Кремле на суровые, холодно-преданные законной власти псковские и новгородские отряды. Главное, за что бояре хвалили князя Шуйского: это то, что ввел в Кремль новгородцев, а сам натравил чернь на поляков, кликнув клич: «Поляки хотят убить государя!»

– Наконец-то мы сбросили с престола самозванца Гришку Отрепьева. Теперь можно вздохнуть без оглядки и страха попасть в немилость к еретику. Мы посылали тайно королю Жигимонту послание с предложением от всей Думы пригласить на Московский престол королевича Владислава… – начал рассказывать Шуйский. – Нам тогда главное нужно было сбросить Гришку. В случае чего, стали бы просить у короля воинской подмоги. Но Жигимонт отказался от нашего предложения, а теперь нам его согласия и вовсе не требуется. Однако ссориться с королем не след. Потому предлагаю послать нового посла. Пусть известит Жигимонта о нашей победе и подтвердит заверение о нашей честной приверженности миру с Польшей.

– Ну а как быть с резней поляков? – спросил угрюмо князь Григорий Волконский. – Как-то надо же объясниться. Посланник Гонсевский небось настрочил донесение с жалобой на зверство москвитян. Вроде бы их – и гусар, и жолнеров – убито до трех сотен. Ну, есть и подсчеты неких ярыг – будто убили поляков до тысячи. А то и больше.

– Этакие другие счеты нам ни к чему, – вмешался Шуйский, слегка помахав в сторону Волконского костлявой кистью. – Чем помене ляхов уложили, тем нам выгодней разговаривать с королевскими послами. Н-да, тем выгодней.